Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая
О себе говорил скупо. Работает по-прежнему гримером на киностудии, неплохо зарабатывает, все хорошо.
Ах, Борис Николаевич, Борис Николаевич, какой артист был…
Да только ошиблись мы с ним в одном оба. Не в сороковом году мама умерла, не в сороковом. Тогда, в тридцатом, когда ходила среди раскрытых сундуков с костюмами. Перебирала, перетряхивала, для чего-то записывала никому не нужное тряпье по номерам, суетилась. Вот тогда умирала ее душа.
Дважды в тридцать первом году маму приглашали на роли в театр Рощиной-Инсаровой. Потом и он прогорел. Еще раньше перестали существовать театры Эспе и Кировой. У мамы остался кружок на Монпарнасе, где мы как раз ставили «Снегурочку». Мы выросли, поумнели, прошли мамину выучку. Мы играли «Снегурочку» шесть раз и имели полный успех. Костюмы были богатые, декорации тоже, собранные со всех умерших спектаклей «Театра драмы и комедии» на улице де Тревиз. Снегурочку играла я.
О возвращении на завод или на мыльную фабрику не могло быть и речи. Саша купил хорошую зингеровскую машинку, и мама стала брать работу на дом из мастерской.
Были такие небольшие мастерские, где шили несложные вещи по частям. Ночные рубашки, а то и просто наволочки. Девочка на побегушках, по-французски арпетка, разносила надомницам отдельные детали. Скажем, только спинки рубашек. Но много спинок. Раз — пристрочил кокетку — следующая.
В назначенный день арпетка забирала готовые изделия, взамен оставляла следующий задел.
Арпетка приходила по вторникам. К ее приходу мама затевала пироги, заваривала особый сорт чая. Да и я ждала арпетку с нетерпеньем, уж такая она была, не простая, особенная. Звали ее Фатя. Уж год, как моя подружка вынуждена была бросить школу и идти работать. Отец совсем расхворался, мать одна не тянула.
Фатя приходила, приносила тючок раскроенных наволочек или рубашек, мы любовно усаживали ее за стол. Она рассказывала нам свои новости, мы — свои. Горела, сверкала глазами, а мы с мамой, глядя на нее, отдыхали от навалившейся за неделю тоски.
— Что я вам расскажу — умрете! Я влюбилась! Влюбилась и скоро выйду замуж.
Мама придвигала тарелку с пирогом, дразнила:
— Навэрно, кавказский чэловек?
— Да что вы, нет! — Фатя обжигалась чаем и махала рукой перед открытым ртом. — Наоборот. Француз.
— Француз? — таращились мы на нее. — Да кто же тебе, Фатя, позволит выйти за француза?
— А, — беспечно погружала она белые зубки в мягкую сдобу, — как-нибудь позволят.
— А у него есть родители? — допытывалась мама.
— Мать. А больше никого. Она меня любит.
Мама-француженка обожала Фатю, и не видела лучшей жены для сына. Отец невесты сказал: «Умру — выходи хоть за папуаса. Пока жив — не будет этого». Бедная Фатя и верный ее жених ждали своего часа пять лет. И все эти годы Фатима говорила: «Да что же он такое придумал, папа! Что мне теперь, смерти ему желать, что ли?»
Фатя убегала, в наших комнатах становилось сиротливо, словно солнышко за тучку зашло. Я усаживалась за книги, мама, убрав со стола, раскладывала куски материи и тоже садилась. Строчить.
13
Нонна Аркадьевна
В начале лета я закончила второй класс и стала готовиться к лагерю. А чтобы не быть никому в обузу, деньги решила заработать сама. Работу нашла Фатя. Прибежала, зашептала таинственно:
— Хочешь подзаработать?
У меня екнуло сердце. Я уже целую неделю прикидывала, где можно найти работу на один месяц.
— Слушай внимательно. Вот адрес. Хозяйка поручила мне найти русскую девушку для одной своей знакомой. Этой знакомой нужна компаньонка.
Я засомневалась. Повертела бумажку с адресом. Записан был один из самых роскошных отелей Парижа.
— Фатя, это что же, в прислуги?
— Говорят тебе русским языком — компаньонка! Сходи, узнай. Не понравится — развернешься и уйдешь. А получится — подмолотишь деньжат и поедешь в лагерь.
Я поблагодарила Фатюю, и отправилась искать счастья. Без памяти, сгорая от непонятного стыда, шла по коврам вслед за подтянутой горничной. Она привела в такие хоромы, — в кино не увидишь. Красное дерево, покойный сумрак, тяжелые занавеси с буфами на окнах. Тишина. Прожди я еще пять минут, умерла бы со страху. Но ждать не пришлось. Из смежной комнаты выплыла дородная дама. Да нет, не дама, — дебелая русская баба, разряженная в шелка.
— Здравствуйте, моя дорогая, — шла она ко мне с протянутой наманикюренной рукой, — вас прислала М***? Я рада, что прислали именно вас! У вас такое вдохновенное лицо!.. Ах, у вас чудесное русское имя Наташа! В этой чертовой Бразилии совершенно нет русского духу!.. Пепе!!!
Так я познакомилась с Нонной Аркадьевной. Когда-то в молодости она была кафе-шантанной певичкой, судя по фотографиям, стройной и хорошенькой. Пела пташка без забот, и вдруг в нее без памяти влюбился черный жук — крохотного роста миллионер из Бразилии. Пепе Фейхо. Он живо обкрутил певунью и увез в Южную Америку.
На бразильских миллионеровых харчах Нонна Аркадьевна раздобрела, образовав с миниатюрным Пепе довольно забавную пару. Он мог свободно пройти у нее под мышкой.
На зов супруги он вбежал, как на пожар, галантно раскланялся, отпустил мне пару комплиментов на чистейшем французском языке, и вопрос был решен.
Обязанности мои были необременительны. Я должна была являться в отель и присутствовать при завтраке Нонны Аркадьевны, подаваемом в кровать. Завтрак состоял из двух булочек с маслом, чашки кофе, лимона и кувшинчика молока.
Лимоном она натирала руки, над специальной миской умывалась молоком, кофе выпивала и съедала одну булочку. Вторую откладывала в картонку из-под шляпы, для чего просила горничную снять ее со шкафа. После завтрака начинался обряд одевания. Я должна была помочь ей затянуть корсет. В продолжение этих процедур Нонна Аркадьевна болтала, не закрывая рта, выкладывала все подробности своей бурной артистической жизни. Узнав, что моя мама артистка, она всякий раз добавляла:
— Наташа, Наташа, да что же я вам все объясняю, как ребенку. Вы ведь тоже причастны к нашему искусству, вы меня с полуслова поймете.
Однажды я заглянула в картонку из-под шляп и обнаружила там штук десять булочек, черствых, как камень.
— Нонна Аркадьевна, зачем вы их собираете?
— А это моим бедненьким. Хорошо — вы напомнили. Как раз сегодня мы поедем и отдадим эти булочки бедненьким.
Я сказала первое, что пришло в голову:
— Нонна Аркадьевна, эти булочки… они же черствые.
— Пустяки, они прекрасно размочат их чаем.
Мы поехали на одно из многочисленных предприятий Пепе. Там Нонна Аркадьевна вызвала управляющего и торжественно вручила ему коробку с булочками. Управляющий кланялся.
— Да, мадам, непременно, мадам. Я все сделаю, как вы хотите, мадам.
— И постарайтесь никого не обидеть! — величественно произнесла Нонна Аркадьевна и направилась к выходу.
К счастью, она не заметила выразительного взгляда управляющего, направленного ей в спину.
Ясно было, что никаких булочек он никому раздавать не станет, а попросту выбросит все вместе с коробкой.
Я должна была сопровождать Нонну Аркадьевну к портнихам, к дантисту, в магазины. Чаще всего к полудню, угостив в очередной раз рассказом о бегстве из Одессы (причем, все это звучало в устах Нонны Аркадьевны так, словно сам барон Врангель на ручках перенес ее на борт корабля), меня милостиво отпускали. Лишь однажды, предупредив заранее, задержали до позднего вечера. В тот день у них намечался какой-то гранд-прием.
— Вы понимаете, моя дорогая, я должна быть во всем своем блеске, поэтому Пепе возьмет из банка мои бриллианты. После банкета мы поедем в гости, но идти в гости в бриллиантах — неприлично. На вас, Наташа, возлагается ответственная миссия. Вы останетесь сторожить бриллианты.
— От кого сторожить?
— От грабителей, разумеется.
Молнией пронеслось: идут грабители в черных масках, набрасываются, душат, бьют вороненым наганом по голове, стрельба-пальба и крики погони. Раскинувшись, лежу на этом ослепительно белом в голубых розах ковре, алая кровь струится из глубоких ран. Я отогнала видение и вкрадчиво спросила:
— А нельзя ли эти бриллианты сдать обратно в банк?
— Но, моя дорогая, вы ничего не поняли. В этом вся соль. Когда мы вернемся после банкета, банк будет закрыт.
Ни до, ни после этого мне не доводилось видеть такого количества бриллиантов. Вернувшись с банкета, Нонна Аркадьевна принялась снимать кольца, браслеты, колье, серьги, диадему. Все сыпалось сверкающим водопадом на шелковое покрывало кровати. Искры плясали, крутились, гасли и снова зажигались.
Явился Пепе, сложил драгоценности в коробку и забегал по номеру, гадая, куда бы ее спрятать. Примерился к ящику в столе — не подходит. Грабители сразу догадаются и найдут. В шкаф под белье? Но грабители, как известно, первым делом перетряхивают белье. Так он носился с коробкой в руках, пока Нонна Аркадьевна не указала перстом на кресло со снимающимся сиденьем:
