Любовь Воронкова - Сын Зевса
– Смерть линкестийцам!
– Смерть изменникам!
Александр был во дворце, когда к нему в покои вбежал бледный от ужаса линкестиец Александр, младший из трех сыновей Аэропа. Он упал к ногам сына Филиппа.
– Царь, защити меня! Я не искал престола. Ты – законный наследник, ты – царь македонский! Не отправляй меня на смерть, я не виноват перед тобою!
– Где твои братья?
– Их казнили сейчас… На могиле царя Филиппа… Прямо на могильном холме…
Это был первый человек, который назвал Александра царем. Линкестиец был женат на дочери Антипатра. Антипатр любил его.
– Ты останешься со мной, – ответил Александр. – Ты будешь моим этером. Встань.
Город шумел, пока не наступила черная осенняя тьма. Александр слышал свое имя, которое повторялось в толпе. Он ждал, кого назовут еще. У его отца есть другие сыновья: сын танцовщицы, слабоумный Арридей, и маленький, недавно родившийся сын молодой Клеопатры… Но странно, о них как будто забыли. Забыли и Аминту, племянника царя, того самого Аминту, у которого когда-то Филипп отнял царскую власть… Пока забыли. Но могут вспомнить. Найдутся люди, которые пожелают править и от имени слабоумного Арридея, и от имени тихого, безвольного Аминты. А когда узнает о том, что случилось здесь, Аттал, то он немедленно явится, чтобы провозгласить царем македонским своего племянника, сына Клеопатры…
Мегарон во дворце понемногу заполнялся. Военачальники Филиппа собирались к пылающему очагу. Александр встречал и приветствовал их.
Говорили о том же, о чем думал Александр. Надо немедленно провозглашать его царем. Армии другого царя не нужно. Армия знает Александра.
Но не медлить, не медлить!..
На ночь никто не ушел. Все остались ночевать во дворце. Спали, не снимая оружия.
Под утро, когда особенно чуткой становится тишина, в час перед рассветом, Александра разбудили. Он вскочил, схватившись за кинжал.
– Это я, Александр. Это я, Гефестион.
– Где ты пропадал целый вечер?
– Нехорошие разговоры, Александр. Боюсь, как бы они не повредили тебе.
– Какие разговоры?
– Говорят, что сегодня ночью царица Олимпиада сама похоронила Павсания.
– Что?!
– Она сожгла его тело на могиле Филиппа.
– Убийцу! На могиле отца… Это ложь, Гефестион.
Александр не мог этому поверить. Нет, невозможно. Тогда, значит, Олимпиада знала, что так будет, и, может быть, хотела этого?
– И еще…
– Ну, говори, говори.
– Что она надела ему на голову золотой венок…
– Кто видел это?
– Не знаю. Только всюду говорят об этом, шепчутся. И еще…
– Продолжай.
– Говорят, что и ты хотел смерти Филиппа.
– Я? О Зевс и все боги! Я хотел его смерти?! – Александр застонал, будто и его, как отца, ударили кинжалом. – Это я-то хотел его смерти? Чем же я прогневал богов, что они позволяют людям бросать на меня такую черную тень?
Гефестион положил ему на плечо свою теплую твердую руку.
– Спокойней, Александр. Давай подумаем, давай припомним, не сказал ли ты каких-нибудь неосторожных слов, не подслушал ли их какой-нибудь злодей.
– Я говорил много дерзких слов отцу. Но я говорил это ему в лицо. Как я мог пожелать ему смерти, когда мне так нужна его жизнь!
– Ты же знаешь, что Павсаний без конца жаловался на Аттала, приставал с этим к царю, ходил к мачехе твоей, Клеопатре. Он ведь и к тебе приходил, помнишь?
– А!
Александр вспомнил.
Он читал «Медею» Еврипида. Захваченный трагической судьбой Медеи, неукротимой страстью ее характера, накаленными строфами Еврипидовых стихов, он вышел к Павсанию, повторяя вслух:
…Довольно за глаза,
Чтобы отца, и дочь, и мужа с нею
Мы в трупы обратили… Ненавистных…
Немало есть и способов…
Тут он встретил внимательный взгляд Павсания и умолк. Александр даже не выслушал как следует его жалобы. Что он мог сделать? Чем помочь? Отец тогда только что назначил Аттала полководцем. Александр – сын Олимпиады, ему ли бороться с Атталом?
Неужели эти строки Еврипида и подхватил Павсаний?
Отец обижал Александра. Но он же и любил его! Разве не сказал он однажды со слезами:
«Ищи себе другое царство, Македония для тебя слишком мала!»
Разве не уступил он Александру славу победы при Херонее? Разве не беседовали они иногда о самом сокровенном – о будущих делах государства, о военных планах, о тайнах политических действий царя-полководца? Кому доверял свои думы Филипп, кроме сына?
«…Пусть боги оградят тебя от того, что пришлось пережить мне, чтобы тебе никогда не пришлось каяться в содеянном, чего уже нельзя вернуть» – вот какие слова говорил ему отец!
– Значит, это я натолкнул Павсания на убийство? – с ужасом спросил Александр.
– О нет! О нет! – решительно возразил Гефестион. – Может быть, он подслушал твои слова и счел тебя союзником в этом деле. Но натолкнули его на убийство другие люди. Линкестийцы. Они. Только они. Им нужна царская власть. Убить отца, опорочить сына – вот путь их действий.
– Спасибо, Гефестион. Клянусь Зевсом, мне так нужна твоя дружба.
– Я всегда буду возле тебя, Александр. Пока не уведет меня смерть. Или пока ты сам меня не прогонишь.
– Я прогоню тебя немедленно. Иди и ложись спать.
– Ложись и ты. Светает.
Высокая фигура Гефестиона исчезла за толстой занавесью.
Александр вздохнул:
– Разве есть у меня время спать теперь?
Он вышел во двор. Квадрат лунного света лежал на старых каменных плитах. Осенние звезды низко висели над черными вершинами гор, и то одна, то другая падали с неба.
Над стеной, окружающей дворец, лунно поблескивали острия копий. Это стража стоит. Так же, как стояла, когда во дворце спал Филипп. Прохладный ветер, спустившийся с гор, перебирал густые кудри Александра, откинутые со лба. Это приятно успокаивало.
Светлая фигура под покрывалом неожиданно появилась из темных глубин дворца и остановилась на лунных ступенях. Рука, сверкнувшая огнями драгоценных колец, откинула покрывало.
– Мать!
Олимпиада улыбнулась, торжествующе приподняв подбородок. Александр подошел к ней.
– Ты похоронила Павсания?
– Да, – ответила она, – я похоронила Павсания. Я зажгла ему костер над прахом Филиппа!
Александр быстро оглянулся: не слушает ли их кто-нибудь? Но Олимпиада и не думала таиться.
– Да. Это сделала я! – громко сказала она. – Я похоронила убийцу Филиппа и надела на него золотой венок!
Александр молча глядел на нее.
– Да, – продолжала Олимпиада в каком-то странном торжествующем веселье, – это сделала я. И лошадей для Павсания приготовила я. Пусть все знают об этом. Дочь эпирских царей, потомков Ахиллеса, безнаказанно оскорблять нельзя. Я рукой Павсания убила Филиппа.
Александр смотрел на нее с горьким чувством жалости. Нет, она не убивала Филиппа ни своей, ни чужой рукой – убийцы не провозглашают во весь голос о своем преступлении. Она не успела и не сумела отомстить Филиппу. И теперь это осталось ей на всю жизнь – острая горечь неотомщенной обиды.
– Не щади своих врагов, Александр, – сказала Олимпиада, словно заклиная его, – не поддавайся жалости и лукавым речам. Всех, кто может тебе помешать, всех, кто может стать на твоем пути, – а их немало! – убивай не раздумывая. Убей Аттала. Убей Клеопатру, убей ее сына. Убей Аминту. Только тогда ты, царь македонский, сможешь остаться царем. Запомни!
Она секунду глядела ему в глаза. Потом снова накинула покрывало на голову и неслышно исчезла в тени портика.
Сколько злобы, сколько жестокости! Александр не щадил врагов в бою, но убивать безоружных…
Александр, нахмурясь, смотрел ей вслед. Стены дворца, деревянные колонны, плиты под его ногами с проросшей травой по краям, деревья с застрявшими в ветвях звездами, – все повторяло только ему слышными голосами:
«Запомни… Запомни… Запомни!..»
И Александр запомнил.
АЛЕКСАНДР, ЦАРЬ МАКЕДОНСКИЙ
Только этот час перед рассветом, когда вся природа затаив дыхание ждет наступления утра, только этот час был тихим в древнем городе. Но лишь озарились вершины гор, лишь золотые стрелы светлого бога Гелиоса пронзили глубокую синеву неба, улицы снова заполнились народом.
Толпы прибывали отовсюду – из дальних селений, из городов. Шли пастухи с горных пастбищ, шли из лесов звероловы.
И опять забурлили возбужденные голоса. Теперь нашлись люди, которые вспомнили Аминту. Аминта – сын старшего брата покойного царя. Филипп отнял у него царство. Так пусть же теперь восторжествует справедливость, пусть Аминта получит царский венец, принадлежащий ему по праву!
Вспомнили о маленьком сыне Клеопатры. Вот кто должен царствовать! Многие вельможи, которые в угоду царю Филиппу насмехались над Олимпиадой и не стеснялись показывать ей свое презрение, теперь страшились ее мести. Все знали дикий и мстительный ее нрав. Так пусть будет царем сын Клеопатры, Клеопатра им не опасна.
