Любовь Воронкова - В глуби веков
Обзор книги Любовь Воронкова - В глуби веков
«В глуби веков» хронологически продолжает книгу Л. Воронковой «Сын Зевса» и раскрывает читателям одну из интереснейших, знаменитых и тем не менее загадочных страниц мировой истории.
Позади остались юношеские подвиги Александра. Теперь он великий полководец Александр Македонский, с огнем и мечом идет по дальним странам, проложив свой путь от Македонии до глубинных индийских царств. Вся бурная, противоречивая, наполненная событиями жизнь полководца подчинена одной цели — пройти весь мир, завоевать его и стать единственным его властелином.
1973 ru ru LT Nemo FB Tools 2004-12-27 http://vgershov.lib.ru/ OCR Ершов В. Г. [email protected] 90DB23C2-D1AF-4CDE-9EB6-31E90A609303 1.1v 1.1 — дополнительное форматирование OCR Альдебаран
Сын Зевса. В глуби веков: Исторические романы Детская литература Москва 1984 Воронкова Л. Ф. В75. Сын Зевса. В глуби веков: Исторические романы / Рис. И. Ильинского. — Переизд. — М.: Дет. лит., 1984. — 608 с., ил. — (Библиотечная серия). Для старшего школьного возраста. Тираж 150 000 экз. Цена 1 р. 40 к. ИБ № 7705. Ответственный редактор С. М. Пономарева. Художественный редактор И. И. Комарова. Технические редакторы С. Г. Маркович и Н. Г. Мохова. Корректоры В. В. Борисова и О. И. Иванова.Любовь Федоровна Воронкова
В глуби веков
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НАЧАЛО ДАЛЕКИХ ПУТЕЙ
— Почему он раздарил все свои владения? — с тоской в заплаканных глазах сказала Ланика. — Или сердце говорит ему, что он больше не вернется в Македонию? Все раздарил друзьям — земли свои, города… Ну, все, что у него было!
Олимпиада ответила, не оборачиваясь:
— На что Александру жалкие богатства Македонии, если он возьмет все сокровища мира?
Ланика, кормилица царя, и царица Олимпиада, мать царя, стояли у бойницы дворцовой башни и глядели, как уходило из Пеллы македонское войско. Оно уже вышло из городских ворот и теперь двигалось по широкой равнине, окружающей Пеллу. И женщины видели, как далеко, во главе конницы, светятся два белых пера на шлеме полководца.
— Хорошо, что нашлись люди с совестью, отказались взять последнее у своего царя, — продолжала Ланика. — «А что же ты себе оставляешь, царь?» А царь ответил так гордо, так красиво: «А себе я оставляю надежды!» Тут, видно, друзьям стало совестно. «Ну, и мы, твои соратники, возьмем долю в твоих надеждах!» И начали отказываться от его даров. Гефестион отказался, Неарх, Эригий… Но куда больше было просящих и получающих!
— Пусть просят и пусть получают, — холодно возразила Олимпиада, — верность друзей стóит того, чтобы подкрепить ее золотом. Александр это понимает.
Олимпиада немало лет прожила со своим мужем, царем Филиппом, который считал, что ни один вражеский город не устоит, если в его ворота войдет осел, груженный золотом. И в бескорыстную дружбу она тоже не верила.
Войско удалялось быстро, исчезая в желтом тумане пыли.
Вот уже конница вступила в горный проход. Скрылась и пехота. И обозы утянулись за холмы. Вот уже и нет никого. Нет никого. Только пыль медленно оседает вдали.
Ланика опустила голову, закрывшись покрывалом.
Олимпиада, с побледневшим лицом, крепко сжав губы, медленно сошла вниз.
Во дворце, в небольшом мегароне царицы, ее ждали знатные македонянки, жены ушедших с Александром полководцев, сестры и матери его молодых этеров — друзей. Олимпиада — царица, но ведь и она — мать, сын которой отправился в далекий и опасный поход. И только богам известно, кто вернется из этого похода!
Олимпиада остановилась перед ними. Черные глаза ее были усталыми и надменными. — Я вижу печаль на ваших лицах. Почему? Царь македонский повел македонян на великие подвиги, он повел их за славой, за богатством, за новыми землями. Царь Александр, а с ним и Македония станут властвовать над всей Элладой и над всеми эллинскими городами в Азии! Он выполнит то, что не успел сделать царь Филипп. Может, это вас и печалит?
Лишь одна старая женщина из рода линкестийцев, македонской знати, рода гордого и строптивого, осмелилась ответить Олимпиаде:
— Война — не пир и не праздник. А дети наши — смертны.
— Смертны? — Олимпиада еле взглянула на нее. — Смертно тело. Но слава бессмертна. Не о гибели наших детей нужно думать, а об их славе. Пусть плачут те, чьи дети гибнут бесславно!
Движением руки Олимпиада приказала им удалиться.
— Счастье тем, кто может думать о славе, — прошептала линкестийка, метнув на Олимпиаду взгляд, полный ненависти, — а что делать мне, чьи сыновья погублены злодейски и бесславно?
Двое сыновей ее казнены в тот день, когда был убит царь Филипп: их обвинили в заговоре. Третий еще жив — Александр-Линкестиец в армии царя, в коннице царских этеров. Сколько осталось жить ее последнему сыну? Царь Александр, сын Филиппа, простил его. Может быть, за то, что тот прибежал и первым назвал Александра царем македонским. Может быть, поверил его слезам и клятвам в верности. Но разве простит когда-нибудь Олимпиада и разве поверит когда-нибудь, что Линкестиец станет искренним другом ее сыну, сыну Филиппа?
Линкестийка прижала руку к сердцу, которое сильно болело в эту минуту, и пошла, склонив голову, из царских покоев. Другом сына Филиппа? Да тогда она сама проклянет своего сына и призовет гнев богов на его голову, если он станет другом сыну Филиппа, другом царю, ради которого казнили его братьев, ее двоих сыновей. Ведь линкестийцы считали, что они тоже имели право на македонский престол!
Женщины тихо ушли из царского дворца. Большой двор, вымощенный плитами, опустел. На алтаре в углу двора, где сегодня приносили жертву, дотлевали подернутые голубым пеплом угли. Только стража стояла, как всегда, на стенах крепости. Да из большого царского мегарона, что на мужской половине, глухо доносились молодые голоса знатных юношей, оставленных царем для охраны дворца. Этого потребовала Олимпиада — она боялась.
Она боялась линкестийцев, оставшихся в живых после жестокой расправы. Она знала, что в их горных замках Верхней Македонии затаились месть и ненависть.
Она боялась родственников полководца Аттала, которого убили, опасаясь, что он помешает провозгласить Александра царем. Боялась и родственников Клеопатры, на которой незадолго до смерти женился царь Филипп, отстранив Олимпиаду. Олимпиада, ненавидевшая Клеопатру, принудила ее покончить с собой.
Тени погибших не тревожили Олимпиаду. Ее тревожило, что еще много врагов осталось в живых. Она шла сейчас из зала в зал, из комнаты в комнату — трудно было сидеть в гинекее. Трудно и заниматься повседневными делами хозяйки, госпожи большого богатого дома, где много слуг, рабов и старых родственников… Пусть все идет как идет. Ланика присмотрит за порядком во дворце. А ей, Олимпиаде, надо навести порядок в своих мыслях и чувствах. Трудно провожать на войну сына. Не впервые она провожает его — и все-таки каждый раз трудно.
«Ну, ну, — ободряла она себя, — он — потомок эпирских и македонских царей, потомок Геракла и Ахиллеса. Пусть идет, пусть побеждает. Разве даром у нас на крыше сидели два орла, когда он родился?.. Все понимаю, все понимаю, — спорила она сама с собой, — и все-таки трудно, трудно».
Послышались тихие шаги. У входа стояла Ланика.
— Войди.
Олимпиада только Ланику могла выносить сейчас, только ее доброе присутствие помогало пережить эти тяжелые часы. К тому же можно было и позлословить и пожаловаться — Ланика никому не выдаст ее.
— Зачем он оставил правителем Македонии Антипатра? Я бы и сама справилась с делами. Не проходит дня, когда бы этот старый грубиян не дал мне почувствовать свое недоброжелательство. Еще бы! Он был бы рад возвести на царство своего зятя Александра-Линкестийца, которого мой сын помиловал. И напрасно помиловал!
— Но Антипатр, когда спорили из-за царства, отстаивал Александра, сына Филиппа, а не Линкестийца, — мягко возразила Ланика. — Если бы не Антипатр и не старик Парменион, еще неизвестно, чем бы окончилась смута, которая была тогда.
— А я? Я, по-твоему, сидела и молчала?
Ланика затаила горькую усмешку. Нет, ее госпожа не сидела бездеятельно и не молчала. Много людей умерло тогда именно потому, что она не молчала, а требовала их смерти.
— Теперь будут говорить, — продолжала Олимпиада, — что Антипатр да еще Парменион сделали царем Александра. Но они отстаивали его только потому, что Александр — законный наследник. Кому же это было не ясно? Кстати, и я Пармениону не очень-то доверяла бы. Такое огромное войско у него в руках!
