Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
Он видел, что она все еще борется со смертью.
Мама начала напевать псалом, который всегда пела в Зальцбурге, Наннерль знала его чуть не с рождения. Ослабевшая девочка с трудом открыла глаза и прислушалась. Мама обняла ее и, укачивая, как маленькую, шептала:
– Солнышко наше, любимая доченька!
Понемногу Наннерль стала выздоравливать. Окруженная любовью, она чувствовала, что снова заняла в семье по праву принадлежащее ей место. Папа и Мама говорили только о ней. Но окончательно она убедилась, что находится вне опасности, лишь когда Папа начал жаловаться на свою подагру. Папа сказал, что Наннерль болеет уже целый месяц. Она спросила, где же Вольферль, и Папа пояснил, что он тоже болен. Брат снова хочет ее затмить, решила Наннерль.
Вольфганг устал болеть. По приезде в Гаагу он тут же слег с ангиной; едва оправившись после болезни, он стал мучиться от ревматизма в руках, и ему пришлось прекратить упражнения. И только встала Наннерль с постели, как он свалился с высокой температурой, тошнотой, поносом и резями в желудке.
Вольферль провел в постели несколько недель, терзаясь от того, что не может упражняться. Болезнь угнетала его. Папа и Мама, желая развеселить сына, подшучивали над частыми действиями его желудка, но он даже не улыбался. Видно, никогда не избавиться ему от боли и страданий, со страхом думал он. Слабость, овладевшая им, казалась унизительной. Почувствовав себя немного лучше, он сразу же захотел встать, и Папа, с облегчением вздохнув, сказал Маме:
– Наверное, прав был лекарь, тот, который сказал, что дети, видимо, больны typhus abdominalis – брюшным тифом. – Папа гордился знанием латыни.
Вольфганг стыдился своего немощного тела. Он попытался встать, но не смог устоять на ногах – ступни и пальцы ног точно онемели. Лишь через неделю, когда он, наконец, начал ходить без посторонней помощи, к родителям вернулся сон.
На празднествах по случаю того, что принц Оранский стал главой Нидерландской республики, Вольфганг и Леопольд исполнили шесть сочиненных Вольфгангом сонат для клавесина и скрипки, которые он посвятил принцессе Каролине. Принц дал им пятьдесят гульденов, и после почти целого года, проведенного в Голландии, они наконец двинулись в Париж. Перед отъездом Леопольд, встревоженный молчанием Шраттенбаха по поводу его столь затянувшегося отпуска, послал архиепископу сонаты, посвященные принцессе Каролине, сопроводив их скромным и очень милым письмом от Вольфганга.
Леопольд остался доволен сердечным приемом, оказанным его семье Гриммом. Гримм вновь представил его публике как капельмейстера архиепископа зальцбургского, устроил несколько концертов у принца Конти и поместил в «Литературной корреспонденции» хвалебную статью о Моцартах, где особо подчеркнул растущее мастерство Вольфганга как композитора. Сам Леопольд не мог бы написать лучше, и статья Гримма привела его в восхищение.
Но прошло два месяца, и Леопольд понял, что и в Париже невозможно, рассчитывать на постоянный успех. Заболел принц Конти, и все концерты во дворце отменили. У аристократов, покровительствовавших им прежде, появились новые развлечения. Людовик XV после смерти госпожи Помпадур занялся поисками очередной любовницы и совсем забыл о музыке. Итак, снова увидев, что расходы стали превышать доходы, Леопольд собрался в дорогу. Граф Арко от имени архиепископа прислал ему коротенькую благодарственную записку за «голландские сонаты», и больше ничего.
Господин Гримм и госпожа д'Эпинэ, пришедшие проститься, посоветовали им ехать домой через Швейцарию, где дети могли бы выступить перед их большим другом – Вольтером, он жил в Ферни, поблизости от Женевы. Леопольд считал Вольтера безбожником и проходимцем, но понимал, как важно заручиться его покровительством.
– Прекрасная мысль! – воскликнул он. Госпожа д'Эпинэ пришла в восторг.
– Я сама напишу ему.
– Вольтер любит ее, потому что она не лебезит перед ним, – пояснил Гримм.
– Вольтера очень интересуют феномены вроде Вольфганга, – сказала госпожа д'Эпинэ.
А Гримм добавил:
– Леопольд, надеюсь, вы не требуете от мальчика слишком многого. Он очень хрупкий на вид.
– Он же болел тифом в Голландии. Но ничего, как только мы вернемся домой, времени для отдыха у него будет больше чем достаточно. С путешествиями покончено. По крайней мере, на время.
– У мальчика удивительный природный ум и очарование. Будет обидно, если преждевременное развитие убьет в нем эти качества.
– Согласен с вами- сказал Леопольд и в знак благодарности за все услуги, оказанные им Гриммом, преподнес ему с дарственной надписью свою «Скрипичную школу», изданную в Голландии во время их пребывания там.
– Точно такой же экземпляр я подарил принцу Оранскому, – гордо заявил он.
– Я очень тронут, очень! – ответил Гримм. – Желаю вам удачи у господина Вольтера.
После месяца, проведенного в Дижоне и Лионе, где они давали концерты, Моцарты поспешили в Женеву. В Женеве Леопольда ожидало письмо от госпожи д'Эпинэ, в котором та сообщала, что Вольтер из-за болезни не сможет принять детей. Вольфганг весьма удивился огорчению Папы, он-то знал, что такое болезнь. На него не действовала и слава Вольтера, он уже играл для стольких знаменитостей- одной больше или меньше, разве это имеет значение?
В подтверждение своих слов госпожа д'Эпинэ приложила ответ Вольтера, и рассерженный Папа прочитал его вслух:
«Я весьма сожалею, мадам, но Ваш маленький Моцарт выбрал крайне неподходящее время, чтобы нести гармонию в храм Дисгармонии, где обитаю я. Как Вам известно, я живу в двух лье от Женевы и редко куда-либо выезжаю. А теперь еще заболела госпожа Дени. Сам я уже несколько недель лежу в постели, а Вы хотите, чтобы я слушал Вашего молодого клавесиниста. Право, милый друг, Вы требуете от меня слишком многого. Я даже не вступил еще на путь выздоровления».
Папа вышел из себя:
– Проклятый безбожник! Смеет еще распространяться о своих мерзких шлюхах! Говорят, будто он мнителен до отвращения. Как бы то ни было, мы едем в Италию. Отсюда до нее рукой подать.
Вольфгангу очень хотелось поехать в Италию – самую музыкальную страну в мире, но только не сейчас, а когда пройдет усталость. Но он не смел противоречить и без того рассерженному Папе.
Мама, однако, поняла его и сказала:
– Мы не можем больше затягивать нашу поездку. Дети совершенно измучены. Стоит им еще раз заболеть – и мы их потеряем.
По выражению лица Папы было видно, что в душе он согласен с Мамой, но не хочет признаваться в этом.
– Мне лучше всех известно состояние их здоровья, – сердито сказал он.
В конце концов, Папа решил держать путь в Германию, не заезжая больше ни в какие страны; в это время года погода в Италии вредна для здоровья, объявил он.
Иногда Вольфгангу казалось, что Папа вовсе не хочет возвращаться домой: по пути они останавливались в каждом швейцарском и немецком городе, где только можно было дать концерт, и лишь через несколько месяцев направились в Зальцбург.
В Мюнхене, совсем недалеко от дома, они снова задержались.
Прошла неделя, а они все не трогались с места. Казалось, Папа страшится этого последнего шага, отделяющего их от Зальцбурга. Мама умоляла его ехать домой, а он сидел у стола и разбирал бумаги, накопившиеся за поездку. И как только у Папы хватало терпения вести столько записей? «Но Папа так гордился поездкой, что вел подробный дневник, где были поименованы все города, которые они посетили, и все люди, перед которыми выступали, а также полученные за это время деньги и все музыкальные произведения, сочиненные Вольфгангом.
– Вы только посмотрите, – объявил Папа. – После отъезда из Лондона мы дали концерты в Дюнкерке, Лилле, Тенте, Антверпене, Роттердаме, Гааге, Амстердаме, Утрехте, Париже, Дижоне, Лионе, Женеве, Лозанне, Берне, Цюрихе, Винтертуре, Шафхаузене, Донауэшингене, Диллингене и вот теперь в Мюнхене! Подумать только, что мы…
– Ты считаешь, это произведет впечатление на архиепископа? – перебила его Мама.
– Оставь свой язвительный тон. Посмотри, сколько мы заработали! Сколько вещей сочинил за это время Вольфганг! Тридцать, включая симфонии и оперные арии.
– Сколько же мы заработали?
– Нам хватит на жизнь, если архиепископ меня уволит.
– На всю жизнь, до самой смерти?
Папа молчал, и вдруг у Вольфганга вырвалось:
– Папа, я буду играть везде, где вы только захотите. И сколько захотите.
– Да, мой мальчик. – Папа с трудом сдержал волнение. – Нам всем придется много трудиться.
– Но теперь мы можем ехать домой? Поедемте, прошу вас, Папа!
Проходил час за часом, а Папа все не принимал окончательного решения. Вновь и вновь перечитывал свои записи, а в ушах по-прежнему звучал умоляющий голос сына. С его стороны, конечно, было большой дерзостью затянуть отпуск до трех лет. Но мысль о том, что после трех лет, проведенных в обществе знатных и именитых людей, он вновь станет жалким вице-капельмейстером, была невыносима. В отчаянии он решил написать Хагенауэру:
