Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 1
А потом была ночь, когда все кричали, и хлопали двери, и случилось то, о чем Петруша до сих пор не мог даже думать. Как закрывал он глаза, так и видел это, и тогда уж ничего не оставалось, кроме как залезть под стол, али в чулан, свернуться там, в клубочек и тихо плакать.
Батюшки больше не было, Степы не было, матушка тоже плакала, приходя к Пете, чтобы помолиться с ним перед сном — она прижимала мальчика к себе и все молчала, и только вздыхала, когда он робко ласкался к ней.
А Марьюшка умирала. Петя приходил к ней днем, и садился на пол, держа ее за руку — смертный холод пробирал мальчика до костей, и он дышал на руку сестры — так, думал он, ей хоть теплее станет.
Не было никого на дворе, скучно было смотреть в окно. Петя слез с лавки и сел на полу, крутя колеса игрушечной тележки, что починила ему сестричка, прежде чем начать умирать.
Мальчик вспомнил про то, кто еще умер, и тихо заплакал, утирая щеки рукавом.
— Петруша, — маменька, — он даже не заметил, как зашла она в светелку, — обняла его и стала целовать. «Петенька, мальчик мой…»
— Он умер же, матушка, умер, — Петя прижался к матери и зарыдал. «Я сам видел!»
— Тихо, родной мой, — от маменьки пахло, как всегда, как в то время, когда все были еще дома, и Петя, вдыхая этот запах, стал потихоньку успокаиваться.
— Петенька, помнишь тетеньку Федосью, маму Марфуши? — спросила у него маменька.
— Конечно, — Петруша шмыгнул носом. «А почему они к нам больше не ездят?»
— Нельзя, — Прасковья помолчала. «А ты к ним в гости хочешь поехать?»
— К Марфе? Хочу, конечно, — ответил Петя. «А ты, маменька, поедешь со мной?».
— Нет, сыночек, — сказала Прасковья. «Тетенька Федосья к нам завтра придет, и ты пойдешь с ней. Ты только будь хорошим мальчиком, не балуйся, слушайся ее».
— А ты потом приедешь? — спросил мальчик, поднимая на мать синие, такие же, как у нее глаза.
— Нет, Петруша — Прасковья нежно поцеловала сына в лоб. «Не приеду я».
— Никогда? — мальчик помолчал и грустно спросил: «И батюшка со Степой не приедут?».
— Нет, — Прасковья закусила губу и глубоко вдохнула, стараясь не расплакаться.
— Я теперь совсем один буду, маменька, да? — Петя отвернулся от матери, и она увидела, как трясутся его еще узкие, совсем детские плечи. «Как же я без вас-то буду?»
Прасковья бережно обняла сына и твердо сказала:
— Ты, Петя, живи и помни — отец твой и старший брат жизнь свою отдали за честь семьи нашей. Тако же и ты, сыночек — не посрами памяти их».
— Маменька, — помолчав, спросил ее мальчик: «А можно ли мне с собой ножик будет взять, что Степа мне на именины подарил? И ту подушечку, что Марья вышила. Можно?»
— Можно, — Прасковья поднялась. «Давай, Петенька, я тебя сбирать буду, а ты помогай мне».
— Не сказал ничего Башкин-то сегодня, — Федор вздохнул и налил себе еще вина. Феодосия посмотрела на него — выразительно.
Федор усмехнулся. «Да мне, Федосья, цельной этой бутылки не хватит, чтобы забыть все».
— А что дальше-то? — спросила Феодосия.
— Дыба, — коротко ответил ей муж. «И кнут в придачу».
— А Степан как же? И Михайло? — Феодосия потянулась через стол и взяла руки мужа в свои.
— Басманов ждет, пока Башкин заговорит, а тогда уже и за Воронцовых возьмется — объяснил ей муж.
— А если не заговорит? — Федосья все еще держала руки Федора, и боязно, было ей отрываться от них.
— Не видел я еще ни одного человека, что на дыбе-то не разговаривал, — мрачно ответил Федор. «С Прасковьей-то удалось тебе увидеться? Что там у них?»
— Марья кончается, вряд ли и пары дней протянет, — Федосья помолчала: «Федор, а кого из стрельцов Басманов на усадьбу-то к ним отправляет — знаешь ты?».
— Знаю, — Федор хотел что-то спросить, но жена остановила его:
— Ну, и скажи мне, а всем остальным уж я сама озабочусь.
— Коготок увяз — всей птичке пропасть, — пропел окольничий Басманов, улыбаясь, и обернулся к Федору: «Я тоже дурак, Федор Васильевич, помнишь ли, как я отцов святых в Андрониковом монастыре спрашивал?»
— Ну, помню, — ответил Федор и прищурил глаза — тяжело было при свете одной свечи разбирать рукописную грамотцу, что принес Басманов.
— Оказывается, не с всеми-то я говорил! — торжествующе закончил окольничий. «Есть у них там честной отец Иона — он летом к Троице уезжал, и только сейчас вернулся».
— Да и я смотрю, что он пишет, мол, отправился на богомолье через две ночи на третью после той, как Феодосий пропал, — отозвался Вельяминов, читая скоропись монаха.
— Истинно так! А тоей ночью, что сбежал Феодосий, отец Иона с требой ходил — недалече, на Китай-Город, в Иоанно-Предеченский монастырь, старица там, в мир иной отходила, соборовал он ее. Вернулся в обитель уж за полночь, и видел кое-что, — Басманов все еще улыбался.
— Мол, парень какой-то под стенами монастыря рыбу удил, — Федор зевнул и отбросил грамотцу. «Давай, Алексей Данилович, по всей Москве сейчас зачнем этого парня искать — коего отче святый видел за полверсты в темноте! На смех нас поднимут и будут правы, — мало ли рыбаков на Яузе в ту ночь сидело?»
— Мало или немало, а у Андрониковой обители только один. И мнится мне, Федор Васильевич, что парень этот карасей-то выбросил, Феодосия на руки принял, в лодочку перенес да и был и таков. А? — Басманов, склонив голову на одно плечо, умильно смотрел на Федора.
— Чтоб ты сдох, сука, — бессильно подумал Федор и, лениво зевнув, сказал: — Ну а Башкин тогда что? Наговаривает на себя, мол, что это его рук дело?
— Думается мне, — Басманов помедлил, — что Башкин с парнем сим знаком и близенько. Вот кто на веслах-то сидел, прав ты, Федор Васильевич, наговаривает на себя друг наш Матвей Семенович, выгораживает кого-то. Мы его и поспрошаем — со всей строгостью.
— Я пока грамотцу эту перепишу, — Федор ткнул пером в показания отца Ионы. «А то хоша он и монах, но ошибок у него — одна другой погоняет, не разберет непривычный человек».
— Доброе дело, — обрадовался окольничий. «Это ты нас сильно выручишь, Федор Васильевич.
Все ж без тебя — ровно как без рук», — Басманов рассмеялся. «Ловко ты это делаешь, ну, пишешь».
— Да прямо не описать, как ловко, — Федор придвинул к себе чистый лист бумаги.
— Тогда я пойду дыбу налаживать, — Басманов поднялся. «Опять же — еще надоть кнут правильный выбрать».
— А что, разные они? — не подумав, спросил Федор.
— Конечно! — окольничий всплеснул руками. «Коим можно и хребет перешибить, ежели со всей дури хряснуть. А есть такие кнуты, что кожу только рвут, или кожу и мясо под нею, — вот как раз такой, разумею я, и сгодится для Башкина».
Матвей выздоравливал. Из больших царских покоев со всей осторожностью перенесли его в свободную опочивальню. Ходить ему было пока нельзя, поэтому царь приносил любимцу книги, или играл с ним в шахматы.
— А как погода-то на Москве, государь? — спросил юноша, полусидя на ложе, глядя в окно, за которым было — небо голубое и солнца без меры.
— Бабье лето все еще, Матюша, — Иван Васильевич потрепал его по отрастающим, златым локонам. «Как выздоровеешь, поедем уже по пороше на зайцев охотиться, а там и на медведя сходим, как и обещал я тебе».
— Листья-то, наверное, все золотые да красные, — вздохнул Матвей. «У нас в подмосковной об это время как раз лес — будто сиянием одет. Заходишь, и ровно в храме Божьем, тишина такая, благолепие, ни единой ветки не шелохнется».
— А бывает, стоишь, и видишь, — паучок на паутине летит куда-то, — вздохнул царь. «И грибами-то что пахнет, милый, и так еще, — вроде травой прелой, и такое родное это все, что слезы на глаза наворачиваются».
— Оттого и жаль умирать-то, царь-батюшка, — Матвей взял руку государя и прижался к ней щекой. «Сколько ж еще красоты не видено, вона, Данило Федорович про Пермский край рассказывал, или как на Волге мы были — смотришь, дух захватывает!»
— Истинно, Матвей, — Иван Васильевич помолчал. «Оттого и хочу я дальше идти — неча сидеть нам в Перми, Казани, да Астрахани, пора за Большой Камень переваливать, воевать народы тамошние, да и себе подчинять. Земли у нас много, люди — умные да способные, чем мы хуже гишпанцев, что половиной мира уж владеют, али англичан?»
— Море для сего нужно, государь, — тихо проговорил Матвей. «Белое море — оно суровое, путь далек к нему, кто из торговых людей туда доплывет, али оттуда до Москвы дойдет. Вона новгородцы — они искона по Ладоге да Онеге плавают, хоша мачеху мою спроси, а, однако ходу к морю им тоже нет — не пускают.
— Прав ты, — Иван поднялся и заходил по опочивальне. «Надо, надо Ливонию воевать, зря, что ли святой благоверный князь Александр Ярославич еще во время оно за нее боролся?»
— Слава Богу, недостатка в людях нет у нас, — Матвей взглянул на царя. «Да я бы и сам с войском пошел…»
