Нина Молева - Граф Платон Зубов
Д. И. Васильев — Г. Р. Державину. 1788.
Не подосадуй на меня, что я так откровенно к тебе пишу; ежели б я тебя не любил, то конечно сего не сделал, а то тут истинная дружба и привязанность моя к тебе действует. Писала Екатерина Яковлевна [Державина, жена поэта], чтоб заплатить деньги Дольсту за водку; я от него и потребовал счет, по которому пришлось заплатить 250 р.: то оные ему и отдал, и при сем счет его к вам препровождаю. Сказывал мне еще Венклер, что и ему вы должны по счету рублей 200; то уведомьте меня, заплатить ему и сколько именно. Срок вам в банке платить 25 мая; ежели ваших денег не будет, то я как-нибудь здесь перевернусь и внесу и тогда вас уведомлю.
Петербург. Зимний дворец. Кабинет императрицы. Екатерина II, Безбородко А. А.
— Все не так просто с этой Бастилией, как тебе казалось поначалу, Александр Андреевич, совсем не просто.
— Одно очевидно, государыня: эти события не могли не ослабить французского правительства.
— Но вовсе ты не подумал о правительствах всех остальных. Я перечитала сегодняшнюю почту нашего французского посланника. Он пишет, что именно падение Бастилии послужило сигналом для множества восстаний в провинциях. Особенно сильно взволновались крестьяне. Они начали отказываться платить феодальные повинности, церковную десятину и даже государственные налоги. Мало того — бунтовщики нападают на замки, разрушают их, жгут, причем беспощадно убивают и управляющих, и даже дворян. Ты понимаешь, что это вариант нашего яицкого казака?
— Кто бы мог подумать!
— Кто? А ты не знаешь, что, почувствовав силу, человек неизбежно превращается в бунтовщика и не может остановиться в своих все более нелепых и далеко идущих притязаниях. Я думаю, как скоро эта зараза затронет мою империю.
— Бог милостив, государыня! После казни Емельки народ наш охолонул и как будто за ум взялся.
— Народ! А наши вольнодумцы? Ты думаешь, им не придет в голову последовать примеру французского дворянства? Ты посмотри, как далеко там дело зашло. Посланник пишет, что двое либеральных дворян внесли в собрание предложение вообще отменить — пока не поздно! — все феодальные права.
— Это чистое сумасшествие, государыня!
— И тем не менее в том же собрании, как сообщает посланник, они легко нашли единомышленников. Одни согласились отменить эти права вообще безвозмездно, другие — путем выкупа. И вот результат — 4 августа состоялось ночное собрание, где депутаты высших сословий стали наперебой отказываться от своих привилегий.
— Я не нахожу слов, государыня.
— Их трудно найти, если смотреть на вещи здраво. И тем не менее за одну эту ночь были приняты декреты, которые уничтожили сословные преимущества, феодальные права, крепостное право, церковную десятину, привилегии отдельных провинций, городов и корпораций. Итак, философы достигли того, к чему стремились! Объявлено равенство всех перед законом в уплате государственных налогов, в праве занимать гражданские, церковные и военные должности.
— Но вы же знали об этих стремлениях ваших корреспондентов, государыня.
— Знала? Неужели ты думаешь, что я придавала этой бумажной болтовне какое-нибудь значение? Состязание в глубокомыслии, остроумии, логических построениях — не более того. Но толпы сброда на улицах и в деревнях! Разбой! Грабежи! Полный переворот в государстве! Это же революция. И боюсь, вырвавшийся поток человеческих страстей уже не удастся вернуть в старое русло. Само собой разумеется, не удастся. Да они и сами отрезали себе путь к прошлому дикими декретами. Посланник пишет о возможной эмиграции аристократии. Но ей действительно ничего не остается так делать. Решительно ничего. Если только не ждать неизбежной расправы.
Петербург. Дом родителей Платона Зубова. Александр Николаевич и Елизавета Васильевна Зубовы.
— Лизавета Васильевна, а, Лизавета Васильевна! Где ты, матушка? Что это тебя каждый раз с собаками искать надо!
— Да что ты, батюшка Александр Николаевич, расшумелся-то так? По хозяйству я, где ж мне еще быть. Сам знаешь, на хозяйство дня мало — там догляди, там распорядись.
— Ничего, ничего, Лизавета Васильевна, Бог даст, не придется тебе скоро так себя убивать. По-новому заживем, по-царски!
— Ой, что ты, Александр Николаевич, даже сердце обрывается. Как это — по-царски? Разбогатели мы с тобой, что ли?
— Да ведь это как посмотреть. Не то что мы с тобой, матушка, а все семейство наше, глядишь, в золоте купаться начнет.
— О Господи, не бредишь ли, Александр Николаевич?
— Если и брежу, только на радостях. Платон-то наш…
— Что Платоша? Производство какое получил?
— Выше, выше, матушка, забирай! Князь Николай Иванович, дай ему Господь всяческих благ и долголетия Мафусаилова, представил нашего сыночка самой государыне императрице!
— Понятно, честь великая, а дождь-то золотой причем?
— Лизавета Васильевна, всегда ты у меня была особой вострой. А ну пораскинь умом. Господина Мамонова более при дворе-то нет.
— Да уж, вольно было дураку вместо дворца на убогое житье московское польститься.
— И слава Богу. По крайней мере место освободил, и вот князь Николай Иванович Платона нашего императрице представил!
— А Николай Иванович при чем? Известно, адъютантов постельных государыне императрице не кто-нибудь — один князь Таврический представляет.
— Представлял, Лизавета Васильевна! Представлял! А теперь на театре военных действий застрял. То ли сам ехать в столицу не хочет — сказывали, так там роскошествует, что самому султану турецкому впору. То ли императрица видеть его не желает. От князя нашего доклада потребовала, как дела-то в армии обстоят. Больно на светлейшего гневалась. Вот тут князюшка о нашем Платоше и позаботился.
— И ты думаешь?..
— А что, матушка, парень хоть куда. Ты у меня, Лизавета Васильевна, таких красавцев родила, что и в свет не стыдно показаться.
— Ох, батюшка, батюшка, красавцы-то красавцами, а жизнь-то у них какая? Не больно на свою красоту невест с приданым найти могут. А без денег…
— Так оно, выходит, и к лучшему, что невест еще не сыскали, да и где их здесь искать? Вот в Петербурге!
— Больно ты, Александр Николаевич, прижимист. В ежовых рукавицах сынков держишь. Им бы поразвернуться…
— На мои-то деньги? Шалишь, матушка, такому не бывать. Пусть каждый на своем сидит. Сам за себя отвечает. Мне ведь, сама знаешь, сокровища с неба не падают. В поте лица добываю. Перед одним князем сколько вертеться приходится. Сладко оно, думаешь? Может, и не больно он в хозяйство вникает, так ведь в уши мало кто надуть может. Так с опаской да оглядкой и живешь.
— Мне ли не знать, Александр Николаевич, но ведь сыновья твои, кровь твоя.
— Перестань причитать, Елизавета Васильевна, в гнев меня не вводи. Лучше подумай, как счастье-то нам свое удержать.
— Так что — не решено дело-то?
— Князь Николай Иванович сумнения не имеет. Велел с Платоном потолковать, наставление ему родительское дать. И тебе, матушка, нечего в стороне оставаться.
— Да ведь неловко как-то, Александр Николаевич. Что тут сынку скажешь?
— Скажешь, скажешь, матушка! Что мне говорить — без тебя знаю. А ты Платона наставить должна, чтобы нас в случае своем, не приведи Господь, не забыл. О родителях — в первую голову. С чинами там для меня, для тебя — чтобы ко двору взяли.
— Ко двору! Шутить изволишь, Александр Николаевич! Сразу и ко двору. У Мамонова вот…
— А нам Мамонов не указ. Каждый по своему разуму живет. Да и то в толк, матушка, возьми, государыня-то тогда на пару лет моложе была. И тогда, чай, не девочка, а теперь и вовсе. Успеть Платону надобно. И мы с тобой не молодые, и нам, матушка, особо долго ждать не приходится. Как ни суди, помрем, ему же все достанется. Расчет верный.
— Не ему одному, батюшка, что ж ты остальных-то деток обижать собрался.
— Вот ты об остальных и втолкуй Платону. Стараться для всего семейства должен. Очень стараться.
— Не сразу же…
— То-то и оно, что сразу. На радостях всегда больший кусок отломиться может.
— Повременить надо, чтоб неудовольствия какого не вызвать.
— Ишь, опасливая ты какая, Лизавета Васильевна. Неудовольствие! Уж коли въедет Платон в дворцовые апартаменты…
— О Господи, страх подумать! Наш Платоша…
— Погоди, не перебивай! Коли въедет, то так сразу не выедет. Не бывает так. Хоть для порядку, а полгодика, год и поживет. А Бог даст, угодит, тогда уж к первым кускам и другие прирезать можно.
— Ох и смелый ты, батюшка.
— А тут уж робеть нечего. Дело такое — как на штурм идти. Другая у меня забота: тихий больно Платон. За Валерьяна бы не тревожился. Валерьяну пальца в рот не клади.
