Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А
Хорошёвское шоссе кончилось, переехали мост через канал, спрямляющий Москва-реку, дорога пошла под гору. Он перевёл скорость на нейтральную, но тут же снова воткнул четвёртую: надо отвыкать от прежних привычек, это ведь старая школа — чуть что, нейтральная. Теперь уже нельзя так ездить. Да и всегда небезопасно — хуже для торможения, — а учили так потому, что считалось: экономия бензина. Бензин экономили, а людей и машины калечили…
Миновали площадь, где троллейбус делает круг, поехали медленнее — тут был знак «не свыше тридцати»…
— Всё, как раньше, — сказала она. — Я здесь не была с тех пор, как мы…
— Не всё, как раньше, — сказал он. — Справа сделали пляж, а вон там шашлычная… И запрещающих знаков понавешали…
— А помнишь драмкружок? — вдруг спросила она…
Он играл тогда негра по имени Брет. Кажется, это был отрывок из американской пьесы «Глубокие корни». А Кира в том спектакле никого не играла. Была гримёршей и ведала костюмами… Он сидел перед зеркалом, и она мазала ему лицо тёмным гримом. Она впервые так смело дотрагивалась до него, раньше это были только мимолётные касания плечом или прикосновения к рукаву. У неё был очень сосредоточенный, взволнованный вид и жутко красивые глаза, а ему — он прекрасно понимал это — необычайно шла темноватая краска лица, и куртка с погончиками, и, вообще, до начала спектакля они играли уже свою собственную пьесу, где было всего два действующих лица и совсем не было текста.
Они часто стали видеться — после занятий возвращались вместе, бывали в каких-то компаниях, в кино, за городом — больше всего в Серебряном Бору…
Поворот налево, и по узкой холмистой дороге, ныряя в асфальтовых волнах, выехали к пляжу Татарово. Он поставил машину у самой опушки, под соснами с чушуйчатыми, серыми, как у запылённого старого крокодила, стволами.
Когда-то они знали тут все тропинки, все пни и корни — какие на что похожми, все причудливые деревья, и самые высокие, и самые красивые, и то, что надломилось, и то, на котором вырезано: «Надя + я = лю…» Когда-то они, наверное, с закрытыми глазами могли пройти от этой вот опушки, через холм, где изогнутая сосна по прозвищу «локоть друга», и до пруда, затянутого ядовито-зелёной ряской, слева от которого на проплешине среди травы — скамейка…
Но сейчас пошли не в лес, а к реке. Здесь тоже всё было знакомо: две раскидистые ветлы, песчаная насыпь поодаль, назначение которой они никогда не понимали, травянистый невысокий берег. Казалось, и волны были те же самые, что прежде, — тоже вернулись сюда через десяток лет — такие же невысокие, сероватые, с такими же точно гребешками и мелкой рябью.
— Помнишь, — спросила она, — ты сказал… вот здесь…
— Да, — сказал он. — Постой… я…
— Ты сказал, что должен, наконец, выполнить свой беспартийный долг, и поцеловал меня. Это было в самый первый…
Потом было ещё много встреч и прогулок. Были ночи, проведённые в лесу, ночи у друзей и знакомых, близость урывками — до прихода кириной матери из кино или от портнихи; или когда его друг, у кого они сидели в гостях, вдруг срывался с места, хлопал себя по лбу и говорил, что совсем позабыл, у него срочное дело в другом конце города, пусть они обязательно подождут, он вернётся часа через два, не раньше, а на соседку пусть не обращают внимания и на стук в дверь отвечать не обязательно…
Так прошло около двух лет…
С другого берега Москва-реки, с холма, где из зелени торчат синие маковки церкви, послышались звуки трубы. Точно такие же, что десять, или сколько там, лет назад — на тех же самых нотах. Это курсанты военно-духового училища наигрывали свои упражнения. И точно такие же высились там глухие заборы, окружая невидимые дачи…
По середине реки промчался милицейский катер.
— А милиционер-то уж определённо не тот, — сказал он. — Тот, наверняка, давно получил повышение…
— Почему мы не поженились? — спросила она.
Значит, думает… хочет думать, что он хотел этого, только никогда не говорил… Может, она права?..
— Не знаю. Я тоже много думал об этом, — соврал он. А может, сказал правду?.. — Особенно, в то лето, в Молдавии…
Всякие тогда мысли приходили к нему в деревне под символичным названием Карантин, где они пробыли недели три, и о чём, много лет спустя, он написал стихи.
Господи, прошло почти полвека
С тех любовных игрищ и утех…
Не любовь тогда была, но веха —
Может быть, одна из главных вех.
Мы не знали, где — но были стойки —
Преклонить нам души и тела:
В сад Нескучный и на чьи-то койки
Страстность неуёмная звала.
Противостояла нам система —
Каждую минуту, день и час:
Из ветхозаветного Эдема,
Как Адама с Евой, гнали нас.
И единственное было лето:
В Приднестровье наш нудистский пляж —
Там презрели Лютера заветы,
Были фрукты, рай, и в нём шалаш!
Там в большом колхозном вертограде
Мы срывали древние плоды —
Не по зову Змия, спорта ради
И, хитрить не буду, — для еды…
Но, с небес без жалости взирая,
Вседержитель сделал ход конём,
Нас опять исторгнув прочь из рая…
Меньше месяца мы были в нём.
…Над Москва-рекой носилась чайка. Она покрикивала и часто окуналась в воду.
— Если чайки много купаются, это к ненастью, — сказала Кира. — Такая народная примета… Как поживает та женщина? Её звали Марьяна, верно?
— Мы давно расстались, — сказал он. — Почти тогда же. Лет через шесть я женился. Она тоже очень хороший человек.
— И мне повезло, — сказала Кира. — У меня муж на хорошей работе, не пьёт и любит детей. Только у меня их нет и быть не может. Тогда это произошло случайно, что я…
— У нас тоже нет, — пробормотал он.
— Я тогда чуть не умерла, — сказала она после долгого молчания.
Он не понял, к чему эти слова относились: к её душевному или физическому состоянию, но уточнять не стал…
Москворецкая чайка оказалась вещуньей: полил дождь, они пошли к машине. Уже стемнело, но они не уезжали. Сидели, вглядывались в лобовое стекло, покрытое, словно пСтом, мелкими каплями дождя. И почти не говорили.
Совсем уже в темноте к машине подошли трое. Один из них постучал пальцем в стекло. Это была милиция. Он опустил стекло, торопливо зажёг в кабине свет.
— Здравствуйте, — сказал старший лейтенант. — Гуляете?
— Да, — ответил он и зачем-то поспешно добавил: — Воздухом дышим. Выехали вот после работы. Погода хорошая была… сначала… Решили вот погулять…
— Погулять — это хорошо, — сказал старший лейтенант. — Документы предъявите.
— А что? — спросил он, открыл дверцу и вышел из машины. — Права? Почему?.. Я ничего, кажется, не нарушил…
Старший лейтенант молча взял документы, осветил фонарём.
— Кто с вами в кабине?
— В кабине? — переспросил он. — Как кто?.. Это моя… приятельница… Знакомая давняя… Она… Мы вместе… учились…
— Документы есть у нее?
— Нет, — ответил он. Сам не зная толком, почему, он не хотел, чтобы Кира показывала паспорт, даже если случайно взяла с собой. — Она педагог, — сказал он, понизив голос. — В институте… У неё муж… — И, видя, что старший лейтенант улыбнулся, добавил поспешно: — Мы давно… очень давно… дружим…
— Возьмите, — сказал старший лейтенант, возвращая удостоверение. — Поздно дрЩжите в лесопарковой зоне.
— Да, уже поздно, — сказал он и опять, как со стороны, услышал свой покорно-радостный голос. Этот же голос продолжал: — А дождь-то, кажется, прошёл. Я уж думал — зарядит… Вон звёзды видны…
Когда милиционеры ушли, он просунул голову в кабину.
— Выходи, погуляем ещё, — сказал он.
— Поедем скорей, — сказала она. — Не хочется больше… в этой зоне…
«Дворники» дружно стирали с ветрового стекла остатки памяти о дожде, свет фар не рассеивался, висел белёсыми хлопьями во влажном воздухе, асфальт был чёрным и бездонным, казалось — машина сейчас нырнёт в него и никогда не вынырнет обратно… Тряхнуло: переехали узкоколейку — ту, которую он знал с детства…
В центре она вышла из машины, сказала: ей нужно к подруге…
Больше они не виделись. Он несколько раз собирался позвонить, но в последний момент забывал. Своего телефона он ей не оставил…
ГЛАВА 6. «Если взялся метить атом…» Музей частушек имени Ю. и Ю. О Капе и об эстетике секса. Неожиданное появление Володи Чалкина. Мой виртуальный «базар» с неким «лОпэсом». Чалкин-младший и его одноклассник Вася, исповедующий «ахИмсу». Случай на Савёловском. Митя и Максим Горький
1
Знаете вы, что такое меченые атомы? Нет? Ну, это же всего-навсего изотопные индикаторы. Что? Тоже не очень понятно? Тогда скажу проще: это радиоактивные нуклиды… Снова не ясно? Объясняю более доступно: это суммарное название атомных ядер с числом протонов Z, числом нейронов N и общим числом нуклонов А = Z + N. Понятно? Ну и ладно…
