Рафаил Зотов - Два брата, или Москва в 1812 году
– Помилуйте, ваше превосходительство! Вы непременно выздоровеете.
– В лучшей жизни! Земная же для меня кончена… Поезжайте к главнокомандующему и донесите ему обо всем, что здесь случилось. Скажите, что мой корпус не в силах долее держаться… Скажите, что я умираю… Что я прошу его наградить всех и чтоб вам назначили Владимирский крест.
– Такая милость…
– Ступайте, перевяжите сперва рану, да и поезжайте с богом. Завтра вас, верно, отпустят для излечения в Москву… Помолитесь там обо мне… меня уже не будет на свете…
Явились доктора, осмотрели рану Тучкова, перевязали ее, старались успокоить и пошли прочь. Один из них занялся Сашею.
Чтоб скинуть сюртук с раненой руки, Саша попросил его разорвать рукав.
– Э! помилуйте, на что портить сюртук! он вам еще пригодится! – сказал лекарь очень хладнокровно. – Можно и так снять. Я вам помогу…
– Да очень больно будет…
– Ну, без этого нельзя. Приятных ран не бывает. Надо потерпеть…
При этих словах от начал снимать рукав, не заботясь о криках, исторгаемых болью у Саши. Только тогда, когда врач увидел, что больной от слабости и боли лишился чувств, он тихо положил его на траву, разрезал рукав рубашки, осмотрел рану, набросал на нее фунт корпии, обвертел бантажем и спокойно ожидал, когда он придет в себя.
Вскоре Саша вздохнул и, открыв глаза, смутным взором посмотрел вокруг.
– Будьте спокойны! – сказал ему врач. – Рана незначащая. Через три недели можете опять сидеть на коне, а теперь поезжайте с богом в обозе. Успокойтесь там, а то здесь еще прибавят.
Действительно, ядра беспрестанно летали мимо раненых. Генерал уже был унесен далее, а Саша велел подать себе лошадь и, с помощью казаков усевшись в седле, тихо поехал к селу Татаринову, где была главная квартира главнокомандующего.
День склонялся уже к вечеру, и ужасная битва утихала. Французы овладели всеми почти укреплениями русских, но эти успехи стоили им столько людей, что Наполеон изумился и прекратил бой. Может быть, двинув свою гвардию на утомленные полки русских, он бы одержал победу, но он не решился на новые усилия. Он видел, чего ему стоило всякое нападение, и не хотел губить последнего своего резерва. Он предвидел, что русские и без того должны будут продолжать свое отступление и, следственно, победа будет, по-видимому, принадлежать ему. А потому с 4-х часов пополудни он ограничился одною канонадою, на которую русские отвечали гораздо слабее. Отступив за семеновский овраг, они сохраняли еще грозное положение, готовясь отражать новые нападения… Но мало-помалу ночь опускала свой покров на поле ужаса и смерти. Битва была кончена. Обе стороны могли сказать: мы сражались! Но о победе нельзя было думать. Всякий знал, что значила победа Наполеона, а Бородинская битва вовсе не была похожа на победу. Результат был немногосложен. Русские устояли — вот все, что потомство скажет об этом великом деле.
Уже смерклось, когда Саша доехал до бивака главнокомандующего у деревни Татариновой. Маститый старец сидел у горящего костра на деревянной скамейке и, выслушивая ежеминутные донесения, отдавал приказания. Многочисленный штаб окружал его, а несколько поодаль стояли конные ординарцы и казаки.
Один из адъютантов доложил о Саше. Кутузов печально покачал головою.
– Бедный Тучков! – сказал он вполголоса и велел позвать Сашу.
– Вы поздно приехали. Старший генерал по корпусу Тучкова был уже у меня и доложил обо всем.
– Простите меня, ваше сиятельство, – отвечал Саша, – моя рана не позволила ехать скорее.
Кутузов взглянул на Сашу, на спущенный рукав, подвязанную руку и изнуренное лицо и убедился в справедливости слов его.
– Когда же вы были ранены? Ведь вас генерал послал ко мне, бывши уже сам ранен.
– Точно так, ваше сиятельство, но и я уже был тогда ранен. Только я почитал рану мою слишком незначительною, а адъютанты все были убиты или тоже ранены.
– Да, это правда!.. Что еще особенного поручил вам генерал?
– Если, ваше сиятельство, все уже изволите знать, то я ничего особенного не имею…
– Неправда! мне уже обо всем донесли… Надо, сударь, всегда с точностию выполнять приказания начальства… что еще поручено вам сказать мне?
– Генерал Тучков просил, чтоб ваше сиятельство не забыли наградить всех, которые остаются в живых.
– Эта просьба была лишняя… Это мой долг. Сегодняшнее сражение будет памятно в истории. Те, которые пали, тех может наградить один бог… Государь же не оставит живых… Они все верно послужили ему и отечеству. Что еще поручено вам от генерала?
– Остальное лично до меня касалось, и я не смею… я почитаю себя так мало достойным…
– Вы себе не судья! Это дело начальства. Вам генерал Тучков назначил Владимирский крест… По власти, всемилостивейше мне дарованной, я исполняю желание умершего начальника. Вот возьмите его из рук моих… Государь император удостоит утвердить мое назначение. Продолжайте служить царю верою и правдою. Вы молоды и много еще можете оказать услуг… Поздравляю вас.
Саша, тронутый до слез, с жаром схватил руку великого полководца, державшую крест (который он взял у одного из адъютантов), и поцеловал ее.
– Что вы, молодой человек! лучше обнимите меня… Вот так!.. Теперь поезжайте лечиться… Верно, вы в Москву отправитесь. С богом, поскорее выздоравливайте и приезжайте ко мне… Я вас возьму к себе.
С этим словом Кутузов обратился к другим лицам, и Саша должен был откланяться.
Несмотря на темноту ночи и рану свою, он должен был, однако же, ехать к генералу московского ополчения. Не прежде полночи отыскал его он за деревнею Утицею на биваках. Разумеется, все тотчас же окружили и осыпали Сашу вопросами, а наконец поздравлениями. Крест, данный рукою Кутузова, был важным драгоценным явлением, а рана, полученная Сашею, делала из него героя в глазах товарищей. Генерал тотчас же отпустил его в Москву и даже дал собственную свою коляску, прося прислать обратно по приезде.
Саша поехал, и толчки неровной дороги сильно беспокоили его руку. Поутру почувствовал он лихорадку и остановился на одной станции, чтоб отдохнуть. Сон несколько восстановил его силы, но все ему советовали спешить в Москву, и он решился преодолеть чувство боли, чтоб скорее доехать. На другой день он был уже в Москве.
Глава III
Как счастлив был Саша, когда упал в объятия дяди! Даже на глазах пустынника показались радостные слезы, и он пламенно благодарил за них бога. Подобной радости давно уже не давала ему судьба.
– Вот видишь ли, мой друг, – с кротким упреком сказал он Саше, – как несправедлив был твой детский страх. Ты боялся унизиться в глазах всех товарищей; ты думал, что непреодолимым малодушием посрамишь свое имя и мундир, а на поверку вышло, что ты был храбр и удивил самых опытных и мужественных людей.
– Не понимаю сам, как это все сделалось! В трусости своей я до сих пор уверен… Это какая-нибудь тайна моей натуры. Мне несколько раз делалось дурно при виде человеческой крови, а между тем я до того ожесточился во время битвы, что готов был на все. Мне кажется, что здесь я испугался бы малейшей опасности, а там их было столько, что уж они ничего не значили. Я просто думаю, что человек может ко всему привыкнуть. А пример других, обязанность службы и честь и невозможность избежать опасностей могут сделать каждого героем.
Дядя задумался и не отвечал ни слова. А Саша с легкомысленною радостию рассказывал дяде все свои ощущения и подвиги. Он забыл даже о ране своей, как вдруг приезд доктора, за которым дядя тотчас же послал, напомнил о ней.
Расспросив его подробно, доктор прописал ему успокоительное лекарство; осмотр же отложил до следующего дня, чтоб минуло трое суток с первой перевязки. Даже архипастырь, который в этом монастыре дал убежище пустыннику, пришел навестить раненого юношу, долго с ним разговаривал и благословил его.
По уходе его, Саша тотчас же послал к Леоновым письмо, в котором извещал их о своем возвращении и ране. Также к Зембиной послал узнать, не воротилась ли она в Москву. О последней посланный принес ответ, что ее нет в Москве, а Леонова, вместо ответа, приехала сама с дочерью. В другое время подобное посещение показалось бы неприличным, но тогда думали только о народной войне. Саша был ранен, он был при Бородине, и этого было довольно! Притом же они уверены были, что дядя всегда бывает при раненом, следственно, посещение двумя женщинами молодого мужчины и не было неприличным.
Можно вообразить себе взаимную радость Саши и Марии! Старуха Леонова вся рассыпалась в вопросах. Даже словоохотливый Саша не успевал отвечать ей на все. Впрочем, и она ему сообщила очень интересную для него новость. Сельмин был в Москве. Он также участвовал в Бородинской битве; был ранен и привезен в Москву. Рана его тоже была неопасна, но требовала долговременного лечения. Саша просил Леонову, чтоб она уведомила Сельмина об его ране и кресте; та рада была поручению и расспрашивала Сашу о Зембиной. Но тут словоохотливость Саши вдруг исчезла; он не намерен был рассказывать своих переодеваний. Впрочем, чувствуя, что Сельмин, верно, рассказал Леоновой о зстрече с Зембиной и прекрасною незнакомкою, а может быть, расскажет и о сватовстве, шепнул ей, что по выздоровлении объявит ей кое-что любопытное… но что теперь врач запретил ему всякие сильные душевные движения.
