Алоис Ирасек - Псоглавцы
Наверху, недалеко от Уезда, рожок протрубил сигнал, повторенный барабанами. Утренний ветерок доносил эти звуки до лощины. Но отсюда войска еще не было видно. Вскоре, однако, по сухой, каменистой дороге, ведущей низом из Гавловице, зазвенели подковы, и тотчас же на солнце блеснуло оружие. Конница! Императорские кирасиры! Они мчались во весь опор, но отряд Пршибека успел пересечь дорогу и уже подходил к Гамрам. Заметив это, кирасиры остановились.
Рассыпавшись на небольшие группы, они опоясали цепью гору, на склоне которой лепился Уезд. Сквозь цепь мудрено было прорваться из Гамр домой. Впрочем, об этом никто и не помышлял, но взоры всех мужчин в Гамрах и всех беженцев на опушке Зеленовского леса были устремлены туда. На Уездской возвышенности снова блеснуло оружие. Это пехота выставила дозоры.
Остальное войско расположилось в деревне, часть которой была видна из Гамр. «Там, видно, хозяйничают!.. Сколько добра осталось!.. Чего не растащат, то уничтожат…» — думали бежавшие крестьяне с замиранием сердца, ожидая, не покажется ли над домами облака дыма, не вырвутся ли красные языки пламени, пожирающего их кров и добро… Но небо продолжало оставаться голубым и безоблачным, дым пожаров не подымался над Уездом.
Несколько деревянных построек на небольшом пригорке над быстрым ручьем у самого леса — таковы были опустевшие Гамры. Отсюда открывался широкий вид на Черхов и на других великанов Чешского Леса и Шумавы. Ходы наблюдали за всеми вздымающимися вокруг вершинами и за дорогой, стараясь подметить малейшее движение. Они не были испуганы, их кровь кипела от ненависти к Ламмингеру, от возмущения его действиями.
Это снова он! Это он обратился к своему другу, краевому гетману, чтобы он усмирил и наказал ходов. Не так, то этак, но разорить их дотла. Что ему, если они превратятся в нищих. Лишь бы смирились и стали крепостными. И все это — теперь, когда при дворе велели разобрать их жалобы, с которыми в других владениях не смели бы обратиться к императору.
Он хочет солдатами запугать их, чтобы они приползли к нему просить прощенья! Нет, пан Ломикар. Этого ходы не сделают даже в том случае, если ты прикажешь стрелять в нас! Ты еще ответишь за все! За вызов войск и за пролитую кровь. При дворе, наверное, и понятия не имеют о том, что тут делается. Разве император послал бы против ходов войска? Что сделали ходы? В чем они провинились? В том, что не хотели позволить, чтобы этот проклятый Кош их грабил? Нет, нет, они не сдадутся, хотя бы их перестреляли всех до единого!
Так говорили все ходы, собравшиеся в Гамрах в одном из дворов, у колодца под старой грушей. Там было воткнуто в землю ходское знамя. Все пылали ненавистью к Ламмингеру и были полны решимости. И больше всех Матей Пршибек, он много не говорил, а только одобрительно кивал головой, слушая разговоры других. Но зато, когда началось совещание, он заговорил в полный голос. Все его предложения принимались. Прежде всего вверх и вниз от Гамр вдоль леса были разосланы патрули из двух-трех вооруженных ружьями парней и расставлены цепью для наблюдения за каждым движением войска. Одновременно по лесным тропинкам в окрестные деревни поспешили гонцы за подмогой — пусть все мужчины явятся поскорее с оружием в руках.
Солнце еще не успело подняться, как пришло человек двадцать старых и молодых из соседней Стражи, расположенной за лесом. К полудню подоспели и маковские. Дорога от них шла лесом и была свободна. А вскоре после полудня пришли окольными путями люди из Постршекова и Кленеча. Пришло более двадцати ходовских, живших неподалеку.
Матей Пршибек облегченно вздохнул.
Он опасался только одного: как бы войска не напали на них сразу, без промедления. С теми силами, что были у них утром, они бы не могли дать отпор. Но теперь, когда отряд уездских и драженовских возрос, когда собралось уже до двухсот вооруженных мужчин, тучи, омрачавшие лицо Матея, рассеялись. Днем в отряде уже было больше трехсот человек, а люди все прибывали. Перед самым заходом солнца подошли кичевские, а когда Пршибек направился в лес взглянуть, как устраиваются на ночлег расположившиеся табором беглецы, навстречу ему выехало несколько всадников с ружьями и другим вооружением. Впереди ехал молодой Шерловский, жених Манки. Соскочив с лошади, он поспешил сообщить, что остальные мужчины из Поциновице и Льготы, все хорошо вооруженные, явятся еще сегодня. Они не успели прийти днем, так как посланные добрались до них совсем недавно.
Шерловский еще не кончил рассказ, как у самых Гамр протрубил рожок, и через минуту прибежал парень со сторожевого поста и сообщил, что императорский офицер желает пройти к ходам и переговорить со старшими.
— О чем? — спросил Пршибек. — Знаем мы, что он может сказать: идите домой и просите прощения…
— А потом выходите на барщину, — насмешливо добавил старик Брейха из Постршекова.
— Не стоит и говорить с ним, — сказал Пршибек.
Но остальные не хотели отрезать себе путь к переговорам.
Решили офицера в Гамры не пускать, а самим пойти ему навстречу. Представители ходов, в сопровождении двадцати хорошо вооруженных парней, вышли на луг, где у ходского сторожевого поста ожидал офицер с трубачом.
От имени краевого гетмана Горы он потребовал, чтобы ходы прежде всего выдали бургграфа, а затем разошлись по деревням и беспрекословно повиновались своим законным властям.
Негодующие возгласы не дали ему договорить. С трудом он снова добился слова и стал доказывать, что ходы бессильны против войск и не стоит напрасно проливать кровь и подвергать опасности все свое достояние.
— За этим не стоило ходить к нам, пан офицер! — побагровев, крикнул Пршибек. — Мы хорошо знаем, кто вас послал! Мы подданные нашего короля, а не Ломикара, и если вы хотите помогать этому палачу и бить нас, то мы не боимся. Мы будем защищаться!
Крики одобрения вооруженного отряда показали офицеру, что это мнение разделяется всеми. И он ушел ни с чем.
Главные силы ходов сосредоточились в Гамрах, которые они укрепляли целый день. Остальные мужчины, в основном молодежь, разошлись по сторожевым постам, которые были усилены на ночь. Отдельные смельчаки, знавшие в этих местах каждый кустик, пробирались далеко вперед, чтобы от них не ускользнули малейшие приготовления неприятеля.
Войска, заняв Уезд, не продвигались дальше. Но в горах, над деревней, на Градеке, легко можно было разглядеть часовых, да на большой дороге внизу разъезжали кирасиры.
Летние сумерки сгущались. На синем небе сверкали звезды. Было тихо. Каждый звук отчетливо разносился кругом — и топот лошадей на нижней дороге и глухое мычание коров в лесу. Время от времени слышались голоса перекликавшихся часовых — войсковых и ходских.
Но не было тишины в лагере ходов.
На опушке Зеленовского леса за Гамрами на вереске и мху лежали ходы в белых жупанах; чеканы были у них под рукой, ружья прислонены к деревьям. Это была растянувшаяся длинной цепью охрана, главная задача которой была оберегать лес и укрывшихся в нем беженцев. Хотя с этой стороны едва ли можно было ждать нападения, все же никто из охраны даже на миг не вздремнул. Ходы либо молча поглядывали вверх — туда, где стоял Уезд, либо вполголоса разговаривали между собой.
Зато дальше, в лесной чаще, раздавались громкие голоса. Сквозь кусты и деревья пробивались красные отблески пылающих костров, вокруг которых, точно вокруг домашних очагов, собирались беженцы — семьи, родственники, друзья или совсем чужие, где как пришлось. Общая беда сблизила всех. За этот день вынужденного пребывания в лесу люди успели построить много шалашей из ветвей и хвороста для ребятишек и стариков. Кому не хватало места в шалашах, лежали под деревьями на перинах или на мешках с зерном, а некоторые на листьях, собранных в кучу. Возле постелей лежали псы, здесь же возились ребятишки или сидели, понурив голову и шепча молитвы, угрюмые старики и больные. Наибольшее оживление господствовало на старом «огнище» — поляне, где когда-то обжигали уголь. Тут горело особенно много костров и собралось много хозяек. Они стряпали нехитрую еду, кормили или баюкали детей. Ребята постарше не чувствовали всей серьезности положения. Мужчин здесь почти не было; они были в Гамрах или находились в карауле. Только сменявшиеся с поста забегали сюда взглянуть на своих и наскоро поужинать.
В стороне, под огромным буком, сидел у небольшого костра старый седовласый Пршибек. Голова его низко склонилась на грудь. Казалось, он дремлет. Но едва неподалеку под чьей-то ногой хрустнул хворост, как старик тотчас же поднял голову. Подошел Матей. С ним был молодой Шерловский. Старик сразу узнал его и протянул высохшую руку.
— Вот, парень, где довелось нам свидеться!.. — сказал он. — Недаром я все время говорил вам: комета… Дай бог, чтоб добром кончилось! Теперь можешь видеть, как бывало в старину, когда наши деды проводили в лесах дни и ночи. Только тогда они получили за это свои вольности, а сейчас…
