Марк Полыковский - Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)
Надежда укрепляет силы, помогает идти вперед. надо идти, надо жить. У Шуры Беловой сложная судьба. Она разделяла с мужем тяготы войны. А тяготы эти велики. На каждом шагу опасность. И смерть. Рядом смерть. Она тесно прижимается к человеку, как только конница бросается в бой. Она таится во тьме ночи, прилетает вместе с пулей из-за засады. И надо думать о ней постоянно. Боец — он счастливый. Ему не до страха: он опьянен борьбой, закален опасностями. А жене, подруге его, выпадает эта черная думка о смерти.
Не спала Шура. Только задремлет, сомкнет усталые, воспаленные слезами веки — и тотчас ток в сердце — смерть! Сережа убит. И глаза — открыты. Руки прижимаются к груди, чтобы заглушить боль. Так минуту-две-.. Час… Потом усталость побеждает, смыкаются веки. И опять холодный укол в сердце.
Так до утра. Лишь перед рассветом приходит короткий, полный кошмаров сон…
— Смерть кяфирам!
Толпа ревела, выла, улюлюкала. Пули и гранаты уже не останавливали захмеленных анашой басмачей. Дервиши первыми лезли на дувалы, царапая костлявыми пальцами сбитую солнцем землю. Они хрипели, стонали, и в этих звуках были слова молитвы. Кое-кому удалось одолеть препятствие и, взобравшись на дувал, они плевались, изрыгая на осажденных грязную, пропитанную пылью слюну.
Соседние дома оказались в руках курширматовских молодчиков. С крыш, с деревьев они стреляли по осажденным. Отряд бека редел быстро. Почти все бойцы оказались ранеными. Многие отстреливались лежа или приткнувшись к стене плечом. Пуля попала в голову Мадамина. Он пытался еще держаться, но силы убывали, кровь вливала лицо, слепила глаза. Сухов подхватил командира, оттащил за сарай, в тихое место. Сорвал с шашки индивидуальный пакет, перевязал рану. Кровь немного спала.
Басмачи наседали. Учуяв скорую победу, они еще более осмелели. Небольшая, но крепкая калитка, припертая изнутри бревном, трещала под ударами прикладов. Шашками, пиками джигиты ковыряли забор, пытаясь сделать брешь. Теперь и Сергею Сухову стало ясно, что остались какие-то минуты. Только минуты. Он увидел спрыгнувшего с крыши басмача, первого, кому удалось попасть в маленькую крепость, и выстрелил в него. Тот скрючился, поджал руками живот и покатился по двору. Сухов выстрелил еще раз — теперь по дувалу, где кривлялся дервиш. Но пуля прошла стороной. В ответ раздался залп. Со всех сторон целились в комиссара, и он, пробитый насквозь, закачался, словно не знал, в какую сторону упасть. Рухнул тяжело, замертво.
Он не слышал, как, сломав калитку, с торжествующим криком ворвались басмачи, не чувствовал, как жалили его мстительные пули, как топтали коваными каблуками лицо и грудь. Сергея Сухова уже не было.
Расстрелянные после смерти, исполосованные клинками, проколотые пиками, лежали на земле двадцать шесть человек.
Приходит в бою минута, когда борьба уже не нужна. Пришла она в тот полдень и в Вуадиль. Стало тихо. И вдруг один из двадцати шести, казак Орехов, встал. Встал на дрожащих ногах, глянул затуманенными глазами вокруг и пошел. Басмачи в ужасе расступились. Живой коридор пропустил Орехова до калитки. И за калиткой отхлынула толпа, дала «мертвому» дорогу. Он шел к реке, к мосту, шел домой. Люди провожали его немыми взглядами. Вот уже и Шахимардан-сай, бурлящий, пенистый. Вот мост. Вступил на него Орехов. Сделал шаг. И упал. Упал навзничь.
Жизнь, мелькнувшая в нем на короткое мгновение, чтобы вынести тело бойца на волю, угасла навсегда. Басмачи подняли тело казака и бросили в поток.
В чайхане, на старых коврах, раскуривая анашу, праздновали свою победу курбаши. Сизый дымок кукнара уже затуманил глаза их, наполнил сердца покоем и радостью. Они говорили, улыбаясь, слушали, прикрыв блаженно веки. Каждому хотелось сказать Курширмату что-нибудь лестное, ласкающее слух, подогревающее тщеславие. И они не скупились на пышные слова. Но сам Курширмат не обращал внимания на эти потоки лести, он только жадно слушал скупой и тихий голос молодого гостя, сидевшего в кругу, рядом с Халходжой. Черные пытливые глаза этого гостя то и дело обращались к новоиспеченному «амир лашкар баши» и будто изучали его. «Говори, говори, — мысленно подталкивал гостя Ширмат. — Ради тебя все сделано, ради тебя собрались в этой чайхане и тянем сладостный аромат кукнара». Курбаши мог бы присовокупить к перечисленному и наряд свой — новенький желто-зеленый офицерский костюм английского образца, подаренный Курширмату гостем и специально для него надетый сегодня. Час назад он сфотографировался в нем, чтобы друзья и враги, чтобы господа за морем, как сказал человек с черными пытливыми глазами, увидели нового «амир лашкар баши» во всем блеске и поверили в его искреннюю дружбу к англичанам. «Офицер вооруженных сил Великобритании!» — назвал его гость и горячо пожал руку.
Конечно, один лишь костюм не мог бы осчастливить Курширмата. Но человек с пытливыми глазами обещал английские винчестеры, пулеметы, патроны. Обещал золото. Все то, что получал прежде Мадамин-бек, и даже больше. Ради этого можно стать искренним, настоящим другом. Тем паче, что цели их совпадают и ненависть к Советам одинакова. Под зеленым знаменем можно сражаться в любой форме. Сегодня пусть будет форма сирийского офицера. Она надежнее, чем мадаминовский чин полковника белой армии.
Курбаши продолжали курить кукнар, продолжали восхвалять Курширмата.
— Ты настоящий «амир», — льстиво пел Халходжа. — Мадаминов перстень тебе как раз. И белый конь бека нашел настоящего хозяина. Все твое по праву. Отдай же н мою долю за верность.
— Назови! — щедро откликнулся Курширмат.
— Она невелика.
— Все же?
— Голова Мадамина.
Курбаши не поверил:
— О какой голове говоришь?
— О мертвой.
Курширмат удивился нелепой и странной просьбе:
— Зачем тебе она?
Трудно было ответить на вопрос, и Халходжа промолчал.
Ему помог гость. Он сказал:
— Иногда и мертвецы бывают полезными. — И добавил с усмешкой: — Судьба грешника может образумить колеблющихся и теряющих веру в наше святое дело.
Он что-то знал, этот человек с черными пытливыми глазами. А может, только догадывался.
Курширмат посмотрел па гостя, потом на Халходжу и произнес смущённо:
— Ладно, бери. Твоя доля.
Через полчаса конюхи принесли мертвую голову бека. Она была уже очищена от грязи, вымыта. С мокрой черной бороды стекали розовые капли воды и крови.
— Ты еще послужишь мне, проклятый кяфир, — шепотом произнес Халходжа.
Он взял голову и осторожно положил в хурджун.
БЛУЖДАЮЩИЕ КОСТРЫ
— Русские убили Мадамина!
— Русские нарушили мир!
Стоустая молва потекла по Фергане и в ту же ночь докатилась до нас. Неведомо, кто принес ее. Во тьме трудно разглядеть лица, слышен лишь зловещий шепот. Мы в Намангане еще не знали, что произошло с беком и Сергеем Суховым, поэтому слухи поразили нас. Штабу бригады было известно одно: Мадамин и Сухов со взводом охраны выехали в Гарбуа и не вернулись. И еще — что разведка не нашла их следов. Но почему, каким образом гибель бека связывается с действиями наших войск? Неужели он снова вернулся к басмачам и убит во время боя? Где Сухов? Десятки вопросов возникали, и ни на один нельзя было ответить. И еще новость: басмаческие отряды, перешедшие на нашу сторону вместе с беком, подняли мятеж. Сегодня ночью многие сотни снялись и ушли в неизвестном направлении. Поднял зеленое знамя Аман-палван. Вокруг Намангана снова образовалась вражеская зона.
Горит керосиновая лампа. Желтоватый свет падает на большой стол, на котором лежит старая карта. Старая настолько, что проглядывают лысинки, краска поистерлась, да и сама бумага махрится. Кое-где совсем дыры, и Скуба — начальник штаба бригады — прежде; чем разыскать нужный пункт, старательно расправляет ладонью и пальцами лохмотья. Он умудряется все же устанавливать почти исчезнувшие названия и твердо называет их.
Несколько штабного вида, тучный, уже пожилой, в золотых очках, с аккуратно подстриженной бородкой, наш начштаба напоминал солидного учителя гимназии. Несмотря на «мирную» внешность, он обладал незаурядной храбростью и умел сохранять спокойствие в самых рискованных положениях. Добродушный и учтивый, любивший пошутить, он снискал к себе любовь и большое доверие всей кавбригады.
Усталые, мы сидели и ждали, когда Владимир Александрович разберется С картой.
Кужело вышагивает просторную комнату взад и вперед, о чем-то думает. Впрочем, можно легко догадаться о мыслях комбрига. Последние донесения тревожат всех и прежде всего Эрнеста Францевича.
Уже полночь. В номерах бывшей гостиницы «Россия» тишина. За стеной мерно стучит сапогами часовой. Во дворе, дожидаясь нас, хрустят сеном лошади. В открытые окна все слышно, даже шелест деревьев, одетых ранней листвой.
