Вадим Долгов - Мечник. Око Перуна
– И не говори…
В набежавшей толпе мечники живо проделали коридор, люди расступились, и Харальд-конунг с подобающей важностью двинулся по деревянным мостовым в гору, к великокняжеским палатам. И не обернулся. Только Архимед, которого Харальд взял с собой как друга и толмача, помахал на прощание рукой.
Шумная процессия удалилась. Колохолмцы проводили ее взглядом. Причал опустел.
– Ну что, братья и дружино, – Илья закинул на плечи дорожную торбу, – нужно искать постой.
– Пожалуй, – согласился Алеша.
– Как же мы ко князю-то попадем? Нужно было все-таки с Харальдом идти, – посетовала Белка.
– Там видно будет. Был у меня при дворе в былые времена знакомый человечек. Небось не забыл старого друга Илейку. Через него попробуем. Где ларец-то?
– Ларец на месте, у меня, – отозвался Доброшка, – я его пуще ока стерегу.
– Ну хорошо, стереги крепко. Это тебе не Колохолм. Тут и стены выше, и колокола звонче, и тати пронырливей. Не успеешь моргнуть – не только Перуново, а твое собственное око утащат. И не сыщешь.
– Пошли.
Друзья взвалили на плечи свою небогатую поклажу и двинулись вслед ушедшей процессии.
Постой нашли без труда. На постоялом дворе им отвели целую избу. Разложив добро по рундукам и наскоро позавтракав купленным по пути хлебом и молоком, пошли смотреть город. В избе оставили хозяйствовать Предславу.
Поначалу держались всей толпой. Илья знал город и вел спутников по кривым улочкам. Однако и он иногда останавливался в недоумении. За прошедший десяток лет многое поменялось. Каждый пожар (а случались пожары в деревянных кварталах часто) вносил свои правки. Строились новые дома, перестраивались старые.
Немного поплутав, друзья вышли на храмовую площадь. На ней возвышалась сложенная из кирпича огромная одноглавая церковь.
– Десятинная, – пояснил Илья и перекрестился на золоченый купол. Остальные последовали его примеру. – При князе Владимире построена.
– Давайте зайдем. – Белка потянула Илью за руку.
– Давайте. – Илья подался вслед за Белкой. – Говорят, эта церковь – точно такая, как в самом Царьграде греки строят. Святости в ней – как в твоем улье меду. Благодать прям как обухом по голове. Это если человек грешник неисправимый. А ежели праведник – то ничего, выживет.
Доброшка покосился на воеводу: непонятно, шутит или всерьез говорит. Но на всякий случай заходил осторожно. Мало ли чего… Перекрестился перед вратами. Вошел как нырнул.
Ничего, голова осталась цела. Доброшка посмотрел наверх.
Своды храма уходили на необыкновенную высоту. Пахло ладаном и воском. В полумраке мерцали огни свечей и лампад. Сверху из окошек под куполом падали косые лучи солнечного света. В них матово сверкали золотые, пурпурные, изумрудные и небесно-синие смальты. Суровые лики святых и праотцов взирали со стен. Красота необыкновенная. Слышалось тихое пение. По храму похаживал священник в богатом уборе и помахивал кадилом. Сизый дымок стелился, солнечные лучи в нем становились похожи на сияющие столпы, по которым с Божьей помощью можно забраться на небо. У Доброшки перехватило дух. В маленькой деревянной церкви в родном Летославле все выглядело совсем по-другому.
Доброшка оглянулся. Белка стояла под самым куполом. Ее лицо выхватывал из сумрака луч света. Широко раскрытые глаза смотрели мечтательно. Губы что-то неслышно шептали. «Молитву читает», – подумал Доброшка и сам стал старательно шептать молитвы, которые он выучил с монахом Максимом. «Отче наш», «Богородицу». И даже тот же «Отче наш» на греческом. На него напала странная задумчивость.
«Отче наш, иже еси на небеси…» Доброшка вообразил бескрайнее синее небо, мягкие, пушистые белые облака. На облаке сидит Господь Бог. Как же ему там, наверно, мягко ходить! Вот бы потрогать эти облака. И еще Доброшке казалось, что облака должны быть непременно сладкими и вкусными, как молоко с медом. Особенно вечерние облака, которые подрумянит закатное солнышко. И нет у Господа Бога никаких забот и никаких печалей. Не нужно ему ни от врагов прятаться, ни о хлебушке заботиться. Оголодал – зачерпни пригоршню мягких сладких облаков, да и кушай вволю.
Смотрит он в просветы между облаками на землю, где бегают, копошатся люди. За всеми успевает присмотреть – на то он и Бог. Смотрит и оценивает: кто хорошо себя ведет, а кто – плохо. Кто хорошо, того потом к себе возьмет, в свое Царство. А плохих к чертям в ад отправит. Да и поделом им.
Подошел Илья, тихонько тронул за плечо и показал куда-то вверх. Доброшка посмотрел. Не отойдя еще от своих размышлений, он ожидал увидеть там ни больше ни меньше как самого Господа Бога на облаке. Но увидел всего лишь человека средних лет, стоявшего на хорах – внутреннем балконе храма. Человек был ничем не примечателен. Русые волосы. Простое лицо. Бородка клинышком. Доброшка вопросительно оглянулся на воеводу. Тот склонился к самому уху и прошептал:
– Ярослав! Князь…
Удивлению Доброшки не было границ. Дело было даже не в том, что князь оказался на богослужении. Все-таки Десятинная церковь была на тот момент самой главной церковью в Киеве.
Удивляло другое – выглядел он как обычный человек! Не так в Доброшкином представлении должен был выглядеть владыка огромной державы. Конечно, Доброшка в жизни видел всего двух князей: Харальда-конунга и Ворона. Но все же!
Харальд, особенно когда нарядился в свой «выходной» убор, выглядел, без сомнений, по-королевски. Смотрел соколом. Повадку имел гордую и выделялся даже среди своих дюжих дружинников красотой сильного тела. Конунг был похож на вожака волчьей стаи. Казалось, власть ему принадлежит не только по праву рождения и титула, но и потому, что среди своих волков-викингов он был самым лютым и яростным волком. Отбросив свое королевское происхождение, он мог сойтись в поединке с любым из своих дружинников и вышел бы победителем. Его власть была безусловной, природной властью сильного зверя над менее сильными.
Человек, стоявший на хорах, казался не столько даже слабым, сколько усталым. Он стоял ссутулившись. Плечи его опустились, будто под тяжестью неподъемного груза. В волосах серебрилась ранняя седина. Усталые глаза, обращенные к золотившейся в полумраке иконе Спаса, застыли. Казалось, он не молится, а думает какую-то давнюю, тяжелую думу.
Доброшка смотрел во все глаза. Будет о чем дома батюшке с матушкой рассказать! С самим великим князем Киевским в церкви на молитве стоял!
Вдруг Ярослав будто очнулся от забытья. Повел очами, встретился с Доброшкой взглядом, несколько мгновений смотрел, потом повернулся и скрылся под сводами хоров.
Доброшка спускался с высокого церковного крыльца, переполняемый впечатлениями. В голове теснились вопросы: почему Харальд силен, храбр и на мечах первый, но королевство свое потерял? Ярослав же – на лихого рубаку совсем не похож, а державу свою держит. Как так? Это с одной стороны.
Если же с другой стороны зайти, то еще непонятней: почему Харальд даже в изгнании на чужбине – вечно весел, пьет, лезет в драку и хохочет даже тогда, когда ему подбили глаз. А Ярослав – на престоле прочен, а, видно, радости нет у него, на лице печаль.
Доброшка пробовал было заговорить об этом с Ильей. Но тот лишь пожал плечами. Эх, спросить бы у Архимеда, тот наверняка разложил бы все по полочкам. Да нескоро теперь с ним увидеться придется.
На постоялый двор Доброшка возвращался один. Илья отправился разыскивать своего давнего знакомца, княжеского тиуна, и Белку взял с собой. Алешка отправился гулять по торгу.
Неспешно шагая по деревянным мостовым, Доброшка думал, что не всякому выпадает такая судьба, как ему. Вот матушка или старший брат никогда дальше десяти верст от Летославля не выезжали. Отец – да, много повидал. Но и он, новгородец, в главном стольном городе не бывал. Да и большая часть его земляков проводили всю жизнь там, где родились. Считали это хорошей, доброй жизнью. Странникам, забредшим на чужбину, пожалуй, даже сочувствовали. А ведь на белом свете столько интересного! О домоседах не складывают сказаний, не поют песен. Конечно, немало горестей и бед может свалиться на голову путешествующему, он и сам, если подумать, не раз мог погибнуть за то время, что прошло в пути. Но смертушка – она и дома настичь может: вражеской стрелой, моровым поветрием или еще какой напастью. Ждать ее? Да пропади она пропадом. В путь! Только в путь.
С этими веселыми, бодрыми мыслями Доброшка дошагал до постоялого двора и зашел в отведенную им избу. Едва только он поднялся на тесовый крылец, из горницы послышались детский стон и плач.
От неожиданности мальчишка замер на месте – не показалось ли? Но стон повторился. Доброшка стремглав бросился внутрь. Представшая перед его глазами картина была ужасна.
Предслава лежала ничком на дощатом полу. Из-под ее головы вытекала струйка крови. Рядом, вцепившись в поневу, сидел Колиша и горько рыдал.
