Н. Северин - Последний из Воротынцевых
То обстоятельство, что в первую минуту удивления и недоумения Воротынцев не принял его, не удивило Ратморцева. Ведь цель этого посещения была ему неизвестна. Очень может быть, что, чувствуя себя подавленным несчастьем, Воротынцев мог подумать, что тот, которого он считал своим врагом, приехал над ним глумиться. Но это подозрение должно было теперь рассеяться; в своем письме Ратморцев ясно излагал причину своего посещения.
«Я видел сегодня твоего сына. Он просил моей поддержки. Я могу оказать ее лишь в том случае, если ты откажешь ему в ней. Твой брат С. Ратморцев.
«P. S. Мне кажется, исход этой печальной истории зависит от тебя. Следствие не кончено, а прошение на высочайшее имя может и не быть подано, если ты этого не захочешь».
Все время, едучи к Воротынцеву, дожидаясь там и возвращаясь назад, Сергей Владимирович мысленно сочинял это письмо, а также подпись его и post scriptum, тщательно очищая его от всякого выражения, могущего показаться обидным для Александра Васильевича или возбудить в нем подозрение в недоброжелательности писавшего его.
И отчасти эта цель была достигнута. Воротынцев понял его и, кажется, был благодарен ему за попытку сближения именно в такую минуту, когда все должны были от него отвернуться. Но протянутую ему руку он тем не менее оттолкнул от себя и всякую попытку к вмешательству в его дела отстранил.
«Делай, как хочешь. Мне все равно. Не принял тебя потому, что говорить нам друг с другом не о чем. Поздно. Твой брат Александр».
Долго сидел в тяжелом раздумье Сергей Владимирович, облокотившись над полученным письмом, и, когда наконец он поднял опущенную на руки голову, в глазах его стояли слезы.
Воротынцев был еще жив, но его уже оплакивали, как покойника, с тем чувством всепрощения и любви, с которым истинный христианин взирает на умершего врага.
Весь день Сергей Владимирович почти не виделся с семейством и избегал оставаться наедине с женой. За обедом он разговаривал с детьми и с мсье Вайяном; газету, которую он имел обыкновение просматривать, вставши из-за стола, за чашкой кофе в гостиной, он унес в кабинет, куда никто не позволил себе последовать за ним, а вечер провел частью в комитете, частью в клубе. Только поздно ночью, отправившись в спальню, приступил он к объяснениям по поводу воротынцевского дела.
О том, что Александр Васильевич не захотел принять ее мужа, Людмила Николаевна не могла не знать, — во всех углах дома толковали шепотом об этом происшествии. Свидетелями неудачного визита был и кучер, возивший его туда, и выездной Митька, относивший карточку барина.
— Очинно там переполошились, — рассказывал Митька собравшимся вокруг него лакеям и казачкам в буфетной.
— Еще бы не переполошиться, — заметил Захар Иванович. — На словах ты, чай, о барине-то нашем доложил?
— Как вы приказывали, на словах. «Его превосходительство Сергей Владимирович Ратморцев желают, — говорю, — господина Воротынцева видеть». Ну, тут и поднялась кутерьма. За камардином побежали. А тут старушка такая древняя из колидора выползла и тоже на меня уставилась.
— В чепце? Сухопарая?
— Нет, платком повязана.
— Ну, это — Марина Саввишна, ихней барыни, Марьи Леонтьевны, старшая горничная, — решил старик.
— И что же Михайло-то, камардин?
— Испугался и он тоже. Как отлепортовал я ему про барина, в лице ажио изменился, глаза выпучил, губы побелели. Протянул руку за карточкой, а рука дрожит.
— Ишь ты! Понял, значит, что барин наш попусту беспокоить себя не стал бы к ним ездить, — процедил сквозь зубы Захар. — Этому Михайле все известно, — обратился он к буфетчику, человеку средних лет, с благообразной, внушительной физиономией, из крепостных родителя барыни. — Он при Александре Васильевиче с самой младости состоит. Его в камардины еще покойный Алексей Потапыч определил. А супруга его Маланья из Воротыновки, и нам весь ейный род отлично даже известен.
— Захар Иванович, я и забыл совсем, ведь я сегодня видел эту самую Маланью Тимофеевну! — воскликнул Митька. — Бегу этта я с ответом-то по двору и вижу, с заднего крыльца эта самая Маланья слезает, а с нею муж ейный. Я ее сейчас же признал.
— Худая такая, высокая, черноглазая?
— Да, да, она, я вам говорю. Мне на нее намеднись за ранней обедней наша Фиона указала. «Вот, — говорит, — воротынцевская Малашка, камардина ихнего барина супруга. Купчихой, — говорит, — таперича живет, а дочка у нее — барышня, и сын — тоже барин, чин на себе будет иметь, как ученье кончит».
— Так, так. А только Малашке эфтой самой хода прежде в дом не было, ну, а теперь барин сам, говорят, за нею посылает.
А Сергей Владимирович принес показать жене копию со своего письма к Воротынцеву и ответ последнего.
Пока она, читала и то, и другое, он с тревогой смотрел на нее, готовясь к неприятным возражениям, но при первых же ее словах понял, что препятствовать ему она не будет.
— Надо заняться этим юношей, — сказала она. — У него будут хорошее имя, большое состояние. Ты с ним говорил? Что это за личность? Какое впечатление он производит?
— Я не столько с ним говорил, сколько с Бутягиным. Юношу мне не хотелось затруднять для первого знакомства расспросами — уж он и без того был так смущен, что не знал, куда глаза девать. Он — грамотный, выучился читать и писать почти самоучкой. Но послушай, Милуша, если тебе неприятно возиться с ним, то его можно поместить…
— Нет, нет, ты обо мне не думай, пожалуйста! Дело вовсе не в том, что мне приятно и что неприятно, мы должны сделать для него все, что можем.
— И я то же самое думаю.
— Ну, да, да, я знаю, — продолжала она с живостью. — Ведь дело его может продлиться долго еще, может быть, несколько лет, и, раз уж он все знает и его сюда привезли, он должен жить у нас, нигде больше.
— Это была моя мысль, но я боялся сказать тебе это.
— Напрасно, напрасно! Я могу хотеть только то, что ты хочешь. Так ты говоришь, что он уж умеет читать и писать? Это хорошо. Надо поручить его мсье Вайяну… я уже говорила с ним, он согласен.
— Ты уже говорила с Вайяном? Но когда же ты успела? — вскричал в изумлении Сергей Владимирович.
— Сегодня после обеда, когда девочки брали урок музыки. Ведь я же знала, для чего ты поехал к Воротынцеву и на что ты должен был решиться в случае, если он не захочет последовать твоим советам. А он даже не принял тебя, и вот тут прямо пишет, чтобы ты поступал, как хочешь. Стало быть…
Муж со сверкающими восторгом и любовью глазами обнял ее.
— О, моя дорогая! Какое счастье, что мы так хорошо понимаем друг друга!
Она поцеловала его и тихо высвободилась из его объятий.
— Постой, дай договорить. Мсье Вайян согласен заняться воспитанием молодого человека.
— Милый старик!
— Да, он нас очень любит и на все готов для нас. И к тому же, ты знаешь, какой он восторженный и как страстно за все берется. Если бы ты слышал, с какою экзальтацией он толковал со мною о том, что «молодой человек должен быть на высоте своего положения», когда ему вернут имя и состояние!
— Если он привьет ему вкус к наукам и к искусствам и желание учиться, уж и это будет много, — заметил Ратморцев.
— Да, да, и я то же думаю, — поспешила согласиться Людмила Николаевна. — Надо, чтобы он у нас жил, не правда ли? Мы отдадим его на попечение Вайяна, а Вайян еще нужен девочкам. Мы вот как решили: надо поселить его с нашим старичком во флигеле, свободное от уроков время он будет проводить в доме, у детей. Обедать он будет с нами, когда никого нет, а когда гости — в детской. Мы не будем скрывать, что принимаем в нем участие, но и хвастать этим перед посторонними неловко. К тому же в первое время, пока мы его не отполируем… ведь он — совсем мужик! Манеры у него ужасные, да?
— Нет, душенька, ты ошибаешься: ни мужицкого, ни лакейского в нем ничего нет… но он и на барина не похож, — вымолвил Сергей Владимирович, вызывая в памяти образ незнакомца, который должен был играть такую роковую роль в их жизни.
— На что же он похож? — с досадой спросила Людмила Николаевна.
— Как тебе сказать?.. Такие фигуры встречаются в монастырях, между послушниками. Да вот ты сама увидишь, я не знаю, как тебе объяснить.
— Симпатичный он?
— Чрезвычайно, — не задумываясь ответил Сергей Владимирович.
— Ну, слава Богу! Можно, значит, надеяться, что у него и характер хороший?
— Характер? Да у него, я думаю, никакого еще нет характера, он во многих отношениях совсем еще ребенок должен быть. Бутягин говорит, что те люди, у которых он жил, очень его хвалят.
— Тем лучше, тем лучше! — воскликнула Людмила Николаевна порывисто, вся бледная и трепещущая от усилий подавить смятение, наполнявшее ей душу.
XVII
Марта обрадовалась Полиньке. Ей очень хотелось видеть ее, но в доме был такой переполох вследствие визита Ратморцева и изгнания француженки, что она не решилась беспокоить отца.
