Николай Добролюбов - Очерк исторического исследования о царе Борисе Годунове… Димитрий Самозванец
Обзор книги Николай Добролюбов - Очерк исторического исследования о царе Борисе Годунове… Димитрий Самозванец
Николай Александрович Добролюбов
Очерк исторического исследования о царе Борисе Годунове… Димитрий Самозванец
Очерк исторического исследования о царе Борисе Годунове. Писал Николай Полозов. Москва, 1858.
Димитрий Самозванец. Драма. Соч. Н. Полозова. Москва, 1858
Бывают очерки нравов, очерки различных явлений жизни, исторических событий и т. п. Но до сих пор еще не бывало у нас очерков исторических исследований. Ныне г. Полозов дарит нам такой очерк. Чье же это исследование очертил г. Полозов? Свое собственное. Зачем же он был столько недобр, что не дал нам самого исследования, а издал только очерк его? Может быть, само исследование готовится еще впереди? О, храни боже от подобной напасти всякую душу православную!..
Главная мысль, выраженная в «Очерке исследования» г. Полозова, состоит в том, что Борис Годунов, мудрый, великодушный, благочестивый правитель, добродетельный отец семейства, великий, гениальный государственный человек, оклеветан летописцами, действовавшими так «из зависти к его уму, силе и величию» («Очерк», стр. 17). Побуждения к написанию книжки изложены в конце «Очерка» в следующих словах: «Когда я бываю в Троице-Сергиевом монастыре, то всегда поклоняюсь, с невыразимым чувством глубокого прискорбия, полуразрушенной, сиротеющей и как бы отверженной гробнице Годуновых!.. Мне слышится из глубины ее тихий вопль этого злополучного и добродетельного семейства, тщетно, в продолжение 260 лет (зачем же 260? Годунов умер в 1605 году), просящий, как милостыни, правосудия у потомства!.. Мне как-то неловко и совестно оставаться долго перед этою красноречивою могилою, как перед заимодавцем, которому я не в состоянии уплатить долг мой!.. Чувство тягостное… и я решился выразить его во всеуслышание…» (стр. 97–98).
Все точки и знаки восклицания в выписанном нами месте принадлежат самому автору. Они достаточно свидетельствуют о той степени усердия, какую произвел в нем «тихий вопль, раздавшийся из красноречивой могилы злополучного и добродетельного семейства».
Великость усердия автора к мысли, внушенной ему «тихим воплем», выразилась особенно в неутомимости списыванья. Неутомимость эта поистине изумительна была бы даже в самом ученом исследовании; тем более поражает она в «Очерке» исследования. Почти сорок страниц (из 100) занято в очерке сплошною выпискою из «Сказаний современников о Димитрии Самозванце», изданных г. Устряловым.{1} Мало того – вслед за выпискою опять следует пересказ того, что в ней содержится, то есть опять то же самое переписывается, только уже не сплошь, а по клочкам. О мелких выписках из Карамзина (которого г. Полозов, с необычайною ядовитостью, именует постоянно летописцами) нечего упоминать. Но страсть к переписыванью до того обуяла г. Полозова, что он, переписавши из своего исторического исследования некоторые части для составления из них очерка исследования, не удовольствовался тем и переписал еще страниц 20 из «Очерка» в предисловие к драме своей!.. У г. Полозова должны быть удивительно развиты канцелярские способности – к переписке бумаг и к сочинению экстрактов: этим только и можем мы объяснить одновременное появление в двух разных книжках одних и тех же выписок, сделанных им из его «исторического исследования», которое пока скрывается еще в неизвестности, но «Очерк» которого уже предвещает нашествие на русскую литературу нового мыслителя и историка.
А в самом деле – способ мышления и исторические приемы г. Полозова отличаются новостью и оригинальностью. До сих пор исследователи обыкновенно брали предмет в том виде и положении, до какого доведен он последними изысканиями; опровержения их обыкновенно обращались на последние выводы, добытые наукою. Г-н Полозов поступает иначе. Он берет одного Карамзина и знать не хочет ничего, что после него было писано о Борисе Годунове. Он не говорит ни слова ни об исследовании г. Павлова,{2} ни о мнениях, выраженных в истории г. Соловьева;{3} он даже не упоминает о своем предшественнике на поприще воспевания Годунова, – об авторе статьи «Борис Годунов» в «Энциклопедическом лексиконе».{4}
Следствием этого приема – не знать того, что писано о предмете исследования в последние 35 лет, – является у автора необычайный азарт в опровержении летописных известий, подобных тому, что Годунов нарочно произвел голод, чтобы выказать народу свою благотворительность, что за грехи Годунова являлось на небе по три луны и по три солнца, что он подменил сына своей сестры дочерью, а потом отравил эту дочь и т. п. На опровержение таких клевет потрачено г. Полозовым много усердия и даже посильного остроумия.
В подтверждение своих соображений г. Полозов ссылается только «на авторитет г. Устрялова как мыслителя глубокого и исполненного эрудиции», который, издавая «Сказания современников», «находил, что обвинение Годунова в убиении Димитрия не имеет никакого здравого основания». Но и тут г. Полозов промахнулся: «глубокий и исполненный эрудиции мыслитель» после «Сказаний» издал учебник русской истории, в котором говорит (и все учащиеся русской истории в школах заучивают это наизусть), что, вероятно, Борис Годунов заслужил проклятия потомства, так как смерть Димитрия нужна была только ему…{5} Неужели г. Полозов и учебника Устрялова не знает? По каким же книжкам учился он русской истории? Или он учился еще в то время, когда и Устрялова не было, когда и Карамзин был еще новостью, когда «Ядро» Хилкова и «Опыт» Елагина{6} были в чести? Кажется, что так.
О том, до какой степени странны особенности мыслительных способностей г. Полозова, можно судить по следующим примерам. Он находит, что в истории нужно прилагать «практические правила правосудия» вот каким образом. Не имея собственного сознания и прямых улик против Годунова, надо покончить дело на основании «мудрого русского уголовного закона: лучше простить десять виновных, нежели наказать одного невинного» (стр. 77). При сем удобном случае г. Полозов разгорячается и сочиняет следующую тираду:
При этом великом воспоминании невольно вырывается из души долг (вырывается долг!) глубочайшего благоговения к августейшим монархам, законодателям России! (восклицание в подлиннике) которые, постигая христианским сердцем свойства и потребности человечества, не опасались не только что изречь этот бессмертный закон, но еще и подкрепить его божественными словами: «Судья должен быть более милостивым, нежели жестоким, помня, что он и сам человек». А наконец, уничтожением позора человечества: пытки и смертной казни!.. (орфография подлинника) с освобождением некоторых сословий, даже и от всякого телесного наказания (бессмыслица в подлиннике). Все эти бессмертные подвиги добра произвели достойный себя плод. Нравы смягчились, чувство долга и чести просветлело. Каждый поспешил стать в уровень – с дарованным ему значением, и пр. и пр.
И пошел, и пошел… на три страницы. Какое отношение имеет это к Борису Годунову, и сам автор, верно, не объяснит… Так уж – долг у него из души вырвался!..
Далее г. Полозов утверждает, что не следует обвинять Годунова после его смерти, потому что «это отвергается мудрым изречением древних: de mortuis aut bene, aut nihil»[1] (стр. 80).
Но оригинальнейшую особенность логики г. Полозова представляет его заключение о том, что Годунова нельзя обвинять потому, что о невинности его составлен «правильный государственный акт, утвержденный самим царем Феодором»… Вы не ожидали такой оригинальной выходки от автора «Очерка исторического исследования»? Вы, может, не верите? Вот вам подлинные слова г. Полозова, даже с его орфографией (стр. 84):
Что касается до определения действительной причины смерти Димитрия, то об этом существует правильный государственный акт, основанный на исследовании этого события верховною следственною комиссиею и утвержденный самим братом Димитрия, богобоязненным царем Феодором. Акт этот никем и ничем фактически (то есть как же фактически? Новым допросом всех лиц, участвовавших в деле и соприкосновенных к нему? Но в настоящее время уже не совсем удобно отбирать от них новые показания) не опровергается, но сохраняет полный свой исторический авторитет доныне. А потому, всякие несообразные с ним догадки и предположения необходимо принадлежат (?) к области неосновательных, произвольных и пристрастных толкований, получивших свое начало под влиянием духа партий, своекорыстных видов и безотчетных усилий – безусловных приверженцев рутины, стремившихся губить все то, что становилось выше уровня их тогдашнего, одностороннего и темного понимания главнейших оснований государственной, общественной и семейной жизни.
