Алоис Ирасек - Псоглавцы
— Не слушайте его! — продолжал убеждать Сыка. — Кто все это натворил, как не ты, Матей?
— Хочешь, чтобы сожгли твой двор, чтобы перебили наших жен и детей? — кричал кленечский Буршик.
— Пусть жгут, пусть убивают! — гремел в ответ Пршибек. — Но живым я не дамся! Лучше пусть меня убьют, чем быть рабом, подъяремной скотиной! Будьте вы прокляты, вы трусливые бабы, а не ходы!
В Гамрах поднялись невообразимый крик и сумятица. Ходы спорили и кричали. Надо идти с повинной, говорили одни; надо драться, утверждали другие. Последних было меньше. Во главе их стоял Матей Пршибек, а вместе с ним боязливых миролюбцев обличали пылкий постршековский Брыхта и молодой Шерловский. Все были так возбужены, шум и гам был такой, что никто не слышал предупреждающих возгласов караульных, которые что-то кричали и указывали в сторону Уезда.
И вдруг шум голосов разом утих. Раздался оглушительный выстрел. За ним другой, третий… По лесу прокатился грохот пушечной пальбы. Да, пушечной! Смотрите, вон там — три пушки! Их втащили на гору над Уездом и навели прямо на Гамры. Белые дымки выстрелов, клубясь, сползали по склону. А возле орудий множество войска. Часть солдат медленно спускается прямо в долину. А на нижней дороге — кирасиры, их гораздо больше, чем прежде. Вся местность так и кишит войсками! Прибыло подкрепление! Пока ходы стояли пораженные и растерянно глядели на передвижение неприятельских сил, прибежал, запыхавшись, парень с известием, что Больф Даниелев вернулся из разведки. Войска, по его словам, стояли раньше укрывшись за Уездом на лугу, а сейчас прибыло подкрепление. Эта весть и была новостью; в правдивости ее каждый мог убедиться собственными глазами.
— Ну, и вы еще хотите воевать? — крикнул Сыка, указывая на готовившихся к наступлению солдат.
— Молчи, ты! — загремел Пршибек. — Хватит, наслушались! Кто настоящий ход, за мной!
Многие удерживали и отговаривали Пршибека и его сторонников.
— Оставьте их! Пусть идут себе сами на поклон, — кричал молодой Шерловский. — С нами идите, с нами! Мы хоть сумеем постоять за себя.
Пршибек бросился к знамени и выдернул его из земли.
— В Поциновице! Идем в Поциновице!
Тем временем какой-то подросток побежал из Гамр на «огнище». Беженцы озабоченно поглядывали на затянутое тучами небо. В лесу стало темно. Порывистый ветер гудел в ветвях, предвещая грозу. Беженцы спешили заранее укрыться от нее, не подозревая, что над ними готова разразиться совсем иная гроза.
И в самый разгар суеты из Гамр примчался подросток и еще издали громко закричал, что вернулись выборные из Праги — Сыка, Пайдар и Брыхта, а остальных нет, потому что их посадили в Праге в тюрьму.
Душераздирающий крик огласил лесную чащу. Все оглянулись.
Ганка Козина рыдала, ломая руки. Женщины обступили ее, стараясь как-нибудь успокоить.
— Где они? — спросила старая Козиниха подростка. Она не плакала, но лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Мальчик указал в сторону Гамр. Она поспешила туда, но на опушке остановилась: навстречу ей из Гамр двигалась толпа вооруженных мужчин. Впереди шли Матей Пршибек, постршековский Брыхта и молодой Шерловский из Поциновице. Над ними развевалось белое ходское знамя. Остальные мужчины были в Гамрах. Они метались из стороны в сторону, сбивались в кучки и, глядя на гору, прислушивались к звукам рожка и барабанной дроби.
От отряда Пршибека отделился Искра Ржегуржек и подбежал к Козинихе.
— Плохо дело! Столько войска! А наши там хотят идти с повинной…
Старуха всплеснула руками.
— А что же Пршибек?
Волынщик объяснил, что Пршибек со своей верной дружиной отступает к Поциновице.
— А Ян и остальные в тюрьме? Искра кивнул головой.
— А вы, бабы, хотите кланяться и умолять? — воскликнула старуха и погрозила кулаком в сторону Гамр.
В Гамрах действительно уже снаряжали депутацию к краевому гетману, только что получившему подкрепления: три орудия, роту гренадер и большой отряд кавалерии и пехоты под начальством графа Штампаха и пана Штейнбаха фон Кёнигсфельд.
Между тем отряд Пршибека дошел уже до «огнища». Страх и смятение овладели беженцами, когда они узнали, в чем дело. Женщины со слезами на глазах умоляли мужчин не покидать их, не уходить в Поциновице, и тут же кричали, что надо уйти, но только чтобы мужья не оставляли их здесь, а взяли с собой. Ганка не видела и не слышала ничего. Она сидела под деревом у костра и прижимала к себе детей. Да, так… За решеткой, в тюрьме! Зачем он пошел? Предчувствие не обмануло ее… Он не вернется больше, она это знает… Дети, бедные дети!..
Глава двадцать третья
Хлынул дождь. Гремел гром, небо прорезывали ослепительные молнии. Испарения и дым костров, поднимавшиеся над Шумавскими лесами, вились белыми клубами, точно дым бесчисленных пожаров.
И в такую непогоду по лесным тропам и размытым проселочным дорогам отряд Пршибека отступал к Поциновице. В отряде осталось немногим более ста человек, самых отважных, самых воинственных ходов. Отряд был разделен на две группы, между которыми двигался обоз — телеги с женщинами, детьми и стариками, которых отступающие не захотели оставить в лесу. В большинстве это были жители Уезда. На одной из телег сидели старый Пршибек и Манка. Матей считал, что они могли бы переждать на «огнище», так как в Поциновице будет, вероятно, жаркое дело, но старик и слышать об этом не хотел, а Манка решительно отвергла предложение отца.
— Чтобы я на старости лет на коленях ползал? — возмутился старик и взобрался на телегу. Ветер трепал его седые волосы, дождь хлестал по морщинистому лицу, но старый ход не обращал на это внимания. Устремив вперед неподвижный взор, он сидел, как каменное изваяние, погрузившись в свои мысли. Молодой Шерловский правил лошадьми. Работник остался в лесу стеречь скот.
Матей нес на плече ходское знамя — намокшее, повисшее, как жгут. Он невольно вспомнил, как бодро развевалось оно сегодня утром. Да, утром отваги у всех было хоть отбавляй, а потом пришел Сыка со своими новостями, и они раскисли, как бабы. Пожалуй, теперь они за это расплачиваются.
Уже стемнело, когда отряд с обозом подходил к Поциновице. Дождь прекратился, но небо не прояснялось. Тяжелые тучи по-прежнему громоздились на юго-западе от Поциновице, точно крепостной вал. Скрылись в тучах вершины Гавроницы, Плапольца, Гудицы и Голого Верха. Не видны были и вздымавшиеся позади «Девичья грудь» и другие шумавские великаны.
После всех пережитых волнений и после утомительного перехода по непролазной грязи сухие, теплые и, главное, гостеприимные поциновицкие домики показались всем особенно приветливыми. Большинство вновь прибывших, слегка перекусив, свалились от усталости и тотчас уснули. В сельском правлении у старика Шерловского, где собрались наиболее почтенные ходы, долго еще горел огонь. Здесь задержались и льготские, направлявшиеся в свою деревню, расположенную у Поциновице. К себе в деревню они пришли уже ночью, уверенные в том, что не уступят ни перед Ламмингером, ни перед войсками.
Далеко за полночь Матей Пршибек вместе с молодым Шерловским обошли деревню и расставленные повсюду караулы. Пршибек прилег отдохнуть. Но задолго до рассвета он был на ногах и будил своих дружинников, чтобы шли рубить засеки и заваливать все подступы к деревне: дороги, тропы и проходы между гумнами. Еще не вся деревня проснулась, еще не все приготовления были закончены, когда в Поциновице неожиданно явилась помощь — несколько насквозь промокших и забрызганных грязью крестьян из Ходова и Постршекова. Они принесли удивительные вести.
Вчера они были в лагере тех, кто считал, что упорствовать дальше не стоит, что не остается ничего другого, как сдаться. А сейчас они рассказывали обступившим их густой толпой ходам, как обошелся с ними краевой гетман. Когда к нему пришла делегация и обещала, что ходы спокойно разойдутся по домам, если войска не тронут их добра и уйдут из деревни, гетман закричал на них и велел всех арестовать. Солдаты окружили их и увели под конвоем. Мало того, гетман арестовал еще по нескольку человек из каждой деревни, — их тоже увели со связанными руками.
— Куда? — послышалось с разных сторон.
— В Пльзень, Стршибро, Тын…
— А что? Разве в Пльзне не хватает тюрем? — спросил Шерловский.
— Да ведь увели более семидесяти человек, — ответил один из прибывших.
— Ну, а мы, как увидели такое дело, решили дать тягу, — продолжал рассказывать другой. — Лучше пулю в грудь получить, чем сидеть в тюрьме. Чтоб меня там пытали, а потом вздернули на виселице? Хороша милость! Это за то, что мы так сразу покорились…
— Теперь небось с радостью оказались бы тут! — воскликнул кто-то.
— Да, тогда нас было бы сотни четыре, — заметил Пршибек. — А где теперь войска?
— Во всех деревнях понемногу, а Уезд облепили, как мухи. И, должно быть, останутся, чтобы держать народ в страхе.
