Томас Фланаган - Год французов
Ради чего стоит жертвовать жизнью, как не ради свободы. Есть ли дело достойнее и насущнее, чем борьба за свободу? Вряд ли твой отец осудил бы меня, выйди я с пистолетом на поединок и отдай я жизнь, отстаивая свое доброе имя, запятнанное молвой. Ведь дуэли в моде у наших дворян-самозванцев, мне же они претят.
Бесценная моя Элен, обещаю впредь не утомлять тебя столь серьезными размышлениями, буду писать о том, что тебе доступно и интересно. Ты говоришь о моих «взглядах», боюсь, у меня их просто нет. В поступках я полагаюсь на наитие — первые побуждения добродетельны. И к тебе меня привело наитие добродетельнейшее и могучее.
Джон подписал письмо, сложил, запечатал его и пошел в гостиную. Там сидел Джордж и читал. Шторы опущены, ярко горит лампа. На высоком, орехового дерева столе — маленький нож.
— Я думал, ты спишь. Уже за полночь.
— Я писал, — ответил Джон.
— Да что ты! Утомительное занятие.
— Письмо к Элен, — пояснил Джон.
— Вдвойне утомительно. Писать женщине — безумие. Всякое слово, что бомба, у тебя перед носом и взорваться может. Женщины хранят наши письма, а потом бьют нашего брата выдержками из них.
— Элен не из таких, — улыбнулся Джон. Он сидел лицом к брату, вытянув к камину ноги. — Хотя ты, несомненно, знаешь светских женщин лучше.
— К сожалению, — бросил Джордж и острым ножичком разрезал книжный лист. — Впрочем, разговаривая с женщиной, учишься многому. Например, как вести политику.
— Скорее, судя по твоим сравнениям, военные действия.
— Именно, — кивнул Джордж. — Политика и война. Неискушенным лучше держаться в стороне.
— И впрямь, — подхватил Джон.
— Война или, скажем, восстание. Оно, конечно, пагубнее всего. Заговоры, доносы, нетерпеливые сообщники. Все это, пожалуй, увлекает, но увлечение это крайне порочное.
— А не порочнее ли ухаживать за женой дуэлянта? Как мне рассказывали, и такое случается.
— Тогда по крайней мере было ясно, ради чего рискуешь, да и награда высока, — ответил Джордж и сдвинул очки на белый лоб.
— И риск оправдался?
— Еще бы. Я и по сей день вспоминаю эту женщину. Характером приветлива, в постели нежна. Да еще и умна. Чертовски умная женщина.
— Как высоко ты, Джордж, ставишь ум! В юности меня это так огорчало. Ведь я сам далеко не умен.
— Ну что ты, Джон, что ты! Хватило же у тебя ума попасть в изрядную переделку.
— Ладно, раз заговорили, — вздохнул Джон, — давай коснемся и этого.
— Только не сегодня. Времени у нас хватит. Наговоримся, успеем. А сейчас ночь, пора неподходящая.
В неровном свете камина с портрета на стене братьев созерцал высокий, осанистый господин в иноземном платье, но Джордж и Джон его не замечали.
КАСЛБАР, АВГУСТА 15-ГО
— Да благослови вас бог, — громко поздоровался Мак-Карти, переступив порог пивной.
— И тебе пусть пошлет благословение, — откликнулся хозяин.
Кое-кто из сидевших подле камина тоже ответил на приветствие. Два британских солдата в ярко-красных мундирах взглянули на пришельца и равнодушно отвернулись. Мак-Карти выложил медяк, взял кружку темного пива, пересек комнату и подсел к высокому мужчине средних лет.
— Далеко ж тебя, Оуэн Мак-Карти, занесло от Киллалы, — сказал тот.
— Верно, Шон Мак-Кенна, вот заехал лишь затем, чтобы тебя повидать, в лавке Брид сказала, где тебя искать. Молодец, и в лавке успеваешь, и в школе, да еще остается время за кружкой пива посидеть.
— Ты вроде тоже в этом себе не отказывал, — заметил Мак-Кенна и подвинулся, уступая Мак-Карти место на низкой скамье.
— Да что за таверны в Киллале! Грязные развалюхи. А у вас — город, веселье, хоть признаки цивилизации есть.
Меж ирландских слов английское «цивилизация» прозвенело, словно монетка об пол.
— Что ж, в Каслбаре тебе всегда рады, — произнес Мак-Кенна. Говорил он степенно и спокойно, и слова тоже степенные и спокойные.
— Вижу, у вас полно этих молодчиков, — Мак-Карти кивнул на солдат.
— Два полка. Один — Защитники принца Уэльского, а второй не помню, как называется. Пока они в казармах, но поговаривают, что их будут определять на постой средь местных. Приятно тебе было бы спать в одной постели с такой вон парочкой?
— Не более, чем им самим. У солдат жизнь несладкая. Оторвали от дома, поселили в чужом краю, будь то Ирландия или Индия.
— Эти подавляли восстание в Уэксфорде, — сказал Мак-Кенна, — а теперь их сюда прислали. Что за люди — не пойму, они и по-английски-то едва лопочут.
— Раз прислали, значит, какое-то дело у них в Мейо. — В словах Мак-Карти слышался вопрос.
Мак-Кенна понял и ответил:
— Ты б, Оуэн, латынью с этими Избранниками занялся, что ли, чтоб они ночами не разбойничали, а Цезаря да Вергилия читали.
— Как же, нужна этим мужланам латынь, — пробормотал Мак-Карти и уткнулся носом в кружку.
— И в Каслбаре Избранники объявились, — сказал Мак-Кенна, — и в восточных селеньях. Но пока ведут себя смирно. Только на воротах протестантской церкви бумажку свою повесили. Гроб нарисован да какие-то каракули.
— Да, это — рука Избранников, — кивнул Мак-Карти. — Под тем же названием сейчас и в Фоксфорде, и в Суинфорде банды орудуют. Добрый человек, что из Баллины меня до Каслбара подвез, все уши прожжужал про этих Избранников.
— И что ж он рассказал?
— Что народ в Мейо готовит восстание, как в свое время в Уэксфорде и в Ольстере. Глупый такой старик, беззубый, шепелявый, но слова у него — рекой. Разве можно верить хоть половине?
Мак-Кенна покачал головой.
— И в Каслбаре о том же толкуют. Что пора нам свободу обрести, землю поделить, чтоб каждому по хорошей ферме поставить. Ну и подобное из старых пророчеств да гаданий, какими на ярмарках промышляют. Родился, к примеру, в Слайго у одного мельника сын четырехпалый — вот и знамение. Ты, поди, отродясь таких глупостей не слыхивал?
— Слышал еще и не такие, — ответил Мак-Карти. — Слухи да предсказания — самое процветающее ремесло в этой стране.
Он отнес пустые кружки, поставил на прилавок. Солдаты-англичане слева тихо переговаривались. Красные мундиры толстого сукна, словно панцирем, отгораживали их от остальных в пивной.
Мак-Карти вернулся к столу с полными кружками.
— Знаешь, Шон, я подумываю, не уехать ли из Киллалы.
Мак-Кенна кивнул.
— Жить в Киллале трудно, радости никакой. Да и это мертвое море под боком.
— Нет, вовсе не потому. Я просто боюсь. Когда Избранники только объявились, я написал для них воззвание, теперь они требуют, чтоб я написал второе. И не сегодня завтра какая-нибудь продажная шкура шепнет мировым и мое имя.
— Пресвятая богородица! Да кто ж толкнул тебя на такое безумство? Ведь мировым все одно, кого на виселицу отправить.
— Как бы то ни было, а что написано пером — не вырубишь топором. Будто у меня выбор был! Да я и не жалею. До чего ж ужасная у людей жизнь, ты-то об этом знаешь. Истинно говорю, Шон, в наших краях все вершится, как кому бог на душу положит, ни складу ни ладу. В Киллале калечат господский скот, а месяцем позже в Каслбаре толкуют о четырехпалых младенцах.
— И не только, — перебил его Мак-Кенна. — Говорят, что французы уже идут морем с войском, да и Гэльская армия будто бы возрождается.
Старые песни, петые-перепетые, носятся в душном мареве. Вновь привиделся Мак-Карти черный лес пик на сером горизонте.
— Может, и придут французы, — согласился он, — только знают ли об этом в Слайго или Мейо?
— Правильно, Оуэн, делаешь, что из Мейо уезжаешь. Не хотелось бы мне видеть тебя среди подсудимых.
— Затем и пришел с тобой потолковать. Может, знаешь какой городок на востоке, где нужен учитель?
Мак-Кенна отпил из кружки и заговорил.
— Напишу сегодня Пэту Данфи в Лонгфорд. Он всегда в курсе дел, кто где нужен. Впрочем, любой город будет гордиться, что учителем у них — поэт Оуэн Мак-Карти.
— Далеко не любой, и ты, Шон, это прекрасно знаешь, — улыбнулся Мак-Карти.
— Ничего подобного. Ничего подобного! Любой город станет гордиться. Поэт ты замечательный, имя твое чтят многие, даже те, кто тебя и не видывал.
— Только они-то и чтят. Увидели б — враз отвернулись бы. Но учитель я неплохой. Конечно, людям придется сделать скидку на мои слабости, но, право же, в накладе они не останутся.
— Ты бы ограничивался пивом, — посоветовал Мак-Кенна, — а выпьешь чего покрепче — и до беды недалеко. Сегодня же вечером напишу Пэту Данфи и Эндрю Мак-Геннису в Маллингар — графства богатые, а учителей не хватает.
— Ты мне этим очень поможешь, через неделю-другую, если вестей от них не получишь, пойду дальше на восток, попытаю счастья.
— Верно, Оуэн, верно! Жаль с тобой расставаться, но сидеть здесь тебе не стоит.
