Рафаил Зотов - Два брата, или Москва в 1812 году
Хотя любопытство очень мучило Леонову, но здоровье Саши было для нее драгоценно. Она решилась потерпеть и, как умная мать, начала продолжительный разговор с дядею, чтоб дать Марии и Саше случай поговорить.
Разумеется, они воспользовались им вполне; Саша, как герой и победитель, осыпав множеством поцелуев руку Марии, тихо требовал от нее настоящего поцелуя за победу. Как можно было отказать раненому воину, и в тогдашнее время! Она наклонилась к нему будто бы для рассматривания перевязок руки, а он в эту минуту прильнул пламенными губами своими к ее пылающей щеке и, крепко придерживая ее здоровою рукою, долго не хотел пустить ее. Леонова это видела и молчала. Она в это время громко рассказывала дяде о подробностях Бородинской битвы по самым верным сведениям, ею полученным.
Наконец они уехали, и дорогою мать спросила у дочери, что она так долго рассматривала перевязку у Саши. Та вспыхнула и смешалась.
– Я все видела, друг мой, – сказала мать. – Ты поступила неосторожно. Ты даешь над собою большие права этому молодому человеку… Будет ли он вполне благодарен… Я давно заметила его склонность к тебе… Он, конечно, молод… Но теперь он может сделать блистательную карьеру… Сам главнокомандующий дал ему крест… Это не безделица… Пусть окончится война, и я с радостию благословлю вас.
Мария осыпала руки матери жаркими поцелуями. До этого времени она любила Сашу, как хорошенького мальчика, теперь же, как русская, она обожала в нем героя, проливавшего кровь свою за отечество.
С другой стороны была подобная же сцена, только с другими оттенками. Дядя не видал продолжительного поцелуя, но видел долговременную близость говоривших и давал Саше дружеские наставления на этот счет. После подвигов, совершенных им, Саше казалось, что он имеет некоторое право быть самостоятельным, и потому он отвечал дяде, что действительно поцеловал Марию, что это было весьма приятное ощущение, что он давно уже любит ее и теперь взаимно уверен в ее любви.
– К чему же она поведет? – с горькою улыбкою сказал настоятель. – Ты только сделаешь эту бедную девушку несчастною, внушив ей страсть и надежды, которые не в состоянии будешь осуществить.
– Почему же, любезный дяденька?.. Если вы не будете препятствовать…
– Я не могу ни препятствовать, ни, еще менее, благословить. Тебе семнадцать лет, друг мой, и хотя ты был мною воспитан со всею скромностию и невинностию детских лет, но, вероятно, природа внушила тебе идеи, которые я не мог и не хотел до сих пор объяснить… Друг, вспомни, что у тебя есть мать и отец. Если ты когда-нибудь решишься выбрать себе подругу жизни, то прежде должен узнать, согласны ли они будут на твой брак.
– Мать, верно, благословит меня, а отец… О разве у меня есть отец!..
– Есть, друг мой, и, может быть, настанет время, когда он, узнав свои заблуждения, прижмет тебя к своему сердцу и благословит тебя. До тех пор ты не должен располагать своею участью. Без благословения отца и матери нет счастия на земле! Вот мой тебе завет и наставление. Прощай.
Дядя ушел, а Саша остался один в печальных мечтах о своей непостижимой участи. Целую ночь провел он без сна. Слова дяди терзали его сердце, мучили воображение, истощали телесные силы; под утро обнаружилась в нем сильная лихорадка, и дядя принужден был послать за доктором. Медицинские пособия, а более всего крепость молодости и неиспорченной натуры скоро одолели болезнь.
В это время дядя имел продолжительный разговор с доктором, и когда Саша проснулся с прежними силами и свежестью, то доктор приступил к осмотру и перевязке раны. Она действительно была не опасна, хотя и требовала долговременного пользования. В мякоти верхней части руки недоставало большого куска тела, вырванного картечью, но, к счастью, ни кость, ни большие жилы не были повреждены. Саша довольно терпеливо выдержал боль перевязки и по окончании печально улегся опять.
Вскоре приехали Леоновы. Какое-то непостижимое чувство овладело Сашею при виде Марии. Вчера еще он любил ее… Сегодня!.. ни одного взгляда любви не дождалась от него бедная Мария. Он сказал, что чувствует сильную головную боль; дядя подтвердил, что у него была целую ночь лихорадка, а доктор рассказал, что сейчас делал ему перевязку. Поневоле визит дам ограничился несколькими минутами, и Мария со слезами на глазах поехала домой. А доктор, видя упорное молчание больного, удалился. Остался один дядя. Но тот знал, в чем дело, и не делал Саше ни одного вопроса. Саша мало-помалу успокоился и привык к идее своего несчастия. Все мечты его приняли теперь другое направление.
На следующее утро опять приехали Леоновы; Саша принял их с прежнею веселостию и нежностью. Он чувствовал, что склонность его к Марии так же сильна, и решился сохранить к ней братскую привязанность. Опечаленная вчерашним приемом, Мария была в восторге от любезности Саши, и мать радовалась счастию детей.
Пришел дядя, и разговор сделался всеобщим. Политические новости занимали тогда всех, а происшествия шли быстро и приближались к роковой развязке. Известие о Бородинской битве, сперва преувеличенной, обрадовало Москву. Все полагали, что враги поражены и что дальнейший путь к Москве им навсегда прегражден. Но когда через два дня узнали, что русская армия продолжает отступать, то всеобщие опасения возобновились и все народонаселение столицы спешило искать убежища в низовых городах. Леонова объявила, что завтра же выезжает и, для большей безопасности в дороге, упросила Сельмина ехать вместе с ними. Она приглашала и Сашу, но тот отозвался, что доктор не позволил ему еще вставать.
– Но если французы вступят в Москву, что вы будете делать? – спросила Леонова.
– Я не верю, чтоб Кутузов допустил Россию до такого несчастия, – отвечал Саша. – Но если таков будет жребий войны, то я полагаю, что убежище мое безопасно. Французы, верно, не тронут ни церквей, ни монастырей.
– Вот то-то и худо, что они не щадят никого и ничего… Пожалуйте, посоветуйтесь с доктором… Если есть средство выехать, то лучше поедем с нами в нашу тульскую деревню… Мы за вами будем смотреть не хуже ваших лекарей… С нами же будет другой больной, и вам вдвоем будет веселее… Право, поедем… Уговорите и дяденьку, чтоб он с нами поехал.
Саша обещал посоветоваться, поговорить, решась наперед отказаться от этой поездки.
Без Сельмина он, может быть, согласился бы, но тут должны были произойти объяснения, которых он старался избегать. Леонова же думала, что Саша боится своей страсти к Марии и из скромности отказывается. Она продолжала убеждать его и сказала, что ввечеру пришлет за ответом.
Когда все разъехались, Саша спросил дядю:
– Правда ли, что Москва оставлена будет без боя?
– Я не мешаюсь, друг мой, в дела мирские… Но слишком люблю мое отечество, чтоб не скорбеть о наших несчастиях… Кажется, занятие Москвы французами – дело неизбежное.
– Это ужасно! Что же вы будете делать? Куда уедете?
– Я останусь. К Леоновой я не могу ехать, потому что дал однажды обет не являться в свет. Да и ты, пока твоя участь не решена, пока согласие отца не возвратит тебе твоего имени, не должен думать о женитьбе и, следственно, завлекать добрую девушку. После этой войны, вероятно, отец твой образумится наконец, и тогда ты можешь явиться к ней.
– Так вы решительно остаетесь в Москве?
– Да, друг мой, здешний добрый пастырь дал мне убежище – и я не покину его.
– Но если злодеи действительно не щадят и храмов божьих? если не уважат и здешнего убежища?
– Тогда я их заставлю уважить человека, который умеет умереть без страха.
– В таком случае и я с вами остаюсь.
– Для чего? ты имеешь свои обязанности, которые также святы. Ты послан сюда для того, чтоб вылечиться и снова стать под знамена отечества. Твое настоящее место там. Здесь ты только гость мой – и если враги вступят сюда, то ты поступишь безрассудно, оставшись со мною… Тебя объявят военнопленным и отвезут бог знает куда.
– Военнопленным!
Эта мысль сильно поразила Сашу. Потеря свободы никак не приходила ему в голову. Но оставить и дядю на произвол врагов казалось ему величайшею неблагодарностию. Изобретательный ум его тотчас же придумал средство, как согласить свою безопасность с привязанностию к дяде.
– Да зачем же в таком случае объявлять нам, что я офицер русской армии? – сказал Саша. – Я просто здешний житель, пожалуй, монастырский служка! Я человек больной и, вероятно, меня оставят в покое. Мне даже кажется, что я с вами буду безопаснее, нежели по большим дорогам.
Пустынник задумался. Саша был прав: стоило спрятать его одежду и оружие, стоило сказать, что он больной служитель монастыря. Притом же если французы займут Москву, то где остановится нашествие их? где может Саша найти безопасность?.. Все эти мысли заставили самого дядю полагать, что племянник может остаться при нем. Нежность же Саши и убеждения довершили его решимость. Он согласился на желание Саши, а когда ввечеру Леонова прислала за ответом при самой любезной записочке, то Саша отвечал, что доктор не позволил ему ехать.
