Александр Кравчук - Нерон
Мне смешны те, кто гнушается сесть за стол с рабом — и почему? Только потому, что спесивая привычка окружила обедающего хозяина толпой стоящих рабов! Он ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды, чем вместить ее. А несчастным рабам нельзя раскрыть рот, даже чтобы сказать слово. Розга укрощает малейший шепот, даже случайно кашлянувший, чихнувший, икнувший не избавлен от порки: страданьем искупается малейшее нарушение тишины. Так и простаивают они целыми ночами, молча и не евши. Из-за этого и злословят те, кому при хозяевах говорить запрещается. Зато другие, кому можно перемолвиться словом не только при хозяине, но и с ним самим, кому не затыкали рта, готовы бывали за хозяина подставить голову под меч, принять на себя близкую опасность. За столом они говорили, под пыткой молчали.
Часто повторяют бесстыдную пословицу: „Сколько рабов, столько врагов“. Они нам не враги — мы сами делаем их врагами. Я не говорю о жестокости и бесчеловечности — но мы и так обращаемся с ними не как с людьми, а как со скотами. Мы возлежим за столом, а из них один подтирает плевки, другой, согнувшись, собирает оброненные пьяными объедки, третий разрезает дорогую птицу и уверенными движениями умелых рук членит на дольки то грудку, то гузку. Несчастен живущий только ради того, чтобы по правилам резать откормленную птицу, но тот, кто обучает этому ради собственного удовольствия, более жалок, чем обучающийся по необходимости…
Изволь-ка подумать: разве он, кого ты зовешь своим рабом, не родился от того же семени, не ходит под тем же небом, не дышит, как ты, не живет, как ты, не умирает, как ты? Равным образом и ты мог бы видеть его свободнорожденным, и он тебя — рабом. Когда разбит был Вар[35], Фортуна унизила многих блестящих по рождению, готовых через военную службу войти в сенат: одних она сделала пастухами, других — сторожами при хижинах. Вот и презирай человека того состояния, в которое ты сам, покуда презираешь его, можешь перейти. Я не хочу заниматься этим чересчур обширным предметом и рассуждать насчет обращения с рабами, с которыми мы так надменны, жестоки и сварливы. Но вот общая суть моих советов: обходись со стоящими ниже так, как ты хотел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше. Вспомнив, как много власти дано тебе над рабом, вспомни, что столько же власти над тобою у твоего господина… Будь милосерден с рабом, будь приветлив, допусти его к себе и собеседником, и советником, и сотрапезником. Тут и закричат мне все наши привередники: „Да ведь это самое унизительное, самое позорное!“ А я тут же поймаю их с поличным, когда они целуют руку чужому рабу… „Что же, надо допустить всех моих рабов к столу?“ — Нет, так же как не всех свободных. Но ты ошибаешься, полагая, будто я отправлю некоторых прочь за то, что они заняты грязными работами: этот, мол, погонщик мулов, а тот пасет коров. Знай: не по занятию, а по нравам буду я их ценить. Нравы каждый создает себе сам, к занятию приставляет случай. Одни пусть обедают с тобой, потому что достойны, другие — затем, чтобы стать достойными… Он раб! Но, быть может, душою он свободный. Он раб! Но чем это ему вредит? Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, другой — у скупости, третий — у честолюбия, и все — у страха. Я назову консуляра — раба старухи, и богача — раба служанки, покажу самых родовитых юношей в услужении у мимов. Нет рабства позорнее добровольного. Так что нечего нашим слишком разборчивым гордецам запугивать тебя. Будь с рабами приветлив, покажи себя высоким без высокомерия: пусть они лучше чтят тебя, чем боятся.
Кто-нибудь скажет, будто я зову рабов надеть колпак, а хозяев лишаю их достоинства, когда говорю, что лучше бы рабы чтили их, чем боялись: „Неужто так прямо он и говорит: пусть рабы чтят нас, как будто они — клиенты или утренние посетители?“ Кто так скажет, забывает, что и с хозяина хватит того, чем довольствуется бог, — почитания и любви. А любовь не уживается со страхом. Поэтому, на мой взгляд, ты правильно поступаешь, когда, не желая, чтобы рабы тебя боялись, наказываешь их словами. Побоями наставляют бессловесных животных»[36]
Принципиальным образом проблему рабства Сенека затронул также и в трактате «О благодеяниях», написанном уже в конце жизни. Там он в одном месте размышляет, может ли раб быть благодетелем своего господина? Некоторые возражали на это. Доказывали, что: «Раб не способен стать кредитором своего господина, даже если ссудит его своими собственными деньгами. Это правда, что он ежедневно оказывает услуги своему хозяину, сопровождая его в путешествиях, пользуя его во время болезни, обрабатывая для него землю. Но это всего лишь служба, не благодеяние. Об этом последнем можно говорить тогда, если кто-то окажет услугу, кто мог бы ее и не оказать. А раб не имеет права отказать. Он не может похвастаться, что сделал что-то, ибо не мог этого не сделать!»
Сенека на это отвечал: «А если раб борется, защищая своего господина, подвергая свою жизнь опасности? Если, покрытый ранами, проливает последнюю каплю крови, стремясь своей смертью выиграть время для господина, чтобы тот мог спастись? Если никакие обещания тирана, никакие угрозы и пытки не склонили раба к тому, чтобы выдать своего хозяина? Ведь история знает и такие случаи! Разве и эти поступки мы не назовем благодеянием?»
Философ резюмировал: «Ошибается тот, кто считает, что рабство пронизывает всего человека насквозь. Человеческая плоть послушна владельцам и принадлежит им, но разум всегда сохраняет полную свободу. Бренное тело можно продать и купить, но дух неподвластен неволе. И все, что не связано с духом, свободно. Господин не может только приказывать, раб же не все обязан выполнять. Он может, например, отказаться от чего-то, что угрожало бы безопасности страны либо вело к преступлению. Существуют также некие вещи, в которых господин не может отказать рабу, например пища и одежда. Никто не называет этого благодеянием. Однако если господин позаботится о воспитании слуги, если обучит его, то это — благодеяние. Точно так же и раб: он тоже способен совершить нечто, выходящее за рамки предписания и обязанности. Сколько примеров можно здесь привести!
Мы все состоим из одних и тех же элементов, одинаково произошли и на свет. Никто не выглядит более благородно в сравнении с другим, разве что он умнее и находчивее. Все мы рождаемся на одном и том же свете».
Но тот же Сенека вынужден был признаться в ( другом месте: ненависть рабов погубила столько же господ, сколько и гнев властителей. А сколько преступлений и проступков совершают слуги! Обкрадывают своих господ, доносят, убивают, отравляют, покидают!
И потому, вопреки своим возвышенным взглядам, он не голосовал против постановления, не выступил против казни рабов Педания. Реальности жизни и политики часто вынуждают отказываться от идеалов доктрины.
Милосердие Нерона
Знатные господа были довольны. Их интересы полностью удовлетворялись. Но и у простого римского люда были поводы радоваться от всего сердца.
Сразу же с началом 57 года император торжественно открыл новый, громадный амфитеатр. По-гречески слово «амфитеатр» означает «вокруг зрелища»: в этом сооружении места для зрителей располагались не полукругом, но опоясывали овал арены со всех сторон. Первый настоящий амфитеатр в Риме построил Цезарь в 46 году до нашей эры. Через 17 лет усилиями Статилия Тавра был возведен небольшой, но каменный амфитеатр. Сооружение Нерона, выполненное из дерева, возвели в один год. Весь Рим восхищался толщиной и высотой массивных брусьев и стволов, которые использовали при строительстве. Оборудовали амфитеатр великолепно, не забыли даже о голубом навесе, который натягивали над головами зрителей, чтобы предохранить их от палящих лучей солнца.
В амфитеатрах происходили бои гладиаторов, единоборство их с дикими животными, демонстрировали сражения. Нерон обставил открытие амфитеатра весьма торжественно, устроив зрелище, какого еще не видел Рим. Сначала арену заполнила вода, в которой плескались различные морские твари. Потом на это искусственное озеро выплыли корабли «персов» и «афинцев», начавшие настоящий морской бой. Вслед за тем воду быстро спустили и на сухом песке арены началась битва. Сражающимися были смертники из числа гладиаторов и рабов. Кровь лилась ручьями, но благосклонность императора даровала жизнь всем, даже преступникам.
Еще одна причина для радости простого люда — так называемый congiarium, то есть раздача денег. Каждый римский бедняк получал по 400 сестерциев. Великодушие императора увековечили чеканкой монет со специальной надписью.
Но не только римские граждане и жители столицы пользовались доброжелательностью Нерона. Именно в это время появился императорский эдикт, крайне важный для обитателей провинций. Нерон запрещал наместникам устраивать какие-либо игры. По обыкновению, эти игры производились за счет люда, подчиненного воле наместника, то есть это была особая форма вымогательства. Нужно отметить, что к таким злоупотреблявшим властью Нерон и его советники применяли суровые меры. Перед сенатом предстало в эти месяцы несколько наместников, обвиненных в лихоимстве.
