На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Тютчев Федор Федорович

Обратясь к армянину, перс неторопливо, вполголоса задал ему несколько вопросов, на которые тот принялся что-то горячо и с жаром говорить ему. По выражению лиц присутствующих Спиридову было ясно, что никто из них не понимал ни слова из беседы, которую вели между собой эти два человека.

Поговорив немного с армянином, старик-перс обратился к Ташаву и властным, спокойным тоном произнес несколько слов. Тот прижал руку к сердцу в знак согласия и приказал нукерам вывести пленника из туснак-хана.

После этого вся компания удалилась.

Проходя мимо Арбузова, перс искоса взглянул на них, на мгновенье остановил пристальный, внимательный взгляд на лице Петюни, после чего, повернувшись к Ташаву, о чем-то спросил его; тот мимоходом оглянулся, в свою очередь поглядел на Петю и ответил персу с насмешливой улыбкой.

Ни вопрос перса, ни ответ Ташава никто из пленников не слышал и не понял, но на мгновенье всеми гремя овладело какое-то смутное беспокойство. Особенно всполошился старик Арбузов и после ухода татар и перса долго не мог успокоиться.

Однако прошло много времени, и все оставалось по-прежнему.

За это время Николай бек, продолжая навещать Спиридова, сообщил ему, что относительно его при шел ответ от командующего войсками левого фланга генерала Розена. Ответ был, разумеется, такой, какого и следовало ожидать. Соглашаясь на денежный выкуп, генерал категорически отказался возвратить тех лиц, которых Шамиль поместил в списке, предлагая взамен их выпустить на волю несколько простых мюридов и абреков, захваченных в разных делах. Относительно Хаджи Мурата командующий войсками писал: "Хаджи-Мурат живет в Хунзахе; это близко от тебя, поди и сам возьми его, если он тебе нужен, русские же не имеют обыкновения выдавать своих друзей и союзников".

Ответ этот чрезвычайно разгневал имама, и первым его распоряжением было приказать опустить Спиридова снова в гундыню, но Николай-беку и Наджав-хану удалось уговорить его не делать этого. Они привели Шамилю в пример Назимова, не выдержавшего сурового заточения и умершего без всякой пользы.

— То же будет и с этим гяуром, — уверял Наджав-хан, — он слаб телом, и гундыня скоро сведет его в могилу.

Шамиль наконец уступил, но потребовал, чтобы Спиридов написал второе письмо, причем генералу было сообщено, что если требование Шамиля не будет исполнено, он получит отрубленную голову Спиридова.

На это послание ответ получился очень скоро. Барон Розен писал, обращаясь к Шамилю:

"У тебя в руках русский офицер, и ты, конечно, волен делать с ним все, что тебе вздумается, но и я властен сделать все, что мне вздумается, с несколькими десятками твоих мюридов, наибов и простых воинов, находящихся у меня. Если ты мне пришлешь голову офицера, я не останусь у тебя в долгу, и за нее ты получишь по крайней мере сто голов мусульманских. Ты меня знаешь, стало быть, тебе известно, что я на ветер слов пускать не люблю, а что обещаю, то исполню".

Когда этот ответ дошел в Ашильту и сделался известен, он произвел большой переполох. Все родственники и родные находящихся в русском плену джигитов поспешили обратиться к Шамилю с просьбой не убивать проклятого гяура и тем не подвести под нож их кровных. Шамиль принужден был уступить общему требованию и послал сказать генералу, что единственно из уважения к его личности он, так и быть, не лишает пленника жизни, но что свободы он ему не даст до тех пор, пока не будут выполнены в точности все его, Шамиля, требования.

На это послание ответа со стороны генерала не последовало, и переговоры пока прекратились.

Шамиль деятельно готовился к войне. Он то и дело уезжал из Ашильты, чтобы лично убедиться, насколько деятельно готовятся к весеннему походу формируемые в аулах дружины. Кроме того, он зорко следил за тем, где и в каких силах сосредоточиваются русские войска.

Нужные ему сведения он легко добывал от мир пых татар и переходивших от нас милиционеров из мусульман, но, кроме того, у него были свои собственные шпионы, которых он посылал с разными поручениями.

Николай-бек, несмотря на болезнь Дуни, очень часто сопровождал Шамиля в его поездках. Последнее время в нем как-то особенно укрепилась надежда на удачный исход борьбы имама с русскими. Этому способствовали, с одной стороны, энтузиазм, охваты павший все сильней и сильней воинственные племена Дагестана, колебание Аварии, начинавшей сильно тяготеть к Шамилю, а главным образом категорические обещания султана, за которыми ясно чувствовалась рука Англии.

— Будет Шамиль князь Кабарды, Чечни и Дагестана, будет, помяните мое слово, — говорил Николай-бек, заходя время от времени к Спиридову.

— Никогда не будет, — спокойно возражал тот.

По мере того как приближалось время, намеченное для начала газавата, Николай-бек все реже и реже посещал пленных и наконец совсем исчез.

Прошло недели три, как вдруг в одно утро в туснак хан явился Иван. Он приходил редко, лишь тогда, когда в ауле не было Николай-бека, поручавшему ему следить за содержанием пленных.

— Ну, ваше благородие, что дашь? — воскликнул он еще с порога, как всегда веселый и оживленный. — Я тебе письмо принес.

— Письмо? — изумился Спиридов. — Откуда?

— Из крепости Угрюмой, от дочери тамошнего коменданта майора Балкашина. Знаете его?

— Еще бы! Но как ты-то попал в Угрюмую? За чем?

— Попал-то я просто, как и все попадают: в ворота, а зачем — этого по-настоящему говорить не следовало бы, ну, да все равно. Был я там по приказа нию Николай-бека, надо было доподлинно убедиться, сколько войска, пушек в ней, справно ли все и ну такое прочее.

— Шамиль, стало быть, собирается напасть на нее?

— Не думаю. Ежели бы крепость слабая оказалась, такая, что взять легко, тогда бы еще пожалуй, но старик Балкашин так ее поисправил, что куда себе, совсем настоящая крепость стала, за первый юрт, все зубы об нее обломаешь, разве обманом как, но и на это надежда плоха — глазаст старый черт, майор-то этот самый, его не одурачишь, зайца не проморгает.

— А вот тебя же проморгал.

— Я особь статья, — хвастливо отвечал Иван, — я, кого захочу, вокруг пальца обведу, потому что мне такие дела не впервой. Вот хотя взять, к примеру, вот случай, хитрей, кажись, никто бы не придумал.

— Ну, будет хвастать-то, рассказывай лучше, как ты попал в Угрюмую и каким образом тебе письмо дали?

— Очень даже просто. В крепости раз в неделю, по вторникам, базар бывает; вот с ближайших аулов гуда и съезжаются татары, кто с чем. Кто дичь везет, сто кур, дрова, барашков, бузу в бурдюках, ковры, синие чадры, из которых солдаты себе штаны шьют, бурки, словом, всякие товары. Вот я наловил диких курочек десятка три, порассадил в две корзины, навьючил на шпака и повез. Приезжаю. Народу нашего собралось достаточно. Многие знают меня, однако никому и в ум не идет выдать русским, кто я такой. Стоим у ворот, ждем; скоро пришел офицер и с ним человек двадцать солдат, ружья заряжены, смотрят юрко.

— Кто хочет, чтобы его пропустили в крепость, — говорит офицер, — снимай оружие и клади в кучу. Я часовых приставлю, и ни одна штука не пропадет, будьте на этот счет спокойны, а для большего спокойствия, если желаете, можете на всякий случай, из себя, кроме того, одного караульщика выбрать.

По этому слову поснимали мы с себя ружья, кинжалы, шашки, пистолеты, сложили каждый отдельно в один круг, а посреди его офицер часового поста вил. После того отворили ворота и впустили нас всех в крепость.

Понравилась мне эта сноровка. "Умный, — думаю, — комендант, хорошо горцев знает". Однако это еще не все. Опосля того он, комендант-то этот самый, еще умней оказался.

По его распоряжению всех нас под конвоем на базарную площадь препроводили, порасставили кругом часовых — торгуй, мол, а только с площади ни шагу, шататься по крепости не смей и будь на глазах… Ах ты, думаю, черт его подери, — как же так, мне на до все закоулки осмотреть, а тут стой на площади, хлопай глазами. Стою я так, сам с собой размышляю, вдруг, смотрю — старушка идет, толстая такая, а с ней барышня, красивая, стройная, из себя видная, волосы русые и брови соболиные. Понравилась она мне очень. Вижу, народ им кланяется, дорогу уступает, почтение оказывает. Сдогадался я, беспременно это барыня-комендантша с дочкой. Так оно и вышло. Пришла мне в голову мысль. Подхожу и говорю барышне по-русски, только нарочно язык ломаю: "Купите, мол, курочек — дешево отдам, в деньгах нужда большая, пожалейте бедняка, купите".