Н. Северин - Последний из Воротынцевых
— Господь сказал: «Сокрою от мудрых и открою младенцам», — снова заговорила Марья Леонтьевна. — Ты представить себе не можешь, в каком волнении твои братья, Марта. Я сейчас от них. Бедненькие! Мы их совсем забросили. Ривьер делает с ними что хочет. Его, слава Богу, не было, когда я пришла, и они мне могли все рассказать. Он их бьет. Скажи отцу, Марта, чтобы он взял им другого гувернера. Ривьер постоянно оставляет их с людьми, и они слышат такие вещи… Мне даже неприятно повторять. Ну вот, я тебе сказала то, что хотела сказать, ты не забудешь?
— Нет, нет, маман, будьте покойны.
— О, я всегда покойна, когда ты обещаешь! Она у меня — хорошая дочь, — обратилась Воротынцева к Полиньке, — и когда я окончательно буду…
— Мы вместе будем страдать, — подхватила, не давая ей договорить, дочь, — а вдвоем все переносится легче.
Она произнесла эти слова, целуя у матери руки.
— Видите, какая она у меня славная? — улыбаясь сквозь слезы, сказала Марья Леонтьевна и, милостиво кивнув Полиньке, вышла из комнаты.
— Душенька моя, что такое у нас делается! — простонала Марта, падая в кресло и заливаясь слезами. — Я боюсь догадываться, боюсь останавливаться на мыслях, которые у меня вертятся в уме, они так ужасны! Мне иногда кажется, что уже всем, всем известно, что именно нам грозит, и что только мы одни ничего не знаем. — И вдруг, схватив Полиньку за обе руки и пытливо вглядываясь ей в лицо, она задыхающимся голосом произнесла: — Вы знаете?
— Милая моя Марфа Александровна, — в замешательстве пролепетала Полинька, — ничего я не знаю. Я могу только…
— Догадываться? Да? Ну, о чем же вы догадываетесь? Говорите! Я хочу! — запальчиво крикнула Марта, топая ногой.
Полинька молчала.
Марта выпустила ее руки, отерла слезы, струившиеся по ее щекам, и произнесла, сурово отчеканивая слова:
— Слушайте: если вы хотите быть моим другом, то вы мне сейчас, сию минуту скажете все, что у вас на уме насчет… вы сами знаете, о ком я говорю. Как знакомая, как певица, как компаньонка, вы мне не нужны — не такое теперь для нас время. Мне нужен друг… понимаете? Друг, с которым я могла бы все говорить, все, при котором я могла бы думать вслух, понимаете? — повторила она властно, не спуская с нее выразительного взгляда своих огненных глаз.
Полиньку била лихорадка, однако после минутного колебания она вымолвила решительным тоном:
— Никаких доказательств у меня нет, но я думаю, что ваш отец замешан в какое-нибудь политическое дело.
У Марты еще шире раскрылись глаза, но из ее побелевших губ не вылетело ни слова, и довольно долго молчание, воцарившееся в комнате, ничем не нарушалось.
— Вы, может быть, и правы, — выговорила она наконец с трудом.
XVIII
Прошло недели две.
Полинька все дни проводила у Воротынцевых. За нею приезжали утром и, возвращаясь вечером назад, она так жаловалась на усталость, что много с нею разговаривать не было никакой возможности.
Капитан был угрюм. Эта вертихвостка Лекаж, смутив ему душу глухими намеками, переехала жить к другим своим знакомым, где тоже, поди чай, болтает напропалую про Воротынцевых. Зловредная тварь! Долго ль ее россказням до Третьего отделения дойти? Ведь если подозрения ее основательны, беда тогда! И не одному Воротынцеву беда, а всем, кто с ним знакомство водит. Притянут тогда и капитана с дочерью. Но вместе с тем, если француженка соврала — а это было весьма возможно, — лишать дочь таких влиятельных покровителей, как Воротынцевы, было бы совсем глупо.
— На каком же положении ты у них теперь находишься? — допрашивал он дочь.
— Да просто, чтобы Марфе Александровне не быть одной, компанию ей составляю, — неохотно ответила Полинька.
— Гм… компанию. — И, не зная, что к этому прибавить, капитан ограничился глухими угрозами: — Смотри ты у меня!.. Если что узнаю, запру тебя, голубушка, на замок; не посмотрю, что из младенцев вышла и с вельможами дружбу водишь.
Деньги, которые отец дал ей в день появления к ним мадемуазель Лекаж, она отдала ему назад дней через пять.
— Я купила все, что мне нужно, благодарствуйте, — сказала она при этом.
— На какие деньги?
— Да ведь не даром же я у Воротынцевых все дни провожу, — небрежно ответила девушка.
— Прибавили они тебе, значит, жалованье? Сколько же ты теперь получаешь? — продолжал любопытствовать старик.
— Сколько хочу, — засмеялась Полинька и, вынув из ридикюля сверток с золотыми, подала его отцу со словами: — вот, спрячьте, пожалуйста.
Капитан пересчитал червонцы, их было десять.
— Это что же? — спросил он, хмуря свои седые брови, и вдруг, сообразивши что-то, напустился еще больше и запальчиво крикнул: — Уж не стоит ли тебе куры Воротынцев? Смотри ты у меня!.. Если я такое что-нибудь узнаю…
Ему не дали договорить.
— Это — деньги Марфы Александровны, а господина Воротынцева мы и не видим вовсе; он теперь даже и к обеду из своего кабинета не выходит.
Капитан успокоился: он знал, что дочь никогда не лжет.
— И какие такие у него заботы?! — раздумчиво произнес он как бы про себя, но пытливо посматривая на Полиньку.
— Не знаю, право; кажется, в делах по имениям какое-то расстройство, — заметила она.
— Хорошо, кабы только это! — вздохнул старик. — Та, стрекоза-то, болтала про дела поопаснее этих.
— Мало ли что болтают, всех не переслушаешь, — с досадой возразила девушка.
Но Ожогин не унимался. Ему давно хотелось исчерпать до дна эту тему, чтобы между ним и дочерью не было больше недоразумений в этом отношении.
— Оно, конечно, очень вероятно, что все это — враки и ничего больше, однако я на всякий случай должен предупредить тебя, чтобы ты отнюдь и ни при каких обстоятельствах не забывала, что твой отец за собою сорок лет беспорочной службы имеет и вот этой кавалерией удостоен, — выпрямляясь и гордо выпячивая грудь, указал он на Георгиевский крест, белевший у него в петлице. — Сорок лет беспорочной службы царю и отечеству! — выкрикнул он так громко, что дремавший в прихожей казачок вздрогнул и скатился кубарем с коника, растерянно оглядываясь по сторонам. — Да, сударыня, — продолжал капитан, принимаясь расхаживать по комнате и грозно поглядывая из-под нависших бровей на дочь, — зверь я травленый, можно сказать. Подбивались ко мне со всяческими смущеньями и в двадцать четвертом году [20], и раньше, когда пакость эта в нашей православной армии только еще заводиться стала. Смущали, подъезжали, однако с носом отъехали. — И, остановившись перед Полинькой, он повторил, пронизывая ее насквозь пристальным и пытливым взглядом: — Смотри у меня, Пелагея, не накличь беды на мою седую голову, да и себя с вельможами-то своими не погуби. Если только в том их беда состоит, что сокровищ у них поубавится, бросать их тебе не след, но в таком случае зачем же ты деньги с них берешь? Если же другое что…
Полинька наконец не выдержала.
— Папенька, не мучьте вы меня, ради Бога! — воскликнула она со слезами. — Ничего я еще не знаю и бросить Марфу Александровну не могу. Это было бы совсем низко с моей стороны, и вы, я знаю, сами не позволили бы этого, если бы видели, как они все несчастны.
В тот вечер Полинька вернулась домой раньше обыкновенного, и Марта с десяти часов оставалась одна.
Сначала она пробовала петь, потом взяла книгу, а затем опять села за фортепьяно. Начала сонату, но, не доиграв ее до половины, сорвалась с места и стала ходить взад и вперед по комнате.
Тоска молодой девушки с минуты на минуту усиливалась. Все ее раздражало: и то, что она одна, и что часы громко тикают среди окружавшего ее молчания, и что под окнами громыхают экипажи.
Давно ли и она тоже, счастливая и беспечная, проводила вечера в блестящем обществе и возбуждала зависть своей красотой, богатством, высоким положением, занимаемым ее отцом при дворе, а теперь все про нее забыли или — что еще хуже, — вспоминая про нее, с сожалением пожимают плечами. И долго ли это будет продолжаться? Долго ли еще отец их всех будет держать в неизвестности? Ведь есть же люди, с которыми он говорит про это дело… его новый ходатай по делам, а также Маланья, жена камердинера.
Марта теперь уже знала в лицо эту женщину. Почти ежедневно можно было встретить ее то в задних комнатах, то в коридоре поджидающей мужа. При появлении барышни она низко и почтительно кланялась ей. Марта спешила пройти мимо не оборачиваясь; ее смущал пытливый взгляд, которым Маланья украдкой на нее смотрела. Прежде ее не велено было пускать в дом; люди говорили, что барин ее не любит. За что же он теперь полюбил ее? Какие услуги она оказала ему? По этому делу, верно.
Чтобы отогнать мучительные, неотступно осаждавшие мысли, Марта пошла бродить по дому и, завернув из маленькой гостиной, слабо освещенной кенкетом, в угловую, нашла там свою мать спящей в кресле. Возле, на столе, горели свечи в канделябре. На скамеечке, у ног спящей, лежали засаленная колода карт и вязанье — серый чулок из грубой шерсти. Это оставила Дарька, полупомешанная старушонка, жившая уже лет тридцать на покое в людской. Кто-то сказал барыне, что она умеет в карты гадать, и по этому случаю Марья Леонтьевна свела с нею короткое знакомство. Особенно удобно было заниматься гаданием с тех пор, как Александр Васильевич совсем перестал заглядывать на половину жены. Уверенная в том, что застать ее врасплох некому, Марья Леонтьевна совсем опустилась. Если бы Марина не заботилась о туалете своей барыни, она по неделям не мылась бы и не чесалась бы. Должно быть, в тот вечер карты предсказали одно только дурное: перед тем как заснуть, Марья Леонтьевна плакала. Слезы еще не успели высохнуть на ее бледных, впалых щеках.
