Сергей Мосияш - Фельдмаршал Борис Шереметев
Он разорвал пакет, пробежал глазами, засмеялся и сообщил пушкарям, окружавшим его:
— От великого шума и беспокойства жены господ офицеров просят господина фельдмаршала выпустить их из крепости. А? Каково? — Повернулся к барабанщику: — Передай от имени фельдмаршала, что он с удовольствием предоставит дамам выход из крепости, но только совместно с их любезными супружниками. Ступай.
Барабанщик отплыл, и едва он исчез в крепости, как бомбардировка возобновилась.
Десять дней без передышки грохотали пушки, изрядно измолотив юго-западный фас крепости. Наконец Брюс не выдержал, подбежал к Петру:
— Господин капитан, орудия раскалились до опасного состояния, дайте остыть им.
— Хорошо, Яков Велимович, — согласился Петр. — Они свое дело изрядно исправили. Пусть остывают. Алексашка!
— Я здесь, капитан! — подскочил Меншиков, закопченный не менее царя.
— Тащи мыло, утирку и пошли кого-нибудь за Голицыным.
Петр, взяв мыло и полотенце, прошел к воде и стал умываться вместе с Меншиковым, присев у самой кромки.
С крепостной стены щелкнул выстрел; и пуля жмякнулась рядом в воду, обрызгав их.
— Ты гля, еще и огрызаются, — сказал Меншиков.
— Мазилы, — хмыкнул Петр, вытирая отмытое от копоти лицо. — Впрочем, далековато, пожалуй, и я бы не попал.
Петр и Меншиков наворачивали из одного горшка гречневую кашу, когда явился Голицын.
— Садись с нами, князь, бери ложку.
— Спасибо, государь, я только что поел.
— Тогда так, князь Михайла, готовься к штурму. Поведешь семеновцев. Лестницы готовы?
— Готовы, ваше величество.
— Ночью я дам сигнал из трех мортир {155}. По этому сигналу отчалишь на лодках, на самолете [9]. А днем на берег чтоб не высовывались. Сейчас через зрительную трубу присмотри место, где начнешь, чтоб ночью не плутать.
— Мне тоже позволь, мин херц, — попросился Меншиков.
— Тебе? — взглянул на него Петр и, помолчав, сказал: — Поведешь преображенцев, поддержишь князя Голицына. Берите на штурм только охотников, кто сам вызовется.
К двум часам ночи семеновцы были готовы, сидели уже в лодках и на самолете. В это время вспыхнул в крепости пожар, озаривший низко плывшие облака.
— Ну, это нам на руку, — заметил Петр.
В четвертом часу одна за другой выстрелили мортиры и лодки с самолетом отчалили, вперерез быстрого течения направляясь к крепости.
Высадившись у стен крепости, семеновцы, предводительствуемые князем Голицыным, устремились к проломам, начали приставлять лестницы и лезть вверх. Навстречу им загремели выстрелы.
Комендант воспринял затишье как подготовку к штурму и принял свои меры, усилив охрану именно в проломах.
Первый приступ оказался неудачным, к тому же многие лестницы оказались короткими. Русские откатились, и несколько человек было бросились к лодкам.
— Назад! — властно закричал Голицын и обернулся к адъютанту: — Зубарев, быстро все лодки оттолкни от берега, чтоб никто и мысли не держал об отступлении.
Адъютант кинулся исполнять приказ князя.
Когда начало светать, с берега хорошо стало видно происходящее у стен крепости. Петр наблюдал в зрительную трубу штурм, скрипел зубами:
— А-а, дьявол, еще надо огня дать им. Еще. Пушки остыли уж. — Обернулся с перекошенным лицом к адъютанту: — Живо в лодку. Скажи князю, пусть отходит. Он же там половину семеновцев положит.
Голицын, выслушав посланца, крикнул ему:
— Скажи государю, что я теперь принадлежу не Петру, но Богу.
Выслушав ответ князя, царь пробормотал:
— Под суд, сукин сын, хочет. Под суд. — И, обернувшись к Меншикову, приказал: — Александр, веди преображенцев. Да живей!
Весь день штурмующие то накатывались, то откатывались, оставляя убитых и раненых. Но изнемогали и осажденные. Когда спустились сумерки, в крепости едва не вспыхнуло восстание.
— Сдавай крепость! — кричали озверевшие солдаты Шлиппенбаху. — Не то мы тебя подымем на штыки.
И генерал Шлиппенбах приказал бить в барабаны, прося пощады.
Заслыша барабанную дробь, Петр сам схватил драгунский барабан и ударил в ответ. Мгновенно стихла стрельба с обеих сторон.
Голицын и Меншиков поднялись на стену. Их встретил сам комендант с переводчиком.
— Мы готовы прекратить сопротивление, — сказал Шлиппенбах, — если нам будут гарантированы жизнь и выход из крепости.
— Вы будете отпущены с миром, генерал, — сказал Голицын, — но без оружия, разумеется. Вы дрались храбро, потому вам оставляется одно знамя, а каждый солдат выходит из крепости с пулей во рту. Это то, что мы можем позволить вам вынести из оружия.
— Но нам нужен день-два, чтобы перевязать раненых.
— Вы их получите, генерал, кроме того, вам будут предоставлены лодки для ухода.
— Ключ! — неожиданно сказал Меншиков и, видя удивление на лице коменданта, пояснил: — Извольте сдать ключ от города. И шпагу.
Принесли огромный, чуть тронутый ржавчиной ключ, которым, наверно, никогда не пользовались, держа его скорее как символ.
Меншиков принял ключ и шпагу коменданта.
— А теперь готовьтесь к выходу, господин генерал.
Через три дня с развернутым знаменем, с музыкой шведы вышли из крепости, неся раненых. Сели в лодки и поплыли вниз. Солдаты не могли разговаривать, ибо у каждого во рту было по пуле. У жен офицеров рты были свободные, и супруга коменданта, увидев на берегу свежие виселицы, спросила мужа:
— Густав, ты видишь? Для кого это?
— Это русские приготовили для своих, — отвечал Шлиппенбах.
— Как «для своих»? — удивилась женщина.
— После боя они казнят трусов, кто бежал из сечи.
— Господи! — закрестилась испуганно комендантша.
А на берегу полковой палач, называемый профосом, готовил осужденных к экзекуции, велев им раздеваться до белья.
Те снимали зеленые кафтаны, такие же как у профоса, с одним лишь отличием: у палача правый рукав кафтана был черный.
И уж далеко отплыли шведы, когда до них донеслась густая и зловещая дробь барабана, что говорило о начале казни. Комендантша не оглядывалась, хотя виселиц уже не было видно. Она мелко крестилась и что-то шептала высохшими, потрескавшимися губами. Шлиппенбах был хмур и насуплен.
В тот же день фельдмаршал Борис Шереметев в окружении господ офицеров, в числе которых был и капитан-бомбардир Михайлов, вступил в крепость. Грянул троекратный салют из пушек и ружей в честь славной победы. Над западной башней по приказу царя был прикреплен ключ, а башня наименована Царской.
— Отныне сему граду именоваться Ключ-городом! — сказал Петр на пиру. — А именно Шлиссельбургом, поскольку он является для нас ключом к выходу в море.
В крепости были найдены исправными 139 пушек, множество гранат, ядер, ружей, 270 бочек пороху и довольно другого военного добра и съестных припасов.
Главный герой штурма князь Голицын был произведен в полковники Семеновского полка, высший чин в гвардии, ему были даны поместья.
На пиру в подпитии Петр негромко сказал ему:
— А ведь я, Миша, хотел под суд тебя.
— За что, государь?
— Вот те раз! Ты же не выполнил мой приказ.
— Какой?
— К отходу.
— Я не слышал такого, государь.
— И правильно, — засмеялся Петр. — Как говорится, победителя не судят.
Бомбардир-поручик Меншиков был назначен комендантом крепости. И ему были сказаны напутственные слова царя:
— Доверяю тебе, Александр Данилович, самый главный наш трофей. Сохрани и приумножь.
— Спасибо за честь, Петр Алексеевич! — благодарил фаворит, хотя в душе ему ох как не хотелось отставать от царя. Уж очень он угрелся возле его сердца. Но воля все же манила: «Эх, развернусь!»
Глава седьмая
ДОРОЖНЫЕ СТРАСТИ
В Москве торжества по случаю побед фельдмаршала в Лифляндии и овладения Нотебургом были отмечены 4 декабря шествием войск через трое триумфальных ворот, салютом, фейерверком, веселыми представлениями и, конечно, пиром с хорошей попойкой. Все это происходило в отсутствие главного виновника этих торжеств. Он еще находился в Пскове, устраивая на зимние квартиры утомленную армию. Петр звал Шереметева в Москву: «…Ждем вас к сражению с Ивашкой Хмельницким, господин фельдмаршал, ибо без вашего сикурса терпим мы от него повальные потери».
Борис Петрович представлял, что там творится ныне в Москве, что там за «повальные потери», возможно, оттого и не спешил, поскольку не охоч был до беспробудного пьянства. Выпить чарку-другую куда ни шло. Но пить без меры и без счета ему не глянулось. А как не будешь?! Если сам царь преподносит огромный кубок и велит пить до дна, порою не считаясь с возможностями человека. И если какой-то смельчак очень уж упирается: «Не могу» — царь того добивал известной фразой: «Ну, за мое-то здоровье, братец!» А кто ж осмелится не выпить за здоровье государя? Через три «не хочу» хлобыстнешь. Конечно, и сам Петр не отставал в «сражениях с Ивашкой Хмельницким», но в отличие от многих почти не пьянел и все равно вставал чуть свет и принимался за дело. Если это было в Москве, отправлялся по приказам, если в Воронеже — то хватал топор и бежал на верфь отесывать мачту либо бимсу очередного корабля {156}.
