Фаина Оржеховская - Себастьян Бах
Глава третья. НАХОДКА
Директор Берлинской певческой академии Цельтер только что вернулся из Веймара, где он провел несколько незабываемых дней в обществе Вольфганга Гёте. Он давно был знаком с великим поэтом. Весь уклад жизни в Веймаре, простор и свобода, цветы, дом Гёте и общение с ним до такой степени противоречили берлинскому образу жизни, улицам, людям и даже тому дому, в котором жил Цельтер, что он долго не мог прийти в себя. Так бывало всегда после возвращения из Веймара. Потом радостное возбуждение первых часов сменялось унынием.
Тот счастливый обитатель Веймара, подобный Зевсу Олимпийцу, устроил свою жизнь, как хотел, окружил себя чудесными произведениями искусства и приятными людьми. Признавал только красоту и отметал всяческое безобразие. И это так легко удавалось ему, точно он владел каким-то волшебным секретом. Ведь и другие так же любят красоту и жаждут свободы, но им ничего не удается, а если и удается, то каждый шаг сопряжен с таким трудом, что даже наслаждения не чувствуешь и глядишь на красоту утомленными глазами.
А у Гёте все гармонично, все слажено. Его дом oткрыт для многих, и, уж разумеется, не его богатство привлекает гостей. Притягательная сила для людей – он сам.
С Цельтерим его связывала музыка. Цельтер, как музыкант, «воспитывал» Гёте. Что ж, если сам Гёте так определил их общение? Но, конечно, и Гёте влиял на музыкальные вкусы Цельтера, как это было в истории с баховской ре мажорной сюитой.
Цельтер нашел ее в библиотеке академии и, собираясь в Веймар, взял с собой. Его сопровождал ученик, двадцатилетний Феликс Мендельсон, которого с недавних пор приблизил к себе Гёте.
Сюита Баха понравилась Цельтеру, он только находил в ней какую-то старомодную скованность и церемонность, мешавшую воспринимать красоту мелодий; но если немного стряхнуть «пудру с парика», то есть отредактировать музыку, то, пожалуй, ее можно будет исполнить публично, по крайней мере первую часть.
Но Гёте сильно удивил Цельтера, сказав, что он совершенно другого мнения о сюите Баха. Он совсем не чувствует никакой скованности в этой музыке с ее логически мудрым, как сказал он, голосоведением. Напротив, в ней есть живость и свобода. Когда он разбирал ее, то ему виделась разряженная и оживленная публика, спускающаяся по широкой лестнице, что-то вроде театрального разъезда. Можно было не согласиться с этой, слишком вольной трактовкой, можно было иронически отнестись к дилетантскому видению, которое будто бы возникает у слушателя, – настоящий музыкант никогда ничего не видит внимая музыке, а только слышит, но в основном суждении Гёте – о свободе голосоведения, о живости в сюите – была правда. Поразмыслив и прислушавшись к музыке, Цельтер не мог не согласиться с этим мнением.
Любопытно, что и Феликс Мендельсон, этот юнец, который во время спора Цельтера и Гёте молчал и только переводил глаза с одного на другого, вдруг выразил свое, совершенно особое мнение, что в музыке Баха вообще нет ни следа старомодности, а напротив, абсолютно новые, небывалые приемы гармонии и инструментовки, которых нет даже у Бетховена. Может быть, еще целое столетие композиторы будут черпать у Баха сокровища новизны, как выразился этот мальчик. Гёте благожелательно кивал. Мендельсон ему очень нравился, он слушал его не впервые и был знаком с его увертюрой «Сон в летнюю ночь».
Эта увертюра для оркестра, вдохновленная пьесой Шекспира и написанная три года назад семнадцатилетним мальчиком, действительно была необыкновенным явлением, как, впрочем, и сам Феликс Мендельсон. В семнадцать лет Феликс был так образован, начитан, так хорошо играл на фортепьяно, так постиг искусство композиции и к тому же был таким серьезным, умным и спокойным, с такой феноменальной памятью, что сами родители удивлялись ему и боялись за него. Но, каковы бы ни были природные таланты юного Мендельсона и достоинства, приобретенные им в результате работы над собой, увертюра «Сон в летнюю ночь» свела с ума весь Берлин, то есть тех, кто посещает концерты и хоть немного разбирается в музыке. Впечатление было тем сильнее, что дирижировал сам Мендельсон, проявив и тут великолепное, законченное умение. Не мудрено, что Гёте, всегда приветствовавший молодежь, проникся интересом к феноменальному юноше и пригласил его к себе в Веймар.
После первого визита Феликса Гёте выразил желание видеть его у себя почаще. Поездка в Веймар с Цельтером была очень кстати для Мендельсона, ибо с некоторых пор он лелеял грандиозный замысел.
Вместе с сюитой ре мажор в библиотеке певческой академии Цельтер нашел также музыку «Страстей по Матфею», все двадцать четыре эпизода. Эта находка на первых порах даже испугала профессора. Нельзя не поверить в то, во что все уже поверили, как это было с Мендельсоном, но поверить первым – на это профессор не был способен. Однако, большой знаток музыки, он не мог не понять, что представляет собой партитура баховских «Страстей». Тут нельзя было пройти мимо. Некоторые номера во всяком случае могли быть исполнены.
Внимательно просмотрев партитуру, Цельтер решил посоветоваться с Мендельсоном относительно дальнейших действий. Гёте он не решался беспокоить. Он сообщил Мендельсону о найденной оратории и показал объемистую тетрадь.
Мендельсон только спросил: «Это?» – и руки у него задрожали, когда он взял у Цельтера партитуру. Он медленно перелистывал ее и лишь изредка поднимал на профессора блестевшие глаза.
– Я полагаю так, – сказал Цельтер: – надо отобрать несколько арий и хоров и постараться их разучить. Поручаю тебе руководство этим трудным делом. Надеюсь, что ты справишься. Я подчеркнул подходящие места красным карандашом. Просмотри внимательно то, что я указал.
– Хорошо, – тихо ответил Мендельсон.
– Для исполнения арий подберем лучших певцов. Что касается хоров, то, конечно, придется дать уменьшенные…
– Почему? – встрепенулся Феликс. – Разве в академии не хватает певчих?
– Не в этом дело. Исполнители найдутся. Но стоит ли в таком масштабе показывать отрывки? И потом, публика… Ее надо подготовлять постепенно…
Мендельсон ничего не ответил. Видно было, что ему не терпится уйти и унести с собой партитуру. Цельтер отпустил его, дав неделю на размышление.
В тот же день пришло приглашение в Веймар. Гёте звал к себе Цельтера и его молодого ученика. Оба скоро собрались. Но через два дня Цельтера срочно вызвали обратно в Берлин. Мендельсон, по просьбе хозяина, остался еше на несколько дней…
Для Цельтера начались заботы: в делах академии что-то не ладилось. Жизнь всегда оборачивалась для него будничной стороной, всегда приходилось что-то улаживать, предупреждать, для того чтобы жить спокойно. Где уж тут думать о творчестве, когда в течение дня тебя беспрерывно дергают по поводу незначительных, но почему-то необходимых дел! Инспектор, казначей, переписчики нот, артисты, даже их жены! Почему Гёте не беспокоит эта проза жизни? Потому, что не он, а другие ею занимаются? Да еще почитают за счастье услужить Гёте, взвалив на себя эту тяжесть!
Собственно, и Цельтер мог поручить это другим, но он не очень доверяет людям: все боится, что они не справятся. А Гёте думает иначе. Его так охотно слушаются! И понимают с полуслова.
В конце недели из Веймара вернулся Мендельсон. Он вошел к Цельтеру с самого утра без доклада, пользуясь своей привилегией являться иногда запросто. Но он привел с собой приятеля, певца Эдуарда Девриена. Оба держали себя странно, были как-то испуганно возбуждены.
После молчания Девриен сказал Мендельсону:
– Ну, начинай!
Мендельсон вынул из саквояжа тетрадь «Страстей» и сказал прерывающимся голосом:
– Это следует показать полностью!
Цельтер не сразу понял его. Мендельсон собрался с духом и стал изъясняться подробнее. Он сказал, что решил попытаться не более не менее как разучить всю музыку «Страстей» с оркестром, хором и солистами, чтобы исполнить ее публично. Если профессор предоставит в его распоряжение музыкантов, в том количестве, какого требует музыка, то «Страсти» будут готовы как раз к столетней годовщине их первого исполнения… Вот Эдуард уже разучил партию баритона.
– Могу сейчас же спеть, – предложил Девриен.
Цельтер с удивлением поглядел на обоих. Что за фантастика! Исполнить публично «Страсти по Матфею»! Целиком! Поднять такую громадину! Сколько хлопот! Сколько затрат! И кто поручится за успех? Разве сможет публика, не знакомая со стилем Баха, да и непривыкшая к такой серьезной музыке, понять эту ораторию?
– Представляешь ты себе, что произойдет в случае провала? – накинулся он на Мендельсона.
– Провала не будет!– отвечал тот почтительно, но с полной уверенностью. – При полном составе оркестра и хора вполне удастся раскрыть достоинства этой музыки!
«При полном составе»? Цельтер понял мендельсоновское предложение «полностью» в том смысле, что ораторию следует исполнять без пропусков.
