Валентин Азерников - Долгорукова
Александр поглядел на спрашивающего и ответил сам:
— Слава Богу, я уцелел, но вон... — и он указал на раненых, лежащих на снегу. Рысаков[16] зловеще усмехнулся:
— Ещё слава ли Богу?
Александр повернулся и пошёл к месту взрыва. Дворжицкий снова обратился к нему:
— Государь, ради всего святого, поедемте немедленно во дворец. Опасно.
— Ну теперь уж что, — возразил Александр.
И в этот момент стоящий у решётки сада Гриневицкий[17] обернулся и бросил ему под ноги вторую бомбу... Раздался взрыв...
Несколько позже. Зимний.
И диким голосом закричала Катя.
И этот крик долго отдавался в комнатах и коридорах Зимнего, где сбежались, поражённые страшной вестью, приближённые императора и его семья.
Плакал наследник, теперь уже Александр III...
Плакал Константин Павлович...
Как ребёнок рыдал Рылеев...
Бледный, прислонился к стене Лорис-Меликов...
Тряслись руки у Адлерберга, пытавшегося налить воду в стакан...
Катю, постоянно теряющую сознание, под руки врачи увели в её комнаты...
И уже завешивали чёрным зеркала во дворце...
И пел хор. И стояли у гроба родные и близкие.
И Катя — коротко стриженная — положила ему на грудь венок из своих волос...
3 апреля 1881 года. Сенная площадь.
Народ толпился, ожидая казни участников покушения. Они уже стояли на чёрном эшафоте: Перовская, Желябов, Кибальчич, Рысаков и Михайлов.
Катя, сопровождаемая X., пыталась пробиться ближе к эшафоту. Но толпа не пускала их.
— Я хочу её видеть, — твердила она X. — Я хочу видеть, как её повесят.
— Её могут и помиловать в последнюю минуту. На Руси женщин не казнят.
— Тогда вы убьёте её. Вы. Вы говорили, любите меня. Так убейте её. И я буду вашей — то, что от меня осталось. Варя говорила, вы метко стреляете — убейте.
— Хорошо, хорошо, успокойтесь. И тише, на нас уже смотрят.
— Вы сделаете это? — она подняла к нему лицо, закрытое траурной вуалью. — Ты сделаешь это?
— Вот она, — сказал X.
Катя повернулась в сторону эшафота и увидела, как палач в красной рубахе надел на Перовскую, поверх её чёрной арестантской шинели, белый саван с башлыком. В этот момент Перовская повернулась в сторону, где стояла Катя, и Катя впервые увидела её лицо. И закричала — ей показалось, что она увидела себя, своё лицо. И она потеряла сознание... X. успел подхватить её...
На другой день. Петропавловский собор.
Катя стояла на коленях у могилы Александра, засыпанной цветами.
— Это я убила тебя, я, — шептала она, но её шёпот гулко разносился под сводами церкви. — Я принесла тебе погибель. Бог за меня тебя покарал. Я заставила тебя поступать против Его правил. Из-за меня ты не продолжил реформы и дал повод им убить себя. Я не позволила тебе отречься от престола и уехать, ты был бы жив теперь... Прости меня, прости... Я хотела счастья себе, и тебе, и нашим детям, и всем вокруг, а всем принесла несчастье...
— Катя, — услыхала она голос и обернулась. Перед ней стоял X.
— Что вам угодно? Кто вы?
— Катя...
— Я вас не знаю, ступайте прочь...
X. увидел её глаза — пустые, ничего не выражающие, и медленно пошёл к выходу.
Катя поднялась, обернулась к скамьям — и вдруг явственно увидела, что на них сидит вся семья Александра и все его приближённые.
— А, и вы здесь?.. Ждёте, когда я уеду из России?.. Вам не терпится. Вы не принимаете меня, не хотите знать моих детей, вы наконец почувствовали свою силу и можете сквитаться со мной за все годы, что он любил меня больше вас... Вы столько лет ненавидели меня, но боялись показать это, а теперь вы можете, можете — и никто вас не остановит, не накажет за меня... Не утруждайтесь, я уеду, уеду и никогда не вернусь сюда, в эту несчастную страну, где убивают самых лучших, самых добрых и честных, а молятся деспотам... А вы и дальше будете высылать всех, кто вам неугоден, вы дурные правила поставите впереди чувств, и ваши дети будут рождаться не от любви, а от расчёта, и вы выродитесь, все через сто лет, и я счастлива, что мои дети не будут жить среди ваших... Прощайте... — Тут она услышала выстрел где-то за стенами собора. Она поглядела на дверь, а потом обернулась снова, но — уже никого на скамьях не было, только несколько молящихся.
Она выбежала из собора и увидела на ступенях лежащего X. Рядом с ним валялся его пистолет. Около него, опустившись на колени, находилась Варя. Она подняла к Кате лицо, перекошенное злобой и горем:
— Я ненавижу тебя, как я тебя ненавижу... Ты отняла последнее, что ещё не успела отнять раньше... Тебе мало моей свободы, моей гордости, моих чувств, тебе мало, что я отдала тебе всё моё прошлое, тебе ещё и моё будущее понадобилось... Четырнадцать лет я всё терпела, всё сносила, думала, освобожусь из рабства и смогу жить, как ты все эти годы, но ты и раба готова ограбить... Я проклинаю тебя... Бог тебя проклял, и я тебя проклинаю...
Чуть позже. Летний сад.
Катя бежала по улицам, через мост по набережной и оказалась в Летнем саду, на той же самой аллее, где шестнадцать лет назад, день в день Александр окликнул её и увёл в свою жизнь.
Он и теперь звал её, она услышала его голос, он шёл к ней, — молодой, улыбающийся, как в тот солнечный день. Он звал её, протягивал к ней руки...
Но она взглянула в другую сторону — там в конце аллеи стоял её жених Вася и тоже протягивал к ней руки.
И она вновь стояла на распутье, на перекрёстке судьбы, и ей снова предстояло — уже в воспоминаниях — сделать правильный выбор: не мужчины — судьбы... И не только своей...
Руфин Гордин
АЛЕКСАНДР И ЕКАТЕРИНА
НАПУТСТВИЕ
ИСТОРИЯ испытывала (и продолжает испытывать) постоянное насилие.
Одни старались её улучшить. Другие — ухудшить. И те и другие действовали в интересах того строя, в котле которого варились. И защищали его и оправдывали, и проклинали и низвергали.
На её скрижалях — истинные и ложные герои и мученики.
Иной раз героям и мученикам объявлялись террористы и маньяки. В их честь назывались города и селения, улицы и площади, школы и институты. Примеры тому — у каждого перед глазами.
Всё оттого, что они жертвовали собой во имя ложно понятого общественного блага либо ложной идеи. Хорошо бы только собою. Но в потоке ложномыслия, возглавляемом ими, увлекались и гибли сотни и тысячи безвинных, обманувшихся и обманутых. Ибо пророки, как давно известно, бывают истинные и мнимые. Последних — большинство. И власть не всегда олицетворяют злодеи и насильники. Хотя последних — тоже большинство.
В этой книге я пытаюсь встать, так сказать, над схваткой. И как можно ближе к истине, хоть она и недостижима. Я опираюсь на документы, на свидетельства авторитетных людей, современников описываемых событий из разных лагерей и разных направлений.
Удалось ли — судить не мне.
Глава первая
МАНОВЕНИЕМ ДЕРЖАВНОГО ПЕРА
Революция есть безумно губительное усилие
перескочить из понедельника прямо в среду.
Но и усилие перескочить из понедельника назад
в воскресенье столь же... губительно.
Василий Андреевич Жуковский, поэт,
воспитатель императора Александра II —
его брату великому князю Константину Николаевичу
День 19-го февраля 1861 года глядел по-петербургски обычно: тяжёлым плотным серым небом, слежалыми снегами, коричневевшими от конской мочи и катухов, режущим ветром с Невы, завивавшим снежную пыль.
Однако же то был вдвойне торжественный день. В столичных церквах служили молебствия по случаю шестой годовщины восшествия на престол и благополучного царствования Богом хранимого императора Александра Николаевича — благочестивейшего, самодержавнейшего, великого государя всея России, при супруге его благочестивейшей государыне Марии Александровне и при наследнике его благоверном государе цесаревиче и великом князе Николае Александровиче. Далее шёл перечень благоверных великих князей, княгинь и княжон, коих было близ тридцати персон.
Второй же высокоторжественный акт содержался в великой тайне. В него было посвящено не более двух десятков лиц во всей империи. И свершался он в стенах Зимнего дворца, в овальном кабинете императора, о чём не знали даже многие из членов царствующей фамилии.
Предосторожность была взята необычайная. Вопреки традиции большой выход в столь торжественный день был отменен и заменён малым. Недоумение придворных, вельмож, статс-дам и фрейлин — особенно дам — было неописуемо. Ждали выхода императора и самых близких ему людей — ждали разгадки...
