Нафтула Халфин - Победные трубы Майванда. Историческое повествование
— Благодарю за честь, но дружбе между нами не бывать! — воскликнул Файз Мухаммад. — И эмиру, который прислушивается к вашим советам, я тоже не слуга!
— Отчего же такая непримиримость? — майор уже начал нервничать.
— Вам непонятно?! В Гандамаке, городе на афганской земле, хозяйничает инглизи, миджар Камнари, предлагающий мне, афганцу, праздничный обед: виски, вино, бифштексы с кровью… Не с афганской ли?!
Файз Мухаммад взял себя в руки и заговорил более спокойно:
— Для меня война еще не кончилась. Я родился неподалеку отсюда, в Тезине. Когда вы хотели посадить нам на шею Шуджу уль-Мулька, мой отец Самед-хан и два брата взяли свои мултуки и пошли сражаться. Они погибли…
— Примите мои сожаления! — стараясь быть любезным, произнес Каваньяри.
— Благодарю, хотя они и бестактны. Мне тогда не было и десяти лет, но я старался помочь отцу и другим воинам, уничтожавшим вашу армию. Теперь вы примите мои соболезнования!
Файз Мухаммад передохнул и продолжал:
— У нас понимали, что угроза с вашей стороны растет с каждым годом. Я изучил английский язык, следил за вашими делами в Индии. Вы очень сильны. Нам придется нелегко, но мы будем отстаивать каждую пядь родной земли. Поэтому я говорю: пока вы ее топчете, война продолжается!
— Зачем же вы приехали сюда с таким настроением? Ведь мы ведем переговоры о мире и дружбе.
— Я солдат. Верой и правдой служил родине, Шер Али-хану. Я хорошо знаком с этими местами, и сипахсалар Дауд Шах-хан велел мне участвовать в поездке. Но, если сказанное вами справедливо, миджар Камнари, и молодой эмир намерен дружелюбно беседовать с инглизи, когда их войска захватывают афганские селения и города, наш народ такого эмира не поддержит.
Бывший комендант Али-Масджида встал и стремительно направился к двери. Растерявшийся Каваньяри не знал, как себя вести в столь неожиданной ситуации. Все же он счел нужным не обострять отношения:
— Ну, хорошо. По крайней мере я кое-что понял. Но скажите ради бога, что вам помешало тогда, у Али-Масджида, дать мне спокойно отравиться?
— Я ждал этого вопроса, — хмуро усмехнулся Файз Мухаммед. — Мы, мусульмане, верим в кисмет, судьбу. Я подумал, что такая смерть — не для вас. Она случайна и, как бы это сказать, ничем не примечательна. К тому же мне пришла на ум отличная английская пословица: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет». Гуд бай, миджар Камнари! Гуд бай, мистер Дженкинс!
Афганец переступил порог, и через минуту за окном раздался топот копыт уносившего его коня.
Да, теперь Каваньяри весьма сожалел, что при разговоре присутствовал Дженкинс. Но ничего — вскоре он убедится, что афганец жестоко поплатится за свою дерзость. Да и в конце концов — не вздорная же беседа с этим дикарем была главным итогом дня! Основное достигнуто: Мухаммад Якуб-хан готов с должным вниманием отнестись к пожеланиям и рекомендациям представителей Британской империи. Успех, и немалый! Стоит ли терять равновесие из-за бывшего коменданта какого-то жалкого глинобитного укрепления?
На следующий день англичане нанесли визит эмиру. Он имел, по существу, протокольный характер: никаких серьезных тем не обсуждалось. Рядом с Якуб-ханом в его странном мундире «царского генерала» сидели два ближайших советника: мустоуфи Хабибулла-хан и сипахсалар Дауд Шах-хан. Обоим было за шестьдесят, да и внешне они очень походили друг на друга: рослые, сосредоточенные, бородатые. Если бы министр финансов не брил щек и усов, его вполне можно было бы принять за близнеца главнокомандующего. В своей темной одежде — матерчатой шапке, длинной застегнутой доверху плотной рубахе, черных штанах и высоких башмаках — мустоуфи напоминал нахохлившегося ворона. Дауд Шах-хан — в каракулевой папахе — был облачен в светлый мундир с широким нарядным поясом.
Каваньяри отметил про себя, что, перед тем как дать ответ на самый незначительный вопрос, правитель Афганистана поглядывал то на одного приближенного, то на другого. Но сановники сохраняли полную невозмутимость. Они не нарушили ее и после того, как майор предложил, чтобы конкретное содержание англо-афганского договора было выработано им совместно с мустоуфи и сипахсаларом, без прямого участия эмира. Видно, этот вариант уже обсуждался его собеседниками: он был тут же одобрен Якуб-ханом.
Англо-афганские переговоры 1879 г.
Слева направо: Дженкинс, Каваньяри, Мухаммад Якуб-хан, Хабибулла-хан, Дауд Шах-хан.
Когда вся дальнейшая процедура переговоров была рассмотрена, Каваньяри перешел к теме, которая, как это ни странно, волновала его сегодня больше всего.
— Ваше высочество, — обратился он к эмиру, — мы, британцы, не привыкли жаловаться. Если нам наносят обиду, мы сами наказываем обидчика…
Афганцы с недоумением слушали майора.
— …Но я вынужден обратиться к вам, поскольку речь пойдет об афганском подданном, который задел не только меня, но и священную особу своего повелителя.
Не зная, что последует далее, Якуб-хан снова бросил беспокойный взгляд на своих министров.
— Я говорю о некоем Файз Мухаммаде, — продолжал Каваньяри. — Он командовал гарнизоном Али-Масджида и вел себя недостойно у стен форта во время следования нашего посольства. Но это не так важно. А вот вчера бывший комендант допустил выпады против особы его высочества эмира и проводимой им политики. Такое терпеть никак нельзя! Не сомневаюсь, и, надеюсь, вы согласитесь со мной, что подобный человек не может оставаться на государственной службе, тем более в армии. Его надо с позором разжаловать, а еще лучше — отдать под суд!
Якуб-хан обратился к главнокомандующему, и тот глуховатым голосом сказал ему что-то на пушту. Эмир, видимо, не понял и переспросил. Тогда Дауд Шах-хан разразился длинной тирадой на этом не очень хорошо знакомом Каваньяри языке; можно было уловить лишь часто повторявшееся слово «инглизи» да по раздраженному тону заключить, что сипахсалар чем-то недоволен. Затем Якуб-хан повернулся к майору:
— Миджар Камнари, вы говорите очень серьезные вещи. Кефтан Файз Мухаммад был дисциплинированным, опытным офицером…
Майор нетерпеливо махнул рукой.
— Погодите, — заторопился правитель. — Был… Однако сегодня рано утром он пришел к сипахсалару и попросил об отставке. Сардар сказал, что родина в тяжелом положении, но кефтан крикнул, что будет до конца дней бороться с ее врагами. И ускакал. Совсем…
В неожиданно наступившей тишине было отчетливо слышно, как англичанин скрипнул зубами. Ему положительно не везло с этим кефтаном.
Около двух недель Каваньяри вел напряженные переговоры, подготавливая мирное соглашение. С неизменным Дженкинсом в качестве секретаря и переводчика он то посещал афганских сановников, то принимал их у себя. Изучив приближенных эмира, майор понял, что мустоуфи был более волевой и влиятельной личностью, чем простодушный сипахсалар, и переключил на него все внимание. Лестью и всякими посулами он вкрался в доверие хитрого придворного.
Наибольшие споры вызывали территориальные проблемы. Представители эмира призывали поверить дружеским заверениям их повелителя и не добиваться материальных гарантий «преданности афганского правительства Британской империи», то есть территориальных уступок. Каваньяри с удовлетворением принимал эти заверения, но продолжал настаивать на своем, стремясь обеспечить для Англии пути для возможного военного удара по Кабулу.
Перспективы английской политики в Афганистане казались Каваньяри в высшей степени обнадеживающими. Его телеграммы, летевшие в Симлу, были составлены в мажорных тонах. А 23 мая, когда поставленная перед ним задача была близка к окончательному решению, он усадил Дженкинса за подробное письмо вице-королю: надлежало известить начальство о положении дел, а главное, подчеркнуть свое умение до тонкости разбираться в ситуации, чтобы закрепить намерение вице-короля назначить его, Каваньяри, резидентом в афганской столице.
«Переговоры с Якуб-ханом приняли благоприятный оборот, — диктовал майор. — Мы получим вполне приемлемый для нас договор, а будущее покажет, каким эмиром он станет. Я склонен думать, что он подчинится влиянию британского резидента в Кабуле, но порой мне кажется, что у него слабый интеллект и, конечно, переменчивый характер. Мустоуфи не очень высокого мнения о нем, но допускает, что он — лучший среди баракзаев. Я нашел, что мустоуфи весьма расположен к нам, но он в некоторых отношениях неискренний человек, и я не могу сказать, что он блещет умом».
Остальных приближенных эмира Каваньяри аттестовал еще более резко: «Я нахожу, что все они обладают обычным афганским характером и их основные качества — скупость и подозрительность. Их аргументы были столь слабы и далеки от существа ситуации, что я сразу же решил вести дело, как если бы оно было самым обычным вопросом, связанным с пограничными патанскими племенами. В соответствии с этим я устроил так, что посещал эмира или вызывал к себе его министров, когда считал это необходимым, а официальная встреча состоится только один раз, когда будет зафиксировано окончательное решение, каково бы оно ни было…»
