Алекс Брандт - Пламя Магдебурга
Кряхтя, бургомистр поднялся с кровати. «И что теперь?» – подумал он, глядя на спящего советника. Если войска императора сумели захватить Магдебург и даже шведский король оказался не в силах этому помешать, это означает одно: для Кленхейма настали черные времена. Только тупицы вроде Фридриха Эшера могут верить, что жизнь в их городе останется такой, как прежде. Католики наведут в здешних землях свои порядки…
Сможет ли Кленхейм защитить себя? После истории с интендантом, после гибели Ганса Келлера он, Карл Хоффман, уже не верил в это. Светловолосый офицер, который держал шпагу возле его горла, был прав: чтобы противостоять чужой силе, недостаточно просто взять в руки оружие. Какая разница, сколько аркебуз, алебард и мечей хранится в городских кладовых? Простым бюргерам не дано справиться с теми, кто привык убивать. Ни ружья, ни волчьи ямы, ни дозорные башни не играют здесь никакой роли. Пусть Хагендорф и Якоб Эрлих убеждают его в обратном. Пусть говорят, будто Кленхейм может выдержать нападение четырех, а то и пяти дюжин солдат, – больше он им не поверит.
В последнее время Хоффман вообще перестал доверять кому бы то ни было, а уж Якобу Эрлиху – в особенности. Слишком упрямым и самонадеянным сделался в эти дни цеховой старшина. Поездки в Гервиш ему оказалось мало; он по-прежнему думает, будто сумеет найти в близлежащих деревнях провизию. Вот и сегодня утром, в ратуше, объявил, что намерен взять с собой пятерых добровольцев и отправиться в Вольтерсдорф. Дескать, имперские солдаты заняты сейчас грабежом Магдебурга, и поэтому на дорогах должно быть спокойно… Пусть едет, бесполезно переубеждать…
Бургомистр вздохнул, устало провел рукой по лицу.
Теплый майский день заглядывал в комнату сквозь полуоткрытое окно, в саду приветливо шелестели ветвями яблони. Грета, перехватив волосы платком, пропалывала овощные грядки. Михель, их старый кот, сидел неподалеку от нее на зеленой траве, лениво глядя на порхающих над цветами бабочек.
Взгляд бургомистра упал на распятие, висящее над кроватью.
«Господи всемогущий, – подумал он с горечью, – где же твоя справедливость?!»
Глава 10
На следующий день, позавтракав и выпив подогретого молока, Готлиб фон Майер продолжил свой рассказ:
– Я покинул ратушу, ни с кем толком не попрощавшись. Мой секретарь Клаус исчез, и я даже не думал о том, чтобы его разыскать. Когда я очутился на улице, людской поток подхватил меня и потащил за собой. Навстречу бежали солдаты с алебардами, издалека доносились звуки ружейной стрельбы. Люди выглядывали из окон, пытаясь понять, что происходит. Кто-то кричал, что нужно спешить солдатам на выручку. Другие орали в ответ, что католики захватили ворота и их кавалерия уже ворвалась в город. Паника разрасталась, как пожар. В домах захлопывали ставни и запирали на засовы двери, выкатывали из переулков телеги и бочки, перегораживая ими мостовую. В церквях и на сторожевых башнях били колокола, отовсюду слышались крики. Меня охватил страх, Карл! Невозможно было сохранить самообладание, когда вокруг творится такое. Я побежал. Где-то неподалеку раздался чудовищный взрыв – наверное, взлетел на воздух пороховой склад. Взрыв был таким сильным, что я едва не упал и только в последний момент успел ухватиться за оглоблю стоявшей рядом телеги. Я бежал все быстрее, и сердце молотом билось у меня в груди. Кто-то сорвал с моей головы шапку, но я не останавливался и продолжал бежать. Ветер швырял мне в лицо клочья прогорклого дыма, солнце сверкало, словно раскаленный, плавящийся медный шар. Стрельба, крики, насмерть перепуганный колокольный звон, хлопанье ставен, грохот лошадиных копыт по булыжникам мостовой – чудовищный, уродливый шум, который бил меня по ушам, подталкивал в спину, хлестал, будто кнутом. Я не мог думать ни о чем – только о том, что Августина осталась дома одна, что она сходит с ума, мечется, не зная, где я, не зная, что происходит в городе. Томас силен, но даже он не сумеет защитить ее, если в дом ворвутся солдаты. Чтобы уберечься от них, потребна не сила, а хитрость, умение договариваться.
Я выбежал на Соборную площадь – до моего дома оставалась всего пара кварталов. В этот момент в дальнем конце площади появилось несколько всадников. Они гнали своих лошадей сквозь толпу, расшвыривая людей. Лошади хрипели, безумно вращая глазами. Они неслись прямо на меня. Я хотел отбежать в сторону, но меня сбили с ног…
Когда я очнулся, солнце стояло высоко, наверное, уже наступил полдень. Голова болела нестерпимо – при падении я сильно ударился. Поперек моего живота лежал труп какого-то бродяги, его кривые грязные пальцы упирались мне в грудь. Я стряхнул его руку и слегка приподнялся, чтобы оглядеться по сторонам.
Вокруг лежали тела убитых людей – они были разбросаны по площади, словно обрубленные ветви деревьев. Отовсюду доносился треск пламени, в воздухе пахло гарью. Рядом со мной кто-то натужно хрипел, но я не мог повернуть голову и посмотреть, кто это. Моя шея, конечности – все задеревенело. Воздух, казалось, был горячим от дыма. Возле Львиного дома – кажется, я показывал его вам? – столпилась пара десятков солдат. Это были имперцы. Они стреляли по окнам, а из окон стреляли по ним в ответ. Через площадь пронесся отряд всадников с выставленными вперед пиками. Где-то заплакал ребенок.
Я снова лег на землю и затаился. Мне нужно было бежать к Августине – Бог знает, что могло случиться с ней в этом аду! – но я боялся, что если солдаты заметят меня, то тут же убьют. И я остался лежать – лежать и смотреть, что происходит.
Солдаты выкатили на площадь пушку и стали суетиться вокруг нее, офицер в шляпе с алым плюмажем отдавал им приказы. На Соборной улице, в самом ее начале, горели дома, медные языки пламени яростно выметывались из окон. Со всех сторон слышались выстрелы. Двое пикинеров тащили через площадь обитый железом сундук, о чем-то переговариваясь между собой. Человек с красной перевязью обшаривал лежащие на земле трупы. В паре шагов от него хрипела раненая лошадь, вытягивая вперед длинную морду, всю обсыпанную известкой.
Несколько мушкетеров возле архиепископского дворца развлекали себя тем, что стреляли по мраморным статуям на фасаде. Разлетались в пыль белые головы, застывшие в благословении руки, изогнутые, тонкие посохи. Тридцать восемь статуй медленно превращались в крошки под грязными сапогами солдат.
Я закрыл глаза и стал молиться. Я молил Господа, чтобы он простил мне мои грехи, мою гордыню и презрение к ближним, чтобы он позволил мне найти Августину и защитить ее от творящегося в городе безумия. Я сумел бы предложить выкуп кому-то из имперских офицеров, чтобы он взял нас под свое покровительство. Я слышал, что подобные вещи случаются… Я бормотал какую-то бессмыслицу, торговался с Богом, как торгуются в мясной лавке. Что я обещал Ему? Продать дом и все деньги отдать на пожертвования церкви? Пустая клятва… Ни один дом в Магдебурге не стоил теперь и крейцера. Весь наш город – не только дома, но и храмы, приюты, казармы, дворцы и все, кто их населял, – всё это стоило теперь не больше мусорной кучи.
Когда я открыл глаза, стрельба возле Львиного дома прекратилась. Солдаты отбежали в сторону, офицер, стоящий рядом с пушкой, поднял вверх руку. В следующую секунду пушка громыхнула, выплюнув тяжелое ядро, и верхний этаж дома превратился в облако серой пыли. Выждав, пока пыль немного осядет, имперцы бросились внутрь.
И тут – не знаю, почему решился на это, – я вдруг поднялся на ноги и пошел вперед. Сначала я спотыкался и едва не падал, но потом шаги мои сделались тверже, я уже почти мог бежать. Я хотел проскочить мимо офицера и его людей, хотел пересечь площадь, чтобы добраться наконец до своего дома. К несчастью, меня заметили. Офицер ткнул пальцем в мою сторону, и ко мне не торопясь двинулись двое солдат в испачканных кровью кирасах. Они ухмылялись, на ходу вытаскивая шпаги из ножен. Я побежал в сторону, и они последовали за мной, прибавляя шаг. Они были охотничьими псами, а я – загнанным зверем, которого они готовились разорвать.
Впереди была темная громада собора. Я бежал, глядя на высокие, поднимающиеся к небу башни, и старался разглядеть в грязном дыму очертания святого креста. Бьют колокола. Доминика, Шелле, Орате, Доминика, Шелле, Орате[37]… Три медных голоса, глубокие, умиротворяющие… Пусть Господь заберет меня, пусть моя жизнь оборвется возле освященного храма… Я задыхался, все вокруг меня погружалось в мутную красную воду. Шаги преследователей были уже совсем близко, но я боялся обернуться и посмотреть на них. Они смеялись, каменные крошки хрустели у них под ногами, и мне казалось, будто прямо у моего затылка клацают жадные стальные челюсти.
Не знаю, что произошло потом. Может быть, эти двое понадобились офицеру или же они увидели жертву более интересную, чем я, – как бы там ни было, они вдруг отстали. Собор был совсем рядом. Дверь приоткрылась, кто-то позвал меня. Я вытянул вперед руки и сделал еще несколько шагов. И провалился в красную воду…
