Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)
Мы конечно же знаем имена вчерашних посетителей самого закрытого и таинственного клуба подобного ранга, но не раскрываем их: таково условие информатора, представившего нам эти сведения.
И лишь еще один интригующий факт, сообщенный все тем же информатором: ему удалось установить, что отец вчерашнего русского гостя клуба «Георг III», один из сегодняшних кремлевских старцев, двенадцать, десять и девять лет назад, находясь на отдыхе и лечении в Европе, тоже был гостем подобных элитарных клубов во Франции, Западном Берлине и Испании.
Для того чтобы поставить точку в этой забавной истории, давайте вспомним одну из поговорок нашего народа: яблоко от яблони недалеко падает».
Подписи не было.
— И… и что же? — ошалело спросил господин Копыленко, отодвигая от себя газету «Русский голос».
— Да ничего особенного,— сказал «главный», докурив сигару. Вся гостиная была в прозрачных облаках душистого дыма.— Газету в Австрии читает не так уж много народа. Русская эмиграция там невелика. Но что газета с этой пакостной заметкой наверняка попала в руки ваших спецслужб — в этом я вас могу уверить. Скорее всего, именно сейчас этот выпуск изучается на Лубянке…
— Ну и что? — воскликнул наш герой.
— Вы меня удивляете, Владимир Александрович. Вам что, безразлична судьба вашего отца? Сразу подчеркну: нам он не нужен. Нам нужны вы. Однако ваше поведение, похоже, вынудит нас это сделать.
— Что?…
— Перепечатав публикацию «Русского голоса» в ведущих газетах Англии, мы ее прокомментируем и раскроем ваши имена, отца и сына. Мы сделаем это завтра же, если…
— Нет! Нет!…— перебил господин Копыленко, махая руками. Вы… вы не сделаете этого!
— Не сделаем в единственном случае, если вы…
— Может быть, Владимир Александрович,— включился в разговор вежливый молодой человек,— мы пройдем в спальню к столу?
— Да, да… Пройдем.
…Через несколько минут гнусный диссидент, перебежчик и невозвращенец, сидя за столиком в спальне, находясь почти в отключенном или, точнее, блаженно-отключенном состоянии (ему сделали совсем безболезненную инъекцию), старательно писал на плотном белом листе бумаги: «ПРОШЕНИЕ. Я, Копыленко Владимир Александрович, подданный Советского Союза…»
Сзади, за его стулом, черными демонами стояли вежливый молодой человек и благообразный господин с седыми висками на круглом славянском лице. Только что черных крыл не было у них за спинами.
2 марта 1982 года
Заседание Политбюро было назначено на десять часов утра.
Уже на подъезде к Старой площади в машине Председателя КГБ прозвучал телефонный звонок. Информатор из здания ЦК КПСС сказал:
— Приехал сам. Будет присутствовать на заседании Политбюро.— Телефонная трубка замолчала.
«Что же,— подумал Юрий Владимирович,— тем лучше».
Андропов появился в небольшом зале, где проходили еженедельные заседания Политбюро, ровно в десять часов — Леонида Ильича Брежнева еще не было. Ждали. В последние месяцы глава Советского государства по болезни часто отсутствовал на этих, приобретших рутинный характер сидениях — в принципе уже все вопросы, подлежащие рассмотрению, до начала очередного заседания Политбюро были решены в аппарате Генерального секретаря, все документы им подписаны. Члены Политбюро лишь информировались и, как правило, «одобряли». Очень редко по какому-либо вопросу возникала вялая дискуссия.
Председатель КГБ, сказав традиционное «Здравствуйте, товарищи», обвел присутствующих быстрым взглядом. Глазное — на своем обычном месте Александр Павлович Копыленко, тучный, обрюзгший, в темно-сером помятом костюме, с серым отечным лицом, кажется, не побрившийся утром.
«Еще не знает. И следовательно, никаких подозрений. Что же, Саша, старинный коллега, извини. На войне как на войне. Ведь ты со своей курьерской почтой уже разослал письма в республики членам ЦК, «своим людям», с инструкциями к предстоящему майскому Пленуму ЦК партии. Там основополагающий тезис (среди прочих, не менее целенаправленных): «Не допустить перемещения Председателя КГБ в Центральный Комитет на место Суслова». Что же, Саша, получи свое. Да ты, похоже, уже дремлешь? Поспи пока».
Впрочем, и некоторых других кремлевских вождей клонило в сон. А Миша Горбачев, как всегда, что-то усердно записывает в блокнот, работает. Старательный. Юрий Владимирович встретил быстрый, умный взгляд министра обороны Устинова и ощутил укол совести: «Надо было поставить Дмитрия в известность». Возникло чувство дискомфорта, но хозяин Лубянки усилием воли изгнал его: «Не расслабляться. Никаких эмоций».
Само собой, был погружен в дела товарищ Черненко, сидевший сбоку от кресла Генерального: перебирал бумаги, лежавшие перед ним, что-то подчеркивал зеленым фломастером, его большая голова с великолепной седой шевелюрой была низко наклонена над столом. «Зрение у него портится, что ли?»
«Правая рука» Леонида Ильича Брежнева, «старинный друг», по укоренившемуся правилу и с одобрения Брежнева, будет вести заседание Политбюро. Как всегда.
Андропов не спеша подошел к товарищу Черненко, наклонился к его волосатому уху и прошептал:
— Константин Устинович, перед основной повесткой я прошу слово для краткого сообщения.— Председатель КГБ помедлил.— Чрезвычайного.
— А что такое? — «Старинный друг» Генерального заерзал в кресле.
— Информация для всех членов Политбюро,— жестко сказал Андропов.
— Хорошо, хорошо…— В голосе товарища Черненко прозвучал страх.
Юрий Владимирович вернулся на свое обычное место — кресло в дальнем углу, откуда виден весь маленький зал.
Было семь минут одиннадцатого.
Дверь открылась, и вошел властелин страны и полувластелин еще значительной части земного шара Леонид Ильич Брежнев, большой, тяжелый, с застывшими чертами лица (глубокие морщины казались вылепленными из белого воска).
— Здравствуйте, товарищи! — пошлепав губами, с одышкой сказал Генеральный секретарь КПСС. Все присутствующие встали со своих мест — Садитесь, садитесь, товарищи…— Леонид Ильич тяжко, с кряхтением, медленно, томительно медленно шел к своему креслу. Наконец взгромоздился на него, опять пошлепав непослушными губами, сказал: — Начинай, Константин Устиныч.
Товарищ Черненко, зашуршав своими бумагами, поднялся и, откашлявшись, заговорил тихим, бесцветным голосом:
— Повестка у нас сегодня небольшая… Всего семь пунктов. Подготовка к весеннему севу на Украине и в Российской Федерации. Оперативная информация из Польши. Тут нам необходимо, обменявшись мнениями, принять решение. Ситуация там критическая. Далее…— Константин Устинович, оторвавшись от своих бумаг, поднял голову и встретил, вернее, наткнулся на прямой, полный воли и приказа взгляд из дальнего угла комнаты.— Да, да!… Сначала, товарищи, краткое слово Юрию Владимировичу. У него для нас важное сообщение.
По залу пролетел некий ветерок. Ветерок общего испуга и тревоги. Все смотрели на Председателя КГБ — большинство со страхом. Кроме Устинова, Громыко и Горбачева.
И с таким же страхом смотрел на Андропова Леонид Ильич Брежнев.
В комнате повисла тяжелая давящая тишина.
Юрий Владимирович поднялся, раскрыл кожаную папку, которую он держал в руках, вынул из нее несколько листов бумаги, небольшую газету розоватого цвета.
— Извините, товарищи, сообщение у меня более чем неприятное,— Голос его был ровен, спокоен, скорбная нотка присутствовала в нем.— Вчера сын нашего уважаемого Александра Павловича Владимир Александрович Копыленко попросил политического убежища в Англии.
Задвигались кресла, у товарища Черненко упала на пол бумажка, и он полез за ней, кто-то болезненно закашлялся. Лицо Леонида Ильича Брежнева налилось бурой краской.
А Александр Павлович Копыленко несколько мгновений был словно скован столбняком. Наконец с трудом поднял голову и, глядя на Андропова, ненавистно, затравленно прохрипел:
— Провокация… Мой сын в Австрии.
— Вот ксерокопия двадцатой страницы лондонской газеты «Таймс» за вчерашнее число,— невозмутимо продолжал Андропов. И он прочел: — «Советский гражданин Александр Копыленко, крупный работник Внешторга СССР, обратился к правительству Ее Величества королевы Англии с просьбой о предоставлении ему политического убежища в нашей стране. Прошение господина Копыленко рассматривается в соответствующих инстанциях».
Юрий Владимирович прервал чтение, обвел взглядом находящихся в «мраморной комнате» членов Политбюро. На всех лицах — кроме одного — он видел облегчение: «Не под меня! Не под меня…» Леонид Ильич Брежнев беззвучно шевелил губами, и при желании это беспомощное шевеление можно было бы прочитать так: «Слава тебе, Господи! Пронесло…»
Александр Павлович Копыленко сидел, низко опустив голову, и было слышно его медленное, с хрипами дыхание — он страдал бронхиальной астмой.
