Вадим Долгов - Мечник. Око Перуна
– И тебе приходилось?
– Да, конечно, я же сказал, что всем приходится. Ну, или почти всем. Увы, не был исключением и я. Это было давно. Я был еще очень молод.
– И что же, вы поженились? Архимед, дети у тебя есть?
– Если бы у меня были дети, разве я сидел бы сейчас на корме варяжского драккара, плывущего через страну славян, и беседовал с юным колохолмским кметем?
– Почему бы и нет?
– Хе-е… Нет, я бы скорее сидел во дворе своей виллы и читал нотации внукам.
– Ты бы хотел этого?
– Не знаю. Быть может. Но жизнь пошла так, как она пошла. Теперь уже поздно что-то менять.
– Она не согласилась стать твоей женой? Она тебя не возжелала?
– Эх ты, молодой варвар! «Не возжелала…»
– Так, значит, возжелала?
– Не знаю. Могу сказать только одно: я ее и желал, и боготворил, и думал, что не смогу без нее жить… – Взгляд Архимеда затуманился давними воспоминаниями.
– А она?
– Не знаю.
– То есть как – не знаешь? Что она ответила, когда ты сватов заслал? Может, родители запретили?
– Нет, родители ее тут ни при чем. Я не засылал сватов.
– Почему?
– Я решил сохранить свои чувства в тайне. Она ничего не знала. Да и теперь ничего не знает.
– В тайне? Зачем? – Доброшка заерзал от любопытства.
– Я не знаю, как тебе объяснить. Вот вообрази, что ты любишь какую-нибудь девушку. Вообразил?
– Вообразил.
– Ну да, тебе это сделать нетрудно, – улыбнулся Архимед, – так вот, если любишь кого-то, то, согласись, желаешь предмету своей любви всего самого, самого наилучшего? Так?
– Конечно!
– Желаешь, чтобы она, например, была здорова?
– Желаю. Не пойму, куда ты клонишь и при чем тут тайна?
– Сейчас поймешь. А если нужно будет ради ее здоровья собой пожертвовать, пожертвуешь?
– Конечно. На то она и любовь.
– Вот так-то. А хочется тебе, чтоб она, та, кого ты любишь, была счастлива?
– Конечно. Я бы все для этого сделал.
– Вот мы и подошли к самому главному. Чтобы женщине стать счастливой, у нее должен быть хороший муж, без этого женское счастье не может быть полным. А я, как ни прискорбно, ни тогда, ни сейчас не мог сказать, что я самый лучший из мужчин. И даже близко к лучшим не стою. Так мог ли я, желая своей возлюбленной всего самого лучшего в мире, предложить в качестве мужа такую посредственную личность, как я сам?
– И ты оставил ее одну?
– Почему одну? К ней сватались лучшие женихи нашего города. Она вышла замуж за прекрасного человека, моего друга. У них теперь уже, наверно, внуки. Мне тогда казалось, что, даже просто объяснившись в любви, я нанесу ей оскорбление.
– Почему?
– Она была так прекрасна. И тут я, такой нелепый, со своими признаниями. Будто я мог допустить мысль, что такой союз возможен. Кроме того, ей было бы больно мне отказывать – она была чрезвычайно добра. Мне не хотелось причинять ей лишние неприятности.
– И ты так ни слова и не проронил?
– Нет. Я писал ей стихи и письма.
– Но не отправлял?
– Отправлял.
– Как так? Ты же сказал, что не признался…
– Я отправлял их от лица моего друга. Того, кто в конце концов и стал ее мужем. Он был храбрым воином, знатным и красивым, но с пером не особенно дружил. Просил меня писать ей письма. Она как-то сказала, что полюбила его за эти письма, «в них столько любви и нежности…» – это собственные ее слова. Ты не представляешь, как я был счастлив, когда это услышал. У меня и теперь увлажняются глаза, когда я об этом вспоминаю.
Архимед замолчал. Доброшка искоса посмотрел на его глаза. Они блестели как-то подозрительно. То ли просто вечернее солнце отражается, то ли действительно выступили слезы.
– Подожди. В твоих рассуждениях ошибка.
– Какая же? – Архимед удивленно вскинул бровь.
– А такая: твой друг богат и знатен, но вот не постеснялся воспользоваться твоим умением складно писать. Значит, не так уж он и хорош. Получается, твоя возлюбленная вышла замуж вовсе не за самого лучшего на свете человека. Твоя тайна была напрасна!
Грек, помолчав, ответил:
– Да, наверно, и друг мой – не самый лучший на свете. Наверно, есть лучше. Но он все-таки лучше меня. Ведь в супружеской жизни умение красно писать и говорить – не самое важное. Кроме того, я могу в этой ситуации отвечать только за себя. По крайней мере, от одного не самого лучшего мужчины я ее уберег.
– От кого? – Доброшка вопросительно посмотрел на Архимеда. Тот грустно усмехнулся.
– От себя. А остальное уже не мое дело. Кто я такой, чтобы соваться в ее судьбу?
Помолчали.
– А как она теперь живет?
– Я не знаю.
– Ты ее не видел с тех пор?
– Видел. Как-то раз, после очередной неудачи с крыльями, которые я пытался сделать, я понял, что мне просто необходимо ее увидеть.
– И что?
– Я приехал в тот город, где она жила. Подошел к их усадьбе и стал ждать. На мое счастье, она скоро вышла. Служанки вели за ней троих прелестных малышей. Она была так же прекрасна, как и до свадьбы. Материнство шло ей.
– Она была рада тебя видеть?
– Нет, я не стал подходить к ней. Посмотрел издали и уехал. Это тоже было давно. Теперь дети уже, наверно, выросли.
– Печально. То, что ты рассказал, печально, Архимед.
– Нет, дружище мой Доброшка. Печально, когда человек, прожив всю жизнь с женщиной, понимает, что никогда ее не любил. А я всю жизнь любил. И тем счастлив. Быть может, если бы я женился на моей прекрасной возлюбленной, мои чувства давно утратили бы свою остроту. Так бывает часто. Неизвестно, кто несчастнее. У каждого своя судьба.
Доброшка ничего не ответил. Он вспоминал своих родителей.
Матушку сосватали за батюшку, когда они были чуть старше, чем теперь сам Доброшка. Любили ли они друг друга? Если и любили, то не так, как описывал любовь Архимед.
Если бы в Летославль вдруг в самом деле явился «самый лучший человек», то отец, конечно, не отдал бы ему матушку ни за серебро, ни за золото. А если бы тот пытался настаивать, дал бы ему в глаз. А если бы матушка сама попыталась к нему убежать, то, пожалуй, убил бы до смерти. Но и нежных стихов он матушке, правда, тоже не писал. А бывало, пару раз поколачивал. Но потом жалел, целовал и покупал медовую коврижку. Детей наплодили. Это любовь или не любовь? Захотелось спросить у Архимеда. Но вопрос как-то не склеивался в голове, и Доброшка промолчал.
Солнце окончательно зашло за горизонт, полыхнув напоследок малиновым отсветом в облачном окоеме.
Цы
По мере приближения к Киеву Днепр набрал силы и мощно катил свои волны к полуденной стороне. Берега отдалились. Грести почти не приходилось. Течение влекло суда с приличной скоростью – только рули.
Края эти были обжиты гораздо более плотно, чем родной Залесский край. Села и небольшие городки попадались все чаще.
К Киеву подошли под утро. Последнюю ночь корабли шли не останавливаясь. Сильно было желание поскорей достичь цели путешествия.
Причалили, когда рассвело.
Стольный град с первых шагов поразил Доброшку своими размерами и многолюдством. Он отличался от Летославля, Колохолма или даже от Радимова, как небо отличается от земли. Крепостные стены высились над крутыми берегами как неприступные скалы. Башни своими шатрами уходили, казалось, прямо в небо. Жарким золотом блестели купола храмов. Над городом плыл колокольный звон. И даже запахи были какие-то другие. К привычному печному дымку и запахам реки примешивались странные пряные ароматы, шедшие от складов заморских купцов.
У бесконечных причалов собрались сотни разных больших и малых, славянских и заморских ладей.
Как только команда драккара высадилась на берег, Харальда-конунга как подменили. Куда только делся веселый удалец, не чуравшийся дружеской пирушки и крепкого словца? Это снова был конунг. В изгнании, без королевства, но – король. Отдалился на немыслимую высоту. Сменил потертую кожаную безрукавку на аксамитовый плащ. На золотых кудрях – золотой обруч. Смотрит важно – поверх голов. Лицо как заледенело.
Ближние дружинники его, с которыми еще вчера Алеша и Илья делили труд на веслах и кусок хлеба, тоже преобразились. Надели все самое наилучшее. Привесили оружие.
Харальд собирался ко князю Ярославу. Доброшка хотел сначала пойти вместе с Харальдом и передать ценную ношу, ларец с измарагдами, как бы между прочим. Но сразу стало понятно, что ничего не выйдет.
К Харальду прибыли великокняжеские мечники, которые должны были сопроводить его в светлые Ярославовы палаты. Дружинники замкнули вокруг конунга неприступное кольцо – не подступишься. У даккара собрались зеваки:
– Гляди, варяжский князь прибыл!
– Где, который?!
– Да ослеп, что ли, вон, смотри, золотом сверкает.
– А молодой!
– Чего ему нужно-то?
– Да чего варягам нужно, всегда одно…
– Ярослав привечает их, варягов-то.
– Да, вон глянь, дружина-то у него – здоровые ребята.
– И не говори…
В набежавшей толпе мечники живо проделали коридор, люди расступились, и Харальд-конунг с подобающей важностью двинулся по деревянным мостовым в гору, к великокняжеским палатам. И не обернулся. Только Архимед, которого Харальд взял с собой как друга и толмача, помахал на прощание рукой.
