Андраш Шимонфи - Перелет
— Что же, все необходимые приборы власти получали от простых граждан?
— Нет, из других городов, из ресторанов и гостиниц тыловых областей. Мне кажется, что таким образом осуществлялось снабжение очень многими вещами. Мне просто бросились в глаза старинные красивые приборы, поэтому я о них и спросила…
— Как на вас влияла пропаганда, которая распространяла небылицы о Советском Союзе?
— Если бы мы ей верили целиком и полностью, то, как ты понимаешь, не решились бы на перелет. Разумеется, мы знали, что попали в совершенно иной мир, который очень сильно отличается от того, в котором нам до этого пришлось жить. Поэтому нам было очень приятно, что русские совершенно правильно и очень быстро поняли цель перелета отца и сделали все, чтобы наша поездка увенчалась успехом. Придя к этому выводу, мы стали более тщательно и пристально вглядываться в то, что нас теперь окружало, обращать внимание на какие-то необычные детали, явления. Отец, разумеется, пытался сосредоточиться на главном, он постоянно совершенствовался в русском языке, учился у сопровождающих, переводчиков…С другой стороны, скажем, обычай давать чаевые. Принято ли это в Советском Союзе? У нас не дать чаевые, значило бы оскорбить человека. Правда, денег у нас не было. В той ситуации они нам были и не нужны, но во время войны лучше всего расплачиваться сигаретами. Мы их взяли с собой очень много. Ведь для любого солдата сигареты — целое состояние. С одной стороны, как не дать пачку сигарет симпатичному шоферу, который вез вас на аэродром? Но, с другой, не обидится ли он? В конце концов мы решили положить пачку на сиденье автомобиля, пока он помогал грузить наш багаж в самолет. Между прочим, на Киевском аэродроме твой отец вовсю кокетничал с девушками, для этого он достаточно хорошо говорил по-русски. Но если речь шла о серьезных переговорах, то посылали за переводчиком, знающим немецкий…
— Итак, вы прибыли в Москву…
— Да, мы приземлились на заснеженном аэродроме, в холодную солнечную погоду. Нас встречал прекрасно говоривший по-немецки полковник в высокой каракулевой папахе. И вот еще одна характерная деталь: у нас профессиональные военные полковниками становились в лучшем случае годам к сорока , а этому офицеру было около тридцати… Он, вероятно, служил в министерстве обороны у генерал-полковника Кузнецова. Полковник проводил нас с аэродрома в город, в небольшую квартиру, где мы потом все время и жили.
Навсегда запомнились мне два человека. Тот самый полковник, который готов был в любой момент нам помочь, держался он дружелюбно, но в то же самое время официально и сдержанно, он прекрасно говорил по-немецки и в то же время был очень русским человеком. И еще наша хозяйка — «мамочка», которая, как было видно, никак не могла взять в толк, почему ей приходится ухаживать за сменяющими друг друга «вражескими» офицерами, но, поскольку таков был приказ, она старалась делать все, что было в ее силах. Словно дальнейший ход войны зависел от того, понравится ли нам пpигoтoвлeннoe ею блюдо.
В квартире нас ждал накрытый стол, полковник пообедал вместе с нами. Потом мы вымылись, распаковали вещи. Отец с остальными офицерами ушел на переговоры. Это и понятно, наконец-то, на шестой день нашего путешествия, мы попали туда, куда так стремились попасть, — в Москву. Тогда мы, конечно, не подозревали, что наша делегация (или, точнее говоря, остатки готовившейся к полету делегации) окажется единственной добравшейся до Москвы делегацией Венгерского фронта. Вечером того же дня отца повезли в Кремль, к генерал-полковнику Кузнецову. Но об этом отец наверняка сам тебе все расскажет.
— А что вы знали о находящихся в то время в Москве венгерских генералах?
Мы знали, что там находится своего рода комиссия по перемирию во главе с Табором Фараго, но чем они занимаются, мы понятия не имели. Знали мы и о том, что линию фронта перешел Бела Миклош, а поскольку вернуться назад он не смог, мы считали, что он вместе с Кальманом Кери тоже находится в Москве. О Яноше Вёрёше мы уже слышали, что он «явился к советскому командованию». Но вместе ли живут эти генералы, ведут ли они какие-то переговоры, формируют правительство или просто играют в бридж, мы, разумеется, не имели ни малейшего понятия.
— Когда ты с ними познакомилась, ты еще не знала, каковы намерения и взгляды каждого из них. Не могла бы ты охарактеризовать их, рассказать, какими они показались тебе тогда, когда вы только-только познакомились…
— Видишь ли… В состав делегации, возглавляемой Фараго, входили Домокош Сент-Иваньи, Геза Телеки и секретарь посольства Иштван Тарнаи. С ними в Москве мы встретились, вероятно, всего два-три раза в том самом знаменитом «японском салоне»[49]… Нас поселили отдельно и относились к нам иначе. Мы это чувствовали. К тому же отец считал, что не так уж важно встречаться с этими людьми. Иначе он относился к переговорам с Кузнецовым. К нему отца возили четыре или пять раз и всегда почему-то ночью. О Кузнецове твой отец, возвращаясь домой под утро, говорил с какой-то восторженностью, почти влюбленностью. Кузнецов был очень умный, интеллигентный человек, имевший самостоятельные взгляды по самому широкому кругу вопросов, понимающий все с полуслова. Отец так восторженно отзывался о Кузнецове еще и потому, что во многом взгляды их, вероятно, сходились, иначе он в сердцах бы все мне выложил.
Итак, к тому времени, когда мы попали в резиденцию Фараго и Миклоша, там уже собралась довольно разношерстная компания. Они уже много раз ссорились, мирились, у них было достаточно времени, чтобы как следует обдумать свои дела.
Габор Фараго казался мне добродушным, с несколько тяжеловатым юмором, который вовсе не стремился к роли «лидера». В Москве он чувствовал себя лучше других, вероятно, даже знал кое-кого из советских военачальников — Фараго когда-то был военным атташе в советской столице и говорил по-русски. Мне казалось, что он следил за соблюдением некоторых формальностей, однако хорошо понимал всю гротесковость положения, в котором оказалась возглавляемая им делегация, и вмешивался в дело только тогда, когда считал это совершенно необходимым. А вообще, он от всего отмахивался, неизменно повторяя, что интересуется только овцами. Под Кечкеметом у него было поместье в две сотни хольдов земли, и он всячески пытался создать о себе легенду как о фермере-овцеводе.
Домокош Сент-Иваньи был типичным дипломатом.
Что я под этим понимаю? Он всячески старался избегать определений вроде: левый, правый, оппозиционный, верный Хорти и т. п. Он внимательно следил за протоколом, соблюдением правил и необходимых формальностей. Он был элегантен и сдержан, как игрок в покер. Ему очень импонировало, что делегация, выехавшая для ведения переговоров о перемирии, может превратиться в совет, формирующий правительство, и он втайне как член этого совета видел себя министром иностранных дел. Во всяком случае, амбиция и желание у него для этого были.
С Гезой Телеки я однажды поговорила по душам, он казался мне симпатичнее всех. К тому же он был самым молодым членом делегации. Телеки включили в ее состав только для того, чтобы он «символизировал» нейтралистский курс правительства его отца — премьер-министра Пала Телеки, который в день вступления Венгрии в войну против Югославии 3 апреля 1941 года покончил с собой. Сам Геза Телеки был ученым-географом, а не политиком. Беседа наша началась с того, что, сидя вместе с ним в углу «японского салона», я обратила внимание на его замечательные охотничьи бриджи. Как-никак я была дочерью лесничего, поэтому среди фраков, смокингов и военных кителей мне сразу же бросились в глаза охотничьи бриджи. С них и завязался наш разговор, а потом уже речь зашла о его отце. Геза Телеки рассказал мне, что его отец очень любил охотиться, хотя сам он не такой уж заядлый охотник, что вырос на природе в Трансильвании и что своих детей тоже старается воспитывать не в тепличных условиях… Напомню тебе, что род Телеки был аристократическим, но происходил из Трансильвании. Графская семья в Трансильвании жила более патриархально, совсем иначе, чем в Задунайской области… Понимая, что было бы неделикатно спрашивать Гезу Телеки о самоубийстве отца, я этой темы не касалась, и, кажется, он был благодарен мне за это… Геза Телеки был европейски образованным человеком, стоящим в стороне от политики, и понимал, что судьба венгерского народа решается отнюдь не в этом салоне…
Мне труднее говорить о Беле Миклоше, в данном случае я, вероятно, могу быть субъективной. На мое мнение о нем сильное влияние оказал твой отец своими высказываниями и комментариями. Отец считал, что Бела Миклош не имел права оставлять армию, бросать ее на произвол судьбы и нилашистов. Трудно сказать, что обо всем этом думал сам Бела Миклош. Мне кажется, он немного витал в облаках и, наверное, не подозревал, что впоследствии станет премьер-министром… Бела Миклош редко «нисходил до нас», бывал с нами недолго. Сославшись на приступ диабета или какие-то неотложные дела, он «удалялся в свои апартаменты». Когда он был с чем-то не согласен, он сразу же уходил… Однажды все члены делегации стали горячо обсуждать Ялтинские соглашения и их последствия. А Бела Миклош не сказал об этом ни слова. Он вел себя так, словно ему было скучно… Но, повторяю, мое впечатление могло сложиться под влиянием антипатии, которую питал к нему отец…
