Владимир Шатов - Между жизнью и смертью
- Зачем тогда ты их остановил?
- Хотел убедиться, что это мои земляки.
- Особой радости от встречи я у тебя не заметил.
- Я отомстить хочу… Если бы ты знал, сколько я мечтал об этом.
- А в чём дело?
- Михаил, это который светлый, моего деда убил, а дом спалил.
- Тогда конечно, понимаю!
- Я сразу хотел его кончить. – Признался Коршун. - Руки чесались свернуть ему голову…
- Не горячись! – остановил подручного Аким. - Зачем делать на глазах всего лагеря? Завтра с утра возьми Митю и Калугу и поговори с ним по-тихому в столярке.
- Я с ним так разберусь, – угрожающе сказал Коршун. - Пожалеет, что на белый свет народился…
Аким одобряюще кивнул головой и что-то сказал, очевидно, весёлое. Окружающие цинично засмеялись, однако Рохлин уже этого не слышал, он ловко скользнул за угол жилого барака.
Глава 22
Неразговорчивый мастер столярного цеха завёл своих новых подчинённых в пустой барак и махнул рукой в сторону голых нар. Бывший вор, по прозвищу Мишаня Маленький, мягко приказал:
- Располагайтесь… Сегодня можете отдохнуть!
- Благодарствуйте.
- Завтра после развода обоим быть в столярке.
- Не переживай бригадир, мы не подведём…- успокоил его Григорий. - Работать умеем.
- Как с деревом обращаться знаете?
- Оба три года отпахали на лесозаготовке, – усмехнувшись, ответил Кошевой. - Столько леса навалили, в век не переработать!
- Вот-вот…
- Тогда сработаемся. – Подытожил Маленький и вышел.
В прошествии нескольких минут давно не видевшиеся земляки лежали в полудрёме и лениво переговаривались, им было, что рассказать друг другу. Хотя после последнего пешего перехода в сорок километров, не хватало сил, как следует устроиться на новом месте. Шокированный Михаил признался свояку:
- Кого угодно ожидал увидеть здесь, только не Митьку Коршунова!
- Да уж!
- Принесла нелёгкая…
- Не говори! – согласился Григорий. - Воистину говорят, степь широкая, да стёжка узкая.
- Тоньше некуда…
После ухода бригад на работу в тёмном, приземистом помещении никого не осталось, только работал одинокий уборщик, на вид обычный лагерный доходяга. Бывшие кровные враги, мирно разговаривали:
- После того как тебя на пересылке увидал, думал все сюрпризы кончились! – удивлялся постаревший Кошевой. - Энто надо ж такому случиться, три казака из одного хутора, а пересеклись в лагере на далёком Севере.
- В нонешнее время как раз не удивительно, – не согласился собеседник.
- Где ищо казакам встретиться?
Друзья далёкого детства помолчали, вспоминая боевых товарищей раскиданных судьбой по всему миру.
- Сын то как? – спросил Григорий. - Пишет?
- В следующем году выпускается из военного училища! - С гордостью за приёмного сына ответил Михаил. - Наконец–то у нас в роду будет кадровый офицер.
- Парень получился что надо, весь в тебя!
- Хотел бы я его увидеть, – признался Григорий. - Мальцом только и помню…
- Увидишь ищо…
- Навряд ли!
- Невестка беременная! - Кошевой завозился, доставая из кармана телогрейки махорку и бумагу. - Дуня пишет, будто на Троицу срок.
Будущий дед отвернулся к бревенчатой стене, проклиная про себя свою горькую судьбину, потом спросил:
- Ты я вижу на прежнюю фамилию, совсем не отзываешься?
- Привык к фамилии Шелехов. – Признался Григорий. - Почти двадцать лет с ней живу… Благодаря тебе, кстати!
- Я за ту помощь видишь, как расплачиваюсь. – Зло признался Кошевой.
- Правду люди говорят, не делай другим добра, не будешь плакать…
- Что уж зараз об том гутарить? – недовольно отрезал Шелехов. - Мы с тобою в одинаковом положении, бесправные зэки…
Вдруг доходяга, по-видимому, что-то задев, выругался на хорошем французском языке.
- Откуда он знает французский? – удивился Григорий, он во время войны пару раз пересекался с французскими офицерами. - По виду обычный крестьянин…
- Слышь, друг, – позвал доходягу Михаил. - Как закончишь уборку вали к нам, угостим табачком.
Уборщик молча кивнул и энергичнее задвигал веником. На первый взгляд он был их ровесник, но еле передвигал ноги от истощения. После того как он докурил оставленный окурок, начал охотно отвечать на дотошный вопрос незнакомца, откуда знает иностранный язык.
- Меня зовут Микола, я родом из украинской глубинки. В девятнадцатом году пошёл искать счастья в Одессу с пустой котомкой на плечах, незадолго до эвакуации белых. При эвакуации попал на пароход и спустя малое время очутился в Стамбуле. Там несколько месяцев перебивался с хлеба на квас, пока не попал в компанию двух оборотливых хлопцев, занимавшихся грабежами на ночных улицах.
- И что полиция вам позволяла грабить? – удивился Григорий.
- Куда там, – возразил больной хохол. - Через полгода пришлось нам срочно бежать в бюро вербовки Иностранного легиона. Оно пользовалось экстерриториальностью, переступив его порог, назвав себя любым именем и подписав обязательство, вы не существовали более для полиции, хотя бы она гналась за вами по пятам.
Микола натужно закашлялся. Каждый зэк на прииске знал, раз оставили уборщиком, значит у него медицинское заключение о непригодности к общим работам, а его так просто не давали.
- Отправили нас на маленький остров в Эгейском море, где проходило обучение. Пробыв там пару месяцев, мы бежали, попали в Грецию, где нанялись к какому-то помещику сторожить имение. – Продолжил уборщик. - Винтовки даже выдали! Сторожили так, что за короткое время даже косяки из дверных проёмов выломали и продали. Поэтому обменяли винтовки на наганы и подались обратно в Стамбул. Пришлось обратно возвращаться во французский Легион.
- Мёдом что ли там намазано?
- А куда деваться? – возмутился рассказчик. - За пять лет в легионе я побывал по всей французской Африке, в Алжире, в Тунисе, в Марокко, в горах Атласа, всюду... По истечении этих пяти лет отвезли меня в Марсель, высадили на берег, выдали французский паспорт и пять тысяч франков. Вроде много, но шёл 1926 год и эти пять тысяч стоили мало. Что делать?
Микола неловко замялся и жалостливо попросил:
- Корочки не найдётся?
- Возьми. – Сказал Шелехов и протянул потемневший сухарик. - Как же ты дошёл до такой жизни?
- Обыкновенно! – ответил доходяга, блаженно посасывая высушенный хлеб. - Из Марселя поехал в Париж. Скитаясь по оживлённому городу, встретил однополчанина, процветающего товарища по легиону. Через несколько дней устроился к нему переводчиком на небольшую мануфактуру под Парижем. Там работало человек пятьсот эмигрантов, русских и поляков. Мне полагалась казённая квартира и очень приличный оклад. Конечно, принялся откладывать большую часть своего жалованья и, скопив нужную сумму, явился в 1929 году в Советское посольство с просьбой о разрешении вернуться на родину. Милостиво разрешили вернуться...
Микола тяжело вздохнул, обречённо махнув правой рукой и закончил:
- Вот, собственно, и вся моя история. – Горько усмехнулся украинский селянин, ставший французом. - С начала тридцатых годов я уже не выходил из исправительно- трудовых лагерей, да, видимо, и не выйду…
Добавил он, поглядывая на свои распухшие ноги. Да, дневалить просто так не оставляли. Он с трудом встал и, шаркая непослушными ногами, двинулся на улицу.
- Ты с Митрием всё же поосторожнее, – через пару минут предостерёг задремавшего свояка Григорий. - Злопамятный он…
- Да ладно! – отмахнулся Кошевой. - Столько лет прошло…Неужто будем здесь старые счёты сводить?
- Ну-ну!
***Хитроумный план заключённого Рохлина полетел, к чертям собачим. Намеченные на раннее утро следующего дня действия по встрече с Мишаней Маленьким нарушил лейтенант Козырев. Секретарь комсомольской организации прииска вечером вызвал Бориса к себе и строго глядя на испуганного зэка спросил:
- Тунеядствуешь?
- Никак нет, гражданин начальник. – Подпрыгнул от усердия артист. – Занимаюсь наглядной агитацией.
Комсорг задумчиво поднял глаза к серому потолку и с усмешкой сказал:
- Почему тогда у нас ничего нет по «финской» войне?
- Материалов маловато, - попробовал отвертеться изворотливый Рохлин. - На чём рисовать?
- Ты не юли! – Предупредил лагерного художника требовательный Козырев. - Лучше подумай, как выполнить решения партии.
- Думаю…
- Просто необходимо отразить борьбу Советского народа с подлыми «белофиннами».- Ставил непосильные задачи энергичный вожак комсомольцев. - Не захотели они, понимаешь, отдать кусок столь необходимой для Ленинградской области земли. Гады!
Борис поднял мохнатые брови домиком, что означало для него усиленную работу мысли:
