Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
В этом призрачном королевстве не было ничего безобразного, там никто никогда не болел, солнце всегда ярко и тепло светило, не то что в Англии. Жизнь была прекрасна, и он был счастлив. Он вспомнил, как Бах говорил: «Музыка должна петь». У Баха она в правда пела. Итак, тема у него есть. Поглощенный думами о споем королевстве, Вольфганг в то же время записывал созвучия, которые еще прежде слышал у Баха. Подражая своему кумиру – Баху, он строил симфонию на контрастах, делая все, чтобы она звучала мелодично и нежно, как у учителя. В симфонии не должна звучать печаль. Музыка Баха вовсе не печальна. И еще он вспомнил о кларнетах, которые использовал в своей опере Бах, и сказал Наннерль, с любопытством следившей за ним:
– Напомни мне, чтобы я поручил валторнам что-нибудь интересное.
– Сам помни, – огрызнулась Наннерль, чувствуя себя несчастной и заброшенной. Все только и думали о Вольфганге, а он просто глупый мальчишка – выдумал себе какое-то королевство и не хочет сказать, кто же в нем царствует, а ведь по сравнению с ней он ничего не смыслит в жизни. Папа говорит всем, что ей двенадцать, а ей уже тринадцать, четырнадцатый, она почти взрослая, а Вольфганг – ребенок. Но, увидев, как сильно брат увлечен работой, она все-таки напомнила ему о валторнах, и он в знак благодарности поцеловал сестру, а она обрадовалась, хотя и сделала вид, что не любит подобных нежностей.
Вольфганг вскоре закончил симфонию. И когда Леопольд окончательно выздоровел, преподнес ее отцу.
В душе Леопольд был очень доволен подарком и мастерством сына, но никак не проявил своих чувств – пусть Вольфганг считает сочинение музыки обычным делом. Он не удивился влиянию музыки Баха, ясно ощущавшемуся в симфонии. Очевидно, сын по-прежнему считал Баха лучшим, умнейшим и прекраснейшим из людей; все же, преподнося симфонию, Вольфганг горячо обнял Папу.
Утешаясь этим воспоминанием, Леопольд принялся наверстывать упущенное время. Он велел Вольфгангу сочинить шесть сонат для клавесина, скрипки и виолончели – их они посвятили королеве. А когда королева, приняв подарок, прислала Леопольду пятьдесят гиней, а затем пригласила детей принять участие в придворных празднествах по случаю четвертой годовщины восшествия Георга III на престол, он окончательно уверился в мудрости своего решения попытать счастья в Англии.
20
Король и королева восторгались игрой детей, однако дальнейших приглашений не последовало. Суровая политика Георга III в отношении американских колоний вызывала всеобщее недовольство, и в январе 1765 года, как раз когда Вольфганг праздновал свое девятилетие, а Леопольд мечтал о новых триумфах, – в городе начались беспорядки в знак протеста против ущемления Георгом III прежних свобод. Волнения были подавлены по приказу короля, требовавшего беспрекословности, повиновения, но недовольство внутри страны осталось. Георг заболел, и все дворцовые развлечения были отменены.
Из-за политических осложнений сократилось и число публичных концертов. Выступления Моцартов перестали быть сенсацией, и знать потеряла к ним интерес. Бах был погружен в собственные дела, хотя и продолжал заниматься с Вольфгангом, а разбогатевший Манцуоли строил планы возвращения в Италию; ни у того, ни у другого не оставалось времени заботиться о Моцартах. Поэтому, как только Леопольд заметил, что расходы их стали превышать доходы, он решил покинуть Англию.
Вольфганг радовался отъезду. Теперь, когда интерес к ним ослаб, Англия быстро ему наскучила. Папа свозил их с Наннерль посмотреть Тауэр, собор св. Павла и Вестминстерское аббатство, Линкольнфилдз и колонну, сооруженную в память пожара 1666 года, но разве могло все это сравниться с выступлениями или сочинением музыки? Однако при прощании с Бахом Вольфганг расплакался и не хотел покидать дом учителя.
Иоганн Кристиан тоже расчувствовался, а Вольфганг твердил:
– Мы больше не увидимся. На что Бах сказал:
– Обязательно увидимся!
– Нет, нет, – говорил Вольфганг, – ведь вы никогда не приедете в Зальцбург, что вам там делать?
Бах молчал: он понимал, мальчик прав. Повернувшись к Леопольду, композитор спросил:
– А вы не вернетесь?
– Из Зальцбурга? Вряд ли.
– В Англии ваших детей искренне полюбили.
– Вы думаете?
– Уверен. Несмотря на неудачи, постигшие вас в последнее время, – в голосе Баха зазвучали несвойственные ему умоляющие нотки, – прошу вас, приезжайте.
В последнюю минуту Леопольд переменил планы и вместо того, чтобы возвращаться домой через Париж, решил поехать в Голландию. Он написал в Зальцбург, что голландский посол в Англии настойчиво просил детей выступить перед семнадцатилетним принцем Оранским, который через год должен был стать во главе Нидерландской республики, и перед его беременной сестрой принцессой Каролиной. Как пояснил Леопольд в письме к Буллннгеру: «Разве можно отказать беременной женщине, а ой очень хочется послушать детей; но оттуда мы, не задерживаясь, направимся домой».
Не мог же он поведать о том, что его томят мрачные предчувствия, что стоит вернуться в родной город, и ему неизбежно придется распрощаться со своей независимостью и поставить крест на собственной карьере. Леопольда несколько взбодрил теплый прием, оказанный им принцем Оранским и принцессой Каролиной: те пришли в восторг от детей и щедро осыпали его гульденами.
Через три недели после приезда в Гаагу они узнали о внезапной кончине мужа Марии Терезии императора Франца I, умершего от апоплексического удара. Однако Леопольд не испытывал особой печали, так как, по общему мнению, наследник Франца – новый император Иосиф II был несравненно музыкальнее отца.
В тот вечер, когда Леопольд узнал о смерти императора Франца, заболела Наннерль. Сначала Леопольд решил, что это просто сильная инфлюенца, которой он и сам переболел в Англии, но скоро ей стало совсем плохо, и отец потерял голову. Никто из лекарей – хотя среди них был и личный лекарь принцессы Каролины, и лекарь, присланный английским послом, – не мог определить, что у девочки за болезнь и как ее лечить. Наннерль становилось все хуже, и Леопольд спешно послал за священником, чтобы причастить дочь на случай, если господь пожелает призвать ее к себе.
Наннерль думала, что умирает. Никогда прежде не испытывала она таких мучений. А тут еще возле кровати появился священник. Значит, теперь вся слава достанется одному Вольфгангу. Хмурый священник унылым голосом уверял ее, что в раю живется куда лучше, чем в сем грешном мире. Желая облегчить агонию, он совал ей крест, а она инстинктивно прижимала руки к животу, стремясь утишить боль, до того ужасную, что ей чудилось, будто она уже в аду.
Она забылась, и в бреду ей являлось много разных людей, но среди них Наннерль не видела близких. А когда она снова пришла в себя, священника уже не было, у кровати стояла, заливаясь слезами, Мама, рядом с ней Папа, и вид у него был просто ужасный. Но где же Вольферль? Неужели брат не знает, как сильно она больна? Наннерль хотела спросить родителей, но в глазах у нее снова помутилось.
Как видение, перед ней возник Зальцбург. Радуга ореолом охватила город и крепость Гогензальцбург. Это было так красиво, что у нее перехватило дыхание, и она страстно пожелала: «Пусть я умру, и они будут наказаны за то, что против воли увезли меня оттуда! Ведь его светлость отпустил Папу всего на год, а не на два и не на три!» И тут Наннерль снова увидела Папу. Он стоял рядом и плакал навзрыд, совсем как Мама, а сам искал ее руку, и Наннерль хотелось прижаться к Нему и сказать: «Я люблю тебя больше, чем Вольферль», но не хватило сил.
Ужасные желудочные спазмы прекратились, и вскоре она смогла повторить за Папой:
– Боже милостивый, я люблю тебя!
Она действительно любила всевышнего – почти так же, как Папу, в этом-то Вольферль уступал ей. Папа шептал:
– Ты должна покаяться, иначе тебе будет тяжко на том свете. – Наннерль просила бога простить ее за то, что она завидовала Вольферлю и сердилась на Папу и Маму, которые любили брата больше, и Папа был потрясен, услышав это.
– Ты не должна так думать, – сказал он, – это неправда. Что неправда? И вообще, где они? В Лондоне, Париже, Вене?
– Крепись, деточка! Тебе уже лучше.
– А когда мы поедем домой, Папа? Скажи – когда?
– Как только тебе станет лучше.
Он видел, что она все еще борется со смертью.
Мама начала напевать псалом, который всегда пела в Зальцбурге, Наннерль знала его чуть не с рождения. Ослабевшая девочка с трудом открыла глаза и прислушалась. Мама обняла ее и, укачивая, как маленькую, шептала:
– Солнышко наше, любимая доченька!
Понемногу Наннерль стала выздоравливать. Окруженная любовью, она чувствовала, что снова заняла в семье по праву принадлежащее ей место. Папа и Мама говорили только о ней. Но окончательно она убедилась, что находится вне опасности, лишь когда Папа начал жаловаться на свою подагру. Папа сказал, что Наннерль болеет уже целый месяц. Она спросила, где же Вольферль, и Папа пояснил, что он тоже болен. Брат снова хочет ее затмить, решила Наннерль.
