Джек Коуп - Прекрасный дом
Том сразу почувствовал себя неловко и был недоволен тем, что отец перевел разговор на женщин. Он поднялся, чтобы уйти.
— Я заказал для тебя в Спидейл Стад абердинского быка и двух телок. Их вышлют из Англии через два-три месяца.
— Чудесно, отец. Я очень вам благодарен.
— Почему тебе не нравятся девонцы?
— Они слишком нежны для степи — кожа да кости и никакого мяса. Абердинцы же — одно мясо, да и выносливы они очень, а если скрестить их с местной породой, то получится прекрасное стадо.
— Не нравится мне эта твоя затея со скрещиванием. Что станет с племенными производителями, если ты случишь их с тощими коровами из зарослей?
— Тощие коровы! Да ведь их родословная берет начало от времен фараонов. Вот уже пять или шесть тысяч лет Африка губит их, и все же они живут. Вот что мне в них нравится. Абердинцы добавят им мяса и молока и сохранят их выносливость. Я собираюсь влить абердинскую кровь в стада всех краалей в долине.
— Какая глупость!
Он сидел нахмурившись и пытался сдержать слюну, скопившуюся у него во рту. Внезапно он хрипло закричал на слугу-зулуса, и великан, ласково улыбнувшись Тому, покатил Филипа Эрскина в дом. Через окна, начинавшиеся у самого пола, до Тома доносились голоса и звон посуды. Миссис Эмма Мимприсс, хозяйничавшая в Раштон Грейндже большую часть года, держала дом гостеприимно открытым. Но, кто бы ни были ее гости, Том не хотел их видеть. Они обычно бесцельно бродили по комнатам, перелистывали газеты и английские журналы, пили чай на террасе, играли в теннис или крокет, меж тем как отец сидел в кресле у окна своего кабинета, презрительно нахмурив широкое морщинистое лицо. Том взял свою шляпу и быстро зашагал по лужайке. Если отец и намеревался что-то сказать ему, он все равно ничего не сказал, и нечего больше ждать. Они никогда не делились друг с другом своими сокровенными заботами и ни о чем не могли говорить больше пяти минут, кроме как о ферме. Первое время, когда он возвратился домой, узнав о болезни отца, он был не в силах стоять у постели больного и смотреть в охваченные ужасом глаза. О чем думал тогда отец? Вспоминал ли о своей жене, матери Тома? О детстве ли сына? Или все эти годы представлялись ему только сроком, в который он удвоил, утроил свое состояние? Придя к нему в спальню, Том нетерпеливо ждал кивка сиделки, означавшего, что уже можно незаметно выскользнуть из комнаты. Тогда он убедился, что они с отцом никогда не поймут друг друга. И по мере того, как отец поправлялся, оба старались нащупать какую-то возможность компромисса, полуправды, горькой для Тома, истощавшей его терпение и силы.
Том дернул за поводья, и экипаж помчался по аллее. Он снова взглянул на деревья; небо чуть побледнело, и в его синеву врезался почти прозрачный осколок убывающей луны. Радостное настроение исчезло, как пороховой дымок, и Том чувствовал какую-то подавленность и злость. Приближаясь к своему коттеджу, он увидел, как с дорожной насыпи кто-то соскочил в высокую, доходившую до колен траву. Это был Коломб. Том придержал лошадь и остановился.
— Отправляйся домой и распрягай, — сказал он Мбазо, передавая ему вожжи. — Я не поеду в поселок.
Коломб подошел к нему, и они вместе пошли по дороге. Том шел быстрее обычного, не говоря ни слова, а зулус с башмаками через плечо шагал следом, с тревогой поглядывая на него.
— Где ты строишься? — резко спросил Том.
— На земле моего отца. Потом я построю новый крааль.
— Так. А полиция?
— Они оставят меня в покое. Том, ты ведь сказал, что они не тронут меня.
— Разве я это сказал?
У старых резного дерева ворот, по обеим сторонам которых тянулась каменная ограда, они свернули с аллеи; это был участок земли, заросший огромными старыми камедными деревьями со стволами толщиной в восемь футов, а за ними в небольшой лощине под тенью листвы расположилась хижина с тростниковой крышей. Детьми они часто играли в этой хижине, где тогда пахло мышами и пылью. Они влезали и вылезали через разбитые окна, а в старой плите, бывало, хранили персики и гранаты, инжир и сладкие полосатые яблоки, что росли возле пересохшей канавы. Плодовые деревья были в то время старые, кривые и безнадежно запущенные. Их посадил человек, который выстроил Парадиз. Но он не успел насладиться фруктами и уехал, и одному богу известно, что с ним сталось.
— Какое хорошее место, — тихо и задумчиво заметил Коломб, припомнив прошлое.
— Я не могу защитить тебя от полиции, — раздраженно сказал Том. — Коко дома, но против нее поднимут судебное дело с адвокатами и всяческими неприятностями. Полиции все это не нравится, ты понимаешь? Если они смогут отомстить, месть будет жестокая. Что им от тебя нужно?
— Налог и принудительный труд.
— И больше ничего?
— Может быть, и еще что-нибудь, я не знаю.
— Я бы этому не удивился.
Резкий тон Тома заставил зулуса прищурить глаза, Коломб почуял опасность. Том поднялся на веранду и прошел через переднюю в свою комнату. Он жестом велел Коломбу следовать за собой и, видя, что тот остановился на пороге, сказал:
— Чего ты боишься? Ты же бывал здесь раньше.
— Я боюсь, Том. У тебя какой-то странный вид.
— Входи.
Коломб положил башмаки и кепку на пол и, неловко, неуклюже озираясь, остановился у порога. Взгляд его на секунду задержался на полке с оружием и затем скользнул в сторону.
— Ты мне лжешь, — сказал Том, и зулус медленно повернул голову, как противник, выгадывающий время.
Этот осторожный, затравленный взгляд внезапно потряс Тома. Если им действительно суждено быть противниками, то пусть бы они лучше никогда не встречались. Пусть бы водоворот событий никогда не столкнул их.
— В чем я солгал тебе?
— Когда мы говорили об истреблении белых свиней и кур, ты сказал, что ничего не знаешь.
— Я слышал об этом, но разве я сам убивал?
— Ты делал кое-что другое.
— Ты не спрашивал о том, что я делаю. Я ни в чем не солгал тебе.
— Все равно, ты что-то скрывал от меня.
Коломб сделал шаг вперед.
— Что? — спросил он.
Том чувствовал, что перед ним человек более осторожный, более сильный и более быстрый, чем он сам. Но он нарочно отвернулся и начал медленно отпирать высокий шкаф. Он вытащил винтовки, все еще связанные вместе, и положил их на пол между собой и Коломбом.
— Ты видел их раньше?
Том заставлял себя волноваться и негодовать, борясь с воспоминаниями о своей былой мужской дружбе с Коломбом. Лучше сразу покончить с этим — оба они дошли до предела в своей ярости. И он увидел: события назревают. Глаза зулуса налились кровью, а лицо его, казалось, вздулось, потемнело. Он облизнул губы, прежде чем ответить.
— Я видел их раньше, Том.
— Ну?
— Они принадлежат мне.
— Клянусь богом, ты просто сошел с ума. Значит, ты послал свою жену одну с этим грузом?
— Где она? — с трудом выговорил Коломб. Он присел на карточки и положил дрожавшую от напряжения руку на винтовки. — Где она?
— Я не знаю.
На мгновенье Коломб отвел взгляд и закрыл глаза: потом встал и выпрямился во весь рост, ожидая, что будет делать Том.
— Вчера, — сказал Том, — твой дед дал мне новое прозвище: Тот, Перед Кем Отступает Преступник.
Он повторил слова, выразительные и звучные, по-зулусски. Они подействовали на Коломба, как удар по лицу. Лоб его сморщился, словно от боли, а ноздри раздулись.
— Отец моего отца, — хрипло сказал он.
— Но-Ингиль или Коко знают, что ты делаешь?
— Они не знают.
Том взглянул на него. Что это — новая ложь? Разве не все они участвуют в этом, исступленно пытаясь вытащить из соломы ассагай или достать из-под пола спрятанные там топор и мушкет? Но этим они только обрушат смерть на свои мирные долины.
— Том, я не преступник, это плохое слово, мне тяжело его слышать.
— Что же, ты сеешь добро при помощи этих винтовок?
— Я оплакиваю свою жену, — сказал он, не отвечая на вопрос Тома. — Я плачу по ней, если она в опасности.
— Она вне опасности… — Том умолк, осознав смысл своих слов, и тихо добавил — Во всяком случае, в такой же степени, как все мы.
Эти слова немного успокоили зулуса и, казалось, вернули Тому его доверие. Он всегда был таким — слова и тон речи производили на него сильное впечатление, как будто в обычной человеческой речи скрыта чудесная, чуть ли не волшебная сила. Услышав невольно вырвавшиеся у Тома слова «она вне опасности», он как бы заглянул ясновидящим оком в душу друга и убедился, что оба они таят в себе обет, который никогда не будет нарушен. Он снова отошел в конец комнаты, к двери, и присел на корточки. Том понял, что теперь он поведет разговор так, как нужно ему, с тонкой, столь любимой зулусами дипломатией.
— Ты надеешься, что выйдешь сухим из воды в этом деле? — спросил он, толкнув ногой винтовки.
