Сирило Вильяверде - Сесилия Вальдес, или Холм Ангела
Прошло уже добрых полчаса, как хозяин с подмастерьем занялись примеркой сюртука. Тут к портновской мастерской подкатил наемный шарабан, и из него выскочил на панель молодой человек решительного вида. Это был тот самый кабальеро, который в значительной мере послужил предметом живой беседы между портным и его подмастерьем.
Глава 2
Кабальеро не тот, кто им родился, а тот, кто умеет им быть.
Внезапное появление юноши, о котором мы упомянули в конце предыдущей главы, хотя его и ждали, все же повергло главного портного в недоумение, а его подмастерье воспользовался минутой замешательства, чтобы быстрым движением сбросить с себя примеряемый сюртук.
Однако все это не помешало маэстро выйти навстречу Леонардо Гамбоа и учтиво поздороваться с ним, расточая улыбки и любезные словечки.
Заметил ли вновь прибывший поспешное исчезновение Пимьенты и догадался ли он о его причине, этого мы с полной достоверностью утверждать не можем. Тем не менее необходимо сказать, что до сего времени Леонардо не знал, что в лице музыканта он имеет своего заклятого врага; кроме того, он был о себе самом слишком высокого мнения, чтобы интересоваться симпатиями или антипатиями человека из низов, да к тому же еще и мулата. Не подозревал юноша и того, что хозяин и подмастерье, недавно беседуя между собою, говорили почти исключительно о нем. Кроме того, Леонардо приехал сюда в назначенный час, для определенной цели и не собирался задерживаться дольше положенного. Таким образом, ничто не наводило его на мысль о вещах, не имеющих прямого отношения к костюму, который шил ему Урибе. Да и мастер не давал повода для посторонних разговоров.
По заведенной привычке, Леонардо и на этот раз, выйдя из экипажа, достал из жилетного кармана песету, и швырнул ее кучеру, который поймал монету на лету. Затем молодой Гамбоа, не медля, подошел к портному, который рассыпался перед ним мелким босом, и, прервав его, спросил:
— Ну что, костюм готов?
— Почти закончен, дон Леонардито.
— Так я и знал! — нетерпеливо воскликнул юноша. — Слово уличного сапожника вернее, чем твое, Урибе.
— Который же теперь час, сеньор?
— Уже четыре, а костюм был мне обещан ко вчерашнему вечеру.
— Простите, кабальеро, но я обещал вам его к семи часам вечера сегодня, уже в совершенно законченном виде. Сеньор не может не знать, что ни одна вещь не выйдет из моей мастерской, пока на ней не будет доделано все до последнего стежка. Да будет сеньору известно, что единственным достоянием, которым обладает бедный портной, является его репутация, ибо вот уже более десяти лет, как я одеваю всю знать Гаваны, и никто еще не сказал в осуждение, что Франсиско-де-Паула Урибе-и-Рубироса…
— Полно вам, маэстро Урибе, полно! — с еще большим нетерпением прервал его молодой человек. — Что мне до ваших слов и вашей репутации, если вы почти никогда точно не выполняете обещанного? Отложим болтовню до более подходящего случая и перейдем к делу. Скажите толком, будет у меня сегодня к вечеру вовремя костюм для бала или нет? Вот что мне важно знать.
— Молодой кабальеро получит костюм, или пропади мое доброе имя! Вот только жилет — а он шьется не в этой мастерской — должны принести с минуты на минуту. Над ним работает одна мулаточка, которая хвастает, будто она единственная мастерица по жилетам. Точна она как часы. Коль скоро кабальеро был так добр, что почтил мою мастерскую своим присутствием, мы примерим сюртук, хотя я совершенно уверен, что сеньор не сможет не признать, что у меня верный глаз, не говоря уже о прочем. Только очень прошу не обращать внимания на то, в каком виде вещь сейчас; конечно, для несведущего в этом деле здесь хватило бы работы на два дня, но опытному подмастерью довольно и двух часов. Если я когда-нибудь и запаздываю с работой, то не по своей вине и не потому, что у меня не хватает помощников, нет: просто на меня сразу наваливается пропасть дел. В одной только этой мастерской у меня пять подмастерьев, а таких, что работают на дому, я могу иметь столько, сколько мне потребуется. Но я предпочитаю, чтобы мои люди были у меня на глазах.
Когда Леонардо, стоя перед зеркалом, снимал с помощью портного свой фрак и надевал для примерки новый сюртук, ему показалось, что в зеркале появилось отражение какого-то человека, который поглядывал тайком на него из-за двери, ведущей в столовую. Хотя у молодого сеньора и мелькнула мысль, что он где-то раньше видел это лицо, но он так и не мог сразу вспомнить, где и когда именно. Напрягая свою память, Леонардо задумался, невольно углубившись в воспоминания. Разумеется, в это время он не видел того, что происходит, не слышал и не понимал болтовни маэстро Урибе.
Как раз в эту минуту в мастерскую вошла цветная девушка; голова ее была полуприкрыта темно-коричневой накидкой, на персидский манер. Она поздоровалась и, словно не замечая ничего кругом, обошла закройный стол и направилась было во внутреннюю комнату. Но не успела она еще дойти до двери, как Урибе, с нетерпением ожидавший девушку, остановил ее:
— Принесла жилет, Нене?
— Да, сеньор, — мягким и мелодичным голосом ответила девушка, остановившаяся у края стола и положив на него маленький сверток, который она достала из-под накидки.
Имя девушки и звук ее голоса возвратили Леонардо к действительности: он повернул голову и уставился на пришедшую. Оба, конечно, узнали друг друга, обменялись понимающим взглядом и нежной улыбкой, что, несомненно, не ускользнуло от проницательного взгляда Урибе. «Так вот где собака зарыта, — подумал он. — Бедная девушка, как я сочувствую тебе! Кому ты попалась в лапы? Должно быть, это-то и портит кровь Пимьенте… Он прав… Впрочем, нет; пожалуй, не только это…»
Затем Урибе вынул жилет из шелкового платка, в который он был завернут, и, подавая его заказчику, продолжал, обращаясь к Леонардо:
— Ну что я говорил сеньору? Вот и ваша вещь. Портниха эта просто клад.
Жилет был из черного атласа с вытканными по нему ярко-зелеными пчелами. Леонардо не стал примерять его, да и портной не счел это нужным. Кроме того, времени оставалось в обрез, потому что как раз начали съезжаться, словно по уговору, одни за другим клиенты Урибе. В числе прочих появились Фернандо О’Рейли, младший брат графа, носящего ту же фамилию; первенец семейства Филомено, впоследствии маркиз де Агуас Кларас; секретарь и доверенный графа Пеньяльвер; молодой маркиз де Вильяльта; дворецкий графа Ломбильо; наконец, некий сеньор, которого все называли Сейсо Ферино и которому покровительствовала богатейшая семья Вальдес Эррера. Почти все они заказали в мастерской Урибе платье для себя или для своих господ и теперь — одни по пути, совершая в своих экипажах прогулку за город, другие прямиком — заходили сюда на некоторое время, чтобы справиться о выполнении заказа.
Первый из упомянутых нами посетителей, войдя в мастерскую, заметил Леонардо и, назвав его по имени и обратившись на ты, фамильярно положил ему руку на плечо. Они вместе изучали философию в коллегии Сан — Карлос в 1827 и 1828 годах, после чего О’Рейли отправился в Испанию, чтобы продолжать там занятия и получить звание адвоката. Всего лишь за несколько месяцев до того дня, о котором мы повествуем, он добился этого звания, вернулся к родным пенатам и получил должность старшего алькальда. После двух лет разлуки однокашники впервые встретились здесь. Хотя они и были давними товарищами по курсу, но Леонардо не представлялось случая, да и не было настроения, заходить к Фернандо, который был представителем одного из самых кичливых семейств Гаваны, принадлежавшего к титулованной испанской знати. Кроме того, уехав холостым, молодой граф вернулся из Мадрида женатым, а это также было причиной того, что его новые вкусы сильно отличались от прежних, когда они вместе с Леонардо ходили слушать увлекательные лекции славного философа Франсиско Хавьера де ла Крус.
Поводом для такого наплыва господ и слуг было не что иное, как объявленный на тот вечер бал в верхних залах дворца, высившегося на углу улиц Сан-Игнасио и лейтенанта Рея. Филармоническое общество снимало с 1828 года этот дворец для устройства в нем своих празднеств. С конца февраля, то есть с первых дней карнавала, с которыми совпадали народные торжества по случаю бракосочетания неаполитанской принцессы доньи Марии Кристины с испанским королем Фердинандом VII, упомянутое общество еще не открывало своих залов. Сейчас это делалось как бы для проводов 1830 года, ибо известно, что гаванская знать, — а только она пользовалась правом бывать на празднествах, устраиваемых обществом, — уезжала в деревню с начала декабря и возвращалась в город значительно позднее праздника богоявления. Накануне бала молодежь обоего пола направлялась в модные мастерские и лавки, чтобы приобрести новые костюмы, украшения, драгоценности и перчатки. Такие заведения, как мастерские излюбленных в ту пору портных Фредерика, Туриа и Урибе, магазины Пало Гордо и Миравильяса, ювелирные мастерские Росана и «Золотой ключ», дамские модные лавки, вроде лавки мадам Пито, обувные — Баро на улице О’Рейли и «Дамская обувь» на углу улиц Салуд и Манрике, что у городской заставы, уже за несколько дней до назначенного бала осаждались с утра и до ночи сеньоритами и молодыми сеньорами, отличавшимися элегантностью и богатством своих нарядов. В ту эпоху сеньориты начинали носить остроносые, на китайский манер, туфли из белого атласа с лентами у щиколотки и шелковые ажурные чулки, которыми можно было щеголять благодаря чересчур коротким платьям. Юноши также носили остроносые туфли с золотыми пряжками сбоку и шелковые телесного цвета носки.
