Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев
Иван зажег несколько свечей, так что стало немного светлее. Большие темные тени деревьев отражались на серых стенах. Григорий как завороженный слушал речь своего кравчего, известного тем, что один из первых поймал новую волну времени и легко вжился в роль европейзированного царя. Юноша любовался глубокими глазами государя, ставшие в полумраке почти черными. Невольно он коснулся белых кистей царя с тонкими пальцами, на которых красовались дорогие перстни. Григорий замер, вздрогнув от неожиданности. Никто не знал, даже он сам, что его фаворит из семьи Хворостининых, будучи красивым молодым человеком, не интересовался девицами, предпочитая общество незаурядного, привлекательного государя. Иван приблизился к его лицу и прошептал:
– Тебе холодно, мой царь?
– Немного, – ответил тот, пожав плечами, – нынче стоят морозные дни, не то, что месяц назад.
– Тогда позволь согреть мне тебя. Обещаю, тебе понравится.
Эту длинную зимнюю ночь они провели в объятиях друг друга. Иван Хворостинин отличался пылкой страстью и был хорошим любовником, что очень понравилось Григорию, сравнивающего своего кравчего с женщинами. Да, юноша нравился ему больше за место преданной любящей Анны, холодной и расчетливой Марины, или же скованной, робкой Ксении, чьи глаза покраснели от постоянных слез. Иван был решительным и раскрепощенным, молодой царь получал удовольствие в его крепких объятиях, он любил его и был от этого счастлив. Впервые за долгое время он со спокойной душой после любовных утех вернулся к себе в опочевальню, широко улыбаясь. Ему удалось уснуть сразу, как только голова его коснулась подушки.
На утро царь проснулся под звон колоколов. Поеживаясь от холода под толстым одеялом он все время думал об Иване и о том, как так могло получиться, что он совершил один из тягчайших грехов, впав в содомию. Но эта мысль уступила другой: снова вспомнив страстные объятия и поцелую Ивана, молодой государь простил себе и это поступок.
Посольство Димитрия Ивановича, руководимое Афанасием, прибыло в Польшу в конце октября начале ноября. Король Сигизмунд радостно принял заместителя московского царя в своем краковском дворце. Ступая по дорогим коврам покоев польского короля, дьяк Афанасий поражался даже не роскошью убранства, а польскими вельможами, одетые и выглядевшие, по его мнению, совсем не по-мужски: без бороды, а многие и без усов, в коротких кафтанах, обтягивающих ноги шароварах. Но более всего русского посла поразило присутствие множества дам в пышных платьях с корсетами, с непокрытыми волосами, у многих из них были большие вырезы на груди, что привело в замешательство русских, видевших женщин либо в каретах, либо в платках и мешковатых сарафанах, не смеющих появляться в присутствии мужчин.
«Пакость какая!» – выругался про себя Власьев, ловя на себя пристальные взгляды польских красавиц, которые смеялись над нерадивым, неуклюжим по их мнению московиту, не знающего европейского этикета.
Сигизмунд принял Афанасия в большом кабинете, где некогда впервые увидел русского царевича. Теперь же, спустя два года, ему предстояло выслушать посла своего протеже. Посол склонился в низком поклоне и произнес пышную речь в честь короля, не забыв спросить его о здоровье.
– Как поживает князь Димитрий Иванович? Здоров ли он? – ответил вопросом на вопрос Сигизмунд.
– Слава Богу, наш государь пребывает в добром здравии и шлет тебе, король Речи Посполитой, подарки.
Дьяк подал знак и слуги внесли большой сундук, наполненный золотыми монетами. Король радостно улыбнулся, осознав, что долг вернулся с процентами.
На следующий день, 18 ноября 1605 года Афанасий Власьев снова встретился с Сигизмундом в более официальной обстановке, ибо речь шла о договоре между странами. Развернув свиток, дьяк, стараясь держаться подобающе, сделал важное лицо и прочитал:
– «Впредь мы, царь Московии, хотим быть в дружбе и согласии с королем польским, дабы с Божьей милостью и цезарьской дружбой высвободить народ христианский от рук мусульман. Чтобы с нашей помощью освободить святые места Греции, Вифлеема, Назарета, Галилеи и Иерусалима от власти османского султана. Мы желаем объединить наши усилия по борьбе с измаилитянами (мусульманами), жебы нашим господарским старанием христианство из рук поганьских высвобождено было».
Афанасий закончил читать послание и перевел дух, смиренно дожидаясь ответа. Вельможные панны, окружившие свитой короля, недоуменно переглянулись. Такого они не ожидали: не успел Димитрий взойти на престол, как решил идти войной на турецкого султана, позабыв, что ему еще предстояло покорить для начала Татарию.
– Я рад, что думы князя московского устремлены на возвеличие и укрепление христианской святой веры, однако война – вопрос довольно важный, требующий благословения папы римского, так что, мы, правители, Европы еще подумаем над этим вопросом, – все, и московский посол тоже, понимали, что это был завуалированный отказ.
Следующая часть послания, написанная на другом листе, касалась предстоящей свадьбы царя Димитрия Ивановича и Марины Мнишек. Царь известил короля, что уже получил благословение от своей матери, инокини Марфы, на этот брак, теперь же требовалось окончательное решение со стороны польского государя, поданной которой являлась суженная Димитрия. Сигизмунд, радостный, что больше не возникало споров на счет государственности, сразу же дал положительный ответ, и даже более того, решил стать представителем невесты на свадьбе в Кракове, на которой роль жениха должен был исполнить Афанасий Власьев.
Позже, переживая двойные чувства, московский посол, встретился с Юрием Мнишеком, между которым и царем был подписан договор, по которому невеста первое время обязана соблюдать русские обычаи, находясь в Москве, а именно: волос не наряжать; причаститься у патриарха, дабы быть коронованной; чтобы панна Марина ходила хотя бы по праздникам в греческую церковь; чтобы ни с кем не ходила под руку кроме своего отца; чтобы Марина по субботам ела мясо, а в среду постилась; чтобы после обручения ни с кем не ела и не пила, только наедине с собой.
Сандомирский воевода, озадаченный первым пунктом, обратился к нунцию Рангони, дабы тот дал согласие на причастие Марины у православного патриарха. Рангони не стал брать на себя бремя решения столь щекотливого вопроса и потому послал письмо дальше, в Рим, к папе Павлу V. Но послание дошло до Ватикана лишь весной, когда будущая московская царица уже была в пределах Московского государства.
Свадебная краковская церемония была назначена на 22 ноября. Марина Мнишек, одетая краше всех, блестала в белом алтабасовом платье, усаженном жемчугом и драгоценными камнями, на голове у нее была небольшая корона, усыпанная очень дорогими драгоценностями. Сама свадьба проводилась в доме, расположенном на главной рыночной площади Кракова, неподалеку от Мариацкого собора. В одном из залов этого дома специально приготовили «прекрасный алтарь». Церемонию проводил двоюродный дядя Марины краковский кардинал Бернард Мациевский. Гости составляли цвет польской аристократии: величавые паны, прекрасные дамы во французских платьях, в чьих волосах сверкали топазы, жемчуга, бриллианты. Русский посол, одетый в длинополый московский кафтан, выглядел неловко и отчужденно от остальной публики. Многие дамы тихо посмеивались над неуклюжестнью Афанасия, который ловя на себя презрительные взгляды поляков, еще больше сковывался.
Свадьба была пышной, словно это было торжество самого короля. Сигизмунд вместе со своей сестрой, шведской королевной Анной, царевичем Владиславом, нунцием Рангони составили круг почетных посетителей бракосочетания Марины Мнишек и Димитрия Ивановича, которого в данный момент заменял Афанасий Власьев.
Когда дочь сандомирского воеводы показалась в зале под руку с отцом, все невольно склонили головы в знак почтения к русской царице. Медленным шагом подойдя к алтарю, девушка встала рядом с послом, даже не взглянув на него. Афанасий повторил перед кардиналом просьбу царя Димитрия на благословение его брака с Мариной Мнишек. Кардинал Бернард, в свою очередь, как и положено, сказал проповедь, восхваляя достоинства великого государя России, после чего дополнил речь рассказом о красоте и уме будущей русской царицы, подметив, что выбор царя оказался правильным. Посол, не понимая ни слова по-латыни, лишь слегка улыбался.
После проповеди все гости запели одну из самых торжественных и возвышенных католических молитв «Veni Creator Spiritus». Королья Сигизмунд и вся его свита пали на колени, остались стоять лишь протестанка королевна Анна да московский посол.
В конце церемонии, когда нужно было обменяться молодоженами кольцами, Афанасий Власьев окончательно упал лицом в грязь, поведя себя неуклюже и бестактно, что возмутило не только аристократов, но и священнослужителей. Перед обменом кольцами кардинал Бернард Мациевский спросил московского посла:
