Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

Аиша про себя спросила:

— А кто сказал, что судья лучше офицера полиции?! — Затем, как бы оправдываясь, сказала:

— А почему бы и нет?!

Но сестра продолжала говорить, не обращая внимания на её возражения:

— Фахми может взять себе в жёны девушку во сто раз красивее Мариам, и в то же время образованную, богатую, дочь какого-нибудь бека, или даже паши. Зачем ему торопиться со сватовством к Мариам?!.. Она всего-то неграмотная болтунья, ты не знаешь её так, как знаю я…

Тут Аиша поняла, что Мариам в глазах Хадиджи приобрела всевозможные недостатки и пороки. Она не смогла сдержаться, особенно при слове «болтунья» — такое качество скорее было свойственно самой Хадидже, — и улыбнулась, скрывая недовольство. Остерегаясь вызвать волнение сестры, она примирительно сказала:

— Оставим это дело на усмотрение Аллаха…

Хадиджа уверенно ответила ей:

— Аллаха касаются небесные дела, а земные — отца, посмотрим, что он скажем завтра…

И уже обращаясь к Камалю, сказала:

— А тебе пора возвращаться в постель. Спокойной ночи.

Камаль пошёл в свою комнату, бормоча себе под нос:

— Остался один только Ясин. Ему я расскажу завтра…

20

Хадиджа и Аиша уселись на корточки друг напротив друга, вплотную к створкам закрытых дверей спальни родителей на верхнем этаже. Затаив дыхание и приложив уши к дверям, жадно и внимательно ловили они каждый звук. Был уже почти вечер, и отец, как всегда подремав, поднялся и делал омовение. По привычке он сел, и не торопясь, отхлёбывал кофе в ожидании азана на молитву перед тем, как вернуться в свою лавку. Сёстры ждали, когда мать посвятит отца в то дело, о которым им поведал Камаль, ибо для этой цели время было как раз самое подходящее. Из комнаты до них долетел звучный голос отца: он говорил об обычных делах по дому. Они нетерпеливо вслушивались, обмениваясь вопросительными взглядами, пока, наконец, не услышали, как мать тихим тоном и с преувеличенным почтением сказала ему:

— Господин мой, если позволите, я поговорю с вами об одном деле, касающемся Фахми.

Тут Аиша кивнула подбородком в сторону комнаты, как бы говоря: «Вот, наконец-то!», а Хадиджа начала представлять себе, каково сейчас матери, которая готовится к опасному разговору: сердце её бешено колотится, она кусает губы в сильнейшем страхе. И тут раздался голос отца, который спросил:

— Чего ему надо?

Наступила недолгая пауза, а может и долгая, если взглянуть со стороны на двух сестёр, что украдкой подсушивали под дверью; потом женщина мягко сказала:

— Господин мой, Фахми добрый юноша, и вы довольны его успехами, серьёзностью и воспитанностью. Да защитит его Аллах от дурного глаза. Но он сообщил мне о своей мечте, чтобы я поговорила с вами.

Тоном, по которому им показалось, что отец доволен, он спросил ещё раз:

— Что он хочет?… Скажи мне.

Девушки наклонили головы к самой двери, уставившись друг на друга, но не увидели ничего, зато услышали еле различимый голос матери:

— Мой господин ведь знает нашего доброго соседа, господина Мухаммада Ридвана?

— Конечно…

— Он достойный человек, как и вы, мой господин, у него благородное семейство. Соседи они хорошие…

— Да…

Поколебавшись немного, она продолжила:

— Господин мой, Фахми спрашивает, разрешите ли вы… посвататься к Мариам, дочери нашего доброго соседа, когда он достигнет брачного возраста?

И тут хозяин в гневе закричал:

— Посвататься?!.. Что ты такое говоришь, угодница?.. Этот мальчишка!.. Ничего себя!..Повтори ка ещё раз, что ты сказала…

Дрожащим от волнения и ужаса голосом, который Хадиджа таким и представляла себе, женщина сказала:

— Он всего лишь спрашивает, это только вопрос, господин мой, а решать уже вам…

Извергаясь от гнева, он произнёс:

— Ни мне, ни ему ничего не известно о такой забаве. Я не знаю, кто же так испортил этого школьника, настолько, что он смеет требовать этакое..? Скорее всего, такая мать, как ты, так могла испортить детей. Если бы ты была настоящей матерью, то не осмелилась бы и заводить подобную бесстыдную болтовню…

Страх и безмолвие охватили обеих сестёр. Однако в дополнение к этому в сердце Хадиджы примешивалось также и облегчение. И тут они услышали, как мать покорно сказала:

— Господин мой, не обременяйте себя грузом гнева. Ведь всё это пустяки по сравнению с вашим гневом. Я совсем не собиралась обидеть вас. И сын мой вовсе не имел в виду это. Он просто выразил мне своё невинное желание, и рассчитывал на моё доброе намерение. Я подумала, что необходимо доложить об этом вам. Дело только на ваше усмотрение, и я сообщу ему о вашем мнении. Он будет таким же послушным вам, как и всегда был…

— Он послушается, волей-неволей. Но я хочу сказать, что ты как мать слаба, от такой добра не жди…

— Я ведь забочусь о них, как вы и поручили мне…

— Скажи-ка мне, что его навело на мысль о такой просьбе?

Девушки внимательно и тревожно навострили уши, и тут неожиданно услышали этот вопрос, которого совсем не ожидали. Ответа матери они не расслышали, но представили, как от страха и смущения она часто-часто моргает, и сердца их переполнились огромной жалостью к ней:

— Почему ты замолчала?… Скажи мне, он видел её?

— Совсем нет, господин мой. Мой сын и глаз-то не поднимает ни на нашу соседку, ни на кого другого…

— Тогда как он вдруг захотел к ней посвататься, не видя её?… Я и не думал, что мои сыновья украдкой подглядывают за соседскими женщинами!..

— Да не приведёт Аллах такого, господин мой… Ведь мой сын, если и идёт по дороге, не поворачивает ни налево, ни направо, да и дома он покидает свою комнату лишь изредка, по необходимости…

— Тогда что его подвигло попросить об этом?

— Господин мой, он, видимо, слышал, как его сёстры говорят о ней…

Тела обеих сестёр в этот момент содрогнулись. Они раскрыли рты от страха, услышав эти слова…

— А когда это его сёстры говорили о ней?… Пресвятой Аллах, мне что, нужно бросить свою лавку и свои дела, чтобы сидеть дома, стеречь его и защищать от разврата?!

Всхлипывающим голосом мать воскликнула:

— Дом ваш самый благородный из всех домов, клянусь Аллахом, господин мой. Не принимайте близко к сердце и не гневайтесь. Всё кончено, как будто и не было…

Но хозяин угрожающим тоном закричал:

— Скажи, наконец, ему, чтоб соблюдал приличия, да постыдился и не переходил границы дозволенного, и вообще лучше, если он будет заниматься своими уроками!..

Девушки услышали внутри комнаты какое-то движение, осторожно поднялись и отошли от двери подальше на цыпочках…

Амина сочла, что ей следует выйти из комнаты, и извинившись за то, что вызвала его гнев, решила больше не заходить, пока её не позовут. Наученная опытом, она знала, что если останется перед ним, то будет только мешать, а если постарается утихомирить его гнев ласковыми речами, это лишь усилит пламя. Хозяин дома остался один, и явные следы гнева, которые обычно он ощущал по своим глазам, коже лица, дёрганью рук и языка, улетучились. Но в глубине души гнев ещё оставался, как какой-то смутный осадок на дне котла.

Дома он гневался, очевидно, по самым тривиальным причинам: из-за несоответствия обстоятельств его планам в домашней политике. Но ещё его возбуждал также и свойственный ему пылкий темперамент, необузданный и не знающий тормозов, и его не могла укротить проницательность, которой он в совершенстве владел вне дома. А может быть, он давал таким образом себе отдых от многочисленных забот и волнений, что он терпел от людей, от самообладания, вынужденной терпимости, нежности, подчёркнутого уважения к другим и завоевания их расположения к себе любой ценой. Нередко так случалось, что ему становился очевидным тот факт, что он пасует перед собственным гневом без причины, но даже в таком состоянии он не сожалел о том, что настолько распоясался из-за убеждения в том, что вспышки его гнева по всяким пустякам способны предотвратить опасность. Таким образом, гнев заслуженно и по достоинству служил ему. Но в этот день он уже больше видел в ничтожной оплошности с Фахми, о которой ему сообщили, позорный каприз сына, которому не пристало находиться в голове у школьника-члена его семьи. Он не представлял себе, как это «чувства» могут незаметно проникать в сердца мальчиков этого дома, так ревниво стерегущего суровую непорочность и чистоту.