А. Сахаров (редактор) - Александр II
– Велите играть отбой, – сказал Столетов.
Перед самым рассветом Александру II привиделась длинная анфилада комнат, и он, сам переходящий из залы в залу. Кто-то невидимый мгновенно распахивает перед ним белые, с позолотой двустворчатые двери.
Александр никак не поймёт, где он. И не Зимний дворец, и не Красное Село…
А он идёт и идёт, и уже в последней зале вдруг появилась Катенька Долгорукая, его, императора, любовь. Александр видит её лицо как в тумане, направляется к ней, но она отдаляется от него. Царь укоризненно смотрит на свою белоснежную красавицу (так называет он её с глазу на глаз), тянет к ней руки, но Катенька, прелестная Катенька молчит, будто не видит его. Царь сердится и просыпается.
Долго лежал под впечатлением сна. Первым порывом было под благовидным предлогом вызвать Долгорукую на Балканы, в Главную квартиру, но останавливает мысль, что уже и так достаточно злословят по поводу главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, упросившего свою любовницу, балерину петербургских императорских театров Екатерину Числову приехать на гастроли в Бухарест.
Царь раздражённо подумал о брате, что у того не о военной кампании заботы, а как в Бухарест к пассии выбраться…
И снова мысленно вернулся к Катеньке Долгорукой. Чем привлекла его, стареющего императора всероссийского: красотой ли, молодостью? Этим летом ей тридцать исполнилось…
Вспомнилась первая встреча… Началось с увлечения, а нынче чувствует к ней любовь и привязанность необычную…
Утро императора в Главной квартире началось, как обычно, с осмотра лейб-медиком Боткиным. Он долго щупал царский живот, просил показать язык. Александр спросил с лёгкой иронией: – Как наш желудочный катар, любезный Сергей Петрович?
– Катар требует режима, ваше величество, – хмурясь, ответил грузный Боткин.
– Вы чем-то недовольны?
– Ваше величество, – Боткин близоруко прищурился, – необходимо принять надлежащие меры к санитарной службе. Раненых и больных многие тысячи, а лечение и уход, как вам сказать мягче, оставляют желать лучшего.
Александр II недовольно отвернулся, постучал ногтем по столу, на который камердинер уже поставил кофейник и сливки. Помолчав, сказал раздражённо:
– Почему-то у всех превратное представление о моей персоне, будто я ничего не вижу и ничего не знаю. – Посмотрел на Боткина. – Я, уважаемый Сергей Петрович, посетил госпиталь в Бяле и считаю: в военных условиях трудно достичь лучшего. Так пусть же санитарная часть остаётся заботой князя Голицына, а вам достаточно и моего здоровья.
Необходимость взятия Плевны теперь понимали все: от офицера до главнокомандующего. Первое спокойствие в штабе Дунайской армии от неудач под Плевной сменилось тревогой и озабоченностью. Плевна явилась причиной отступления отряда Гурко из Забалканья. Плевна приковала бригады и дивизии, которые должны были вслед за Передовым отрядом перейти Шипку и двигаться на Адрианополь. Плевна перечеркнула данный план. Более того, Осман-паша, Сулейман и Махмет-Али-паша в случае соединения отрезали бы Балканский отряд от главных сил, отбросив русскую армию за Дунай. Плевна грозно нависла над правым флангом российской армии.
К Плевне выехали главнокомандующий со штабом и военный министр. Провели рекогносцировку[62].
Великий князь Николай Николаевич доносил государю в Главную квартиру, что если Осман-паша выйдет из укреплений, он тут же будет разбит и город будет взят, ибо сил для этого у армии, осадившей Плевну, достаточно.
Возвратившись в Главную императорскую квартиру, Милютин и Горчаков имели беседу с Александром. Разговор иногда становился резким, однако император проявил терпимость.
– Вы, ваше величество, – сказал Милютин, – должны были заставить главнокомандующего принять план генерала Обручева. То, что мы имеем сегодня, – результат игнорирования труда опытных работников Генерального штаба. Я, ваше величество, если помните, выражал неудовольствие назначением генерала Непокойчицкого начальником штаба Дунайской армии, но, однако, великий князь Николай Николаевич не прислушался к моим словам.
– Сегодня вы слишком экспансивны, Дмитрий Алексеевич. Это результат ваших впечатлений от поездки под Плевну.
– Отчасти так, ваше величество. Не только главнокомандующий, но и я, как военный министр, несу ответственность за боевые операции, а они, как видите, пока оставляют желать лучшего.
– Надеюсь, со взятием Плевны обстановка изменится. Главнокомандующий обещает.
– Будем надеяться, ваше величество, и уповать на своё счастье и промахи верховного турецкого командования.
Милютин настоял на отказе от четвёртого штурма Плевны.
– Мы положили тридцать тысяч солдат, и пока безрезультатно, ваше величество. Соблаговолите вызвать генерала Тотлебена. Вы ведь сами утверждали, что он непревзойдённый знаток инженерного дела.
Александр II согласился и тут же распорядился вызвать в Главную императорскую квартиру Тотлебена, а также отправить в Дунайскую армию гвардию.
– Я получил депешу от советника Жомини, – сказал Горчаков. – Ему стала известна переписка генерала Вердера с Бисмарком.
– И что же уполномоченный германского императора в Петербурге?
– Язвительность генерала перешла грань дозволенного. Неприязнь его к российскому оружию явная. Вердер пишет: российская армия забыла победные звуки фанфар и австрийцы, при желании, могут наступить ей на пятки.
Лицо императора побагровело:
– Я потребую от кайзера отозвать генерала Вердера из Петербурга.
Горчаков возразил:
– Не ко времени, ваше величество. Бисмарк может обратить это против нас.
– Что вы предлагаете конкретно, Дмитрий Алексеевич?
– Мы стоим перед необходимостью овладеть Плевной до зимы, после чего перейти Балканы и развивать наступление правым крылом на Софию, а основными силами, разгромив корпус Сулейман-паши, двинуться на Адрианополь.
– То же предлагал и генерал Обручев.
– Да, ваше величество. Только такой вариант обеспечит быстрое окончание войны.
– После чего слово остаётся за российской дипломатией, – заметил Горчаков. – И как бы нам ни пришлось трудно, мы принудим султана подписать мир, нами продиктованный.
Погода портилась. Лили дожди, холодный ветер вольготно гулял по горам, врывался в ущелье. Низкие, тяжёлые тучи натыкались на скалы, рвались, оставляя рыхлые космы. Костры не горели, дымили без огня. Солдаты сетовали: ни обсушиться, ни согреться. Вырыли землянки. Сухов сказал:
– Печку бы.
– Може, тебе и бабу, Сухов?
– Хе-хе!
Один из стрелков вздохнул:
– В избе на полатях за ночь взопреешь, поутречку ноги сами на улицу несут.
– Эхма, аль было такое?
– Ничё, братцы, за Богом дружба, за царём служба! Терпи.
Дьячков буркнул:
– Царя бы сюда, на одну ночку!
Сухов расслышал, голосок подал:
– Ты, Василий, имя царя не поминай всуе.
– Вредный же ты мужичонка, Сухов, ровно заноза. Выйдем, Поликарп.
Выбрались из землянки, размялись после сна. Сентябрь лист на дереве сбросил. По вершинам припорошило первым снежком.
– До белых мух досиделись.
– Конца обороне не видать, за месяц атакам счёт потеряли.
Саушкин подумал: турки торопятся взять перевал до зимы. Завалит снег дорогу, тогда Балканы им не перейти. Оттого их атаки ожесточаются и после каждой – сотни убитых оставляют. Только вчера не менее двух бригад ходили на приступ, а с Лысой горы и Малого Бедека били по Шипке их батареи.
Однако и русские батареи взяли османов перекрёстным огнём. Падали убитые и раненые, но живые, перешагивая, лезли настырно…
А в землянке Сухов голоском тоненьким, дребезжащим жаловался:
– Натерпелся я страху, когда увидел, как турок над нашими ранеными лютует: руки, ноги отсекает, из солдата обрубок делает. Лежат тела безголовые…
– Аллаху угодное творят.
– Башибузук зверь, не человек.
– Ты зверя хищного не обижай. Сытый зверь человека не тронет.
Проснулся солдат, голову приподнял:
– Чё приснилось мне, братцы, будто на рыбалке я. В казане уха булькает, парует. Как наяву дух чую.
– С голоду это. Пузо харча требует.
– Ныне какая-никакая похлёбка, а снег ляжет – соси лапу.
– Сулейману перевал – орешек крепкий!
– Сколь же сидеть будем?
– Пока турку не побьём…
Вернулись стрелки из пикета.
– Слышали, нам брянцы в подмогу идут.
– Одежонки бы тёплой подвезли!
– Коли Сулейман нас, орловцев и ополченцев, не одолел, так уж вместе с брянцами и подавно.
Атака началась с рассветом. Солнце едва коснулось края вершины, как с Лысой горы начали сползать таборы Рассима-паши. Густые тёмно-синие колонны, красные фески Будто алая кровь залила склоны Лысой горы.
