Абель Поссе - Райские псы
— Адмирал, нелегко будет следовать этим курсом…
— Разве я спрашивал тебя о чем-нибудь?
— Нет. Но они там говорят, что так мы обязательно окажемся в жарких землях. В землях Великого Хана или каких других… Говорят, что это безумие — добровольно выбрать засушливые, холмистые земли, как в Трухильо, Бадахосе, Эстремадуре. Безумие! Земли, где могут расти лишь чеснок и оливы. А цены-то на них как упали! Если Ваша Милость не изменит курса, тут такое начнется: ведь в жарких странах, в тропиках найдем мы лишь нищих, голых людишек. Где жара, там нищета!
Его, видно, подослали. На самом деле то было мнение Пинсонов и их людей. Черви! Карлики! Они ничего не знали о посланном ему небом гласе! О тайной Миссии потомка Исайи!
9 сентября. Воскресенье. Матросы не исполняют его приказов и пытаются тайком изменить курс.
Их манит север, манят нежаркие плодородные земли.
Они уверены, что Адмирал ничего не видит или — по малодушию своему — не желает замечать. И ошибаются. В этом-то он им не уступит. Адмирал приказывает кораблям собраться вместе, созывает капитанов и лоцманов. Крепкая взбучка.
Родригес де Эскобедо, нотариус, должен явиться на мостик. Он приводит себя в порядок перед зеркальцем у грот-мачты. Расчесывает бороду. Торжественный, с вечным Гомером под мышкой.
Появляются Пинсоны, Ниньо, Де ла Коса, Кинтеро. А также генуэзцы и королевский инспектор Санчес де Сеговиа. Пусть королевский нотариус при всех черным по белому запишет: «Никто не смеет хитростью изменять курс, который здесь торжественно провозглашается и указан нам Их Королевскими Высочествами: только на Запад».
Недовольство на лицах. Пусть. Теперь им будет труднее лгать, прибегать к недозволенным трюкам.
Подписывается Акт. Собрание распускается.
Адмирал возвращается в рубку. Погружается в лохань. Размышляет о силах моря.
Элементарная амфибиология. 10 сентября. Слово Адмирала к подчиненным. Нет ничего опасней забвения. А люди забыли, что по природе своей они амфибии, забыли даже моряки. Посмотрите на свои ступни, на ладони — они как у перепончатолапых, но без перепонок. А разве не похожи ягодицы на округлившиеся остатки исчезнувших плавников? Как можно не видеть очевидного?
На море удача ждет лишь того, кто усвоит эти истины.
И люди должны забыть все то, о чем с похвалой говорят как о моряцких доблестях.
Адмирал приказывает совсем низко опустить прямой парус на грот-мачте, так что он едва тянет каравеллу над волнами. Он хочет, чтобы корабли стали одним целым с морем. Чтобы корабли не были слишком сухими, словно случайные гости в море.
Приказывает не конопатить дающие течь доски. Пусть внизу стоит вода, пусть люди слышат ее плеск, как слушает он, когда вода переливается через край лохани и бежит по полу рубки.
Держаться на воде как чайки. Как кантабрийские рыбаки. Не слишком отрываясь от морской массы. Не бороться с морем. Не сушиться. Он учит людей: не спешите вытираться, спите в мокрой одежде. Пусть в это трудно поверить, но тогда вы забудете о простудах.
Чайка — поучает Адмирал — не ждет перемены ветра. Для нее хорош любой ветер. Не меньшей хвалы достойна ловкость галисийских рыбаков.
Любые другие доводы — выносит он приговор — французские выдумки.
Хуан де ла Коса пытается возражать, но скоро умолкает.
Колумб плавает в своей лохани, лицом вниз, как мертвый. Над водой торчит лишь дряблый, бледный зад (как у бельгийской монахини, изнасилованной солдатней и утопленной в канале).
Он довольно долго остается в таком положении. Он изумлен.
Потом утверждает, что, слившись с водной стихией, можно сообщаться с Морем-Океаном и что, только бросив вызов противнику, победишь страх.
На кладбище надо петь, учит он. В лесу в безлунную ночь — свистеть.
Ветер дует свирепо. Нос корабля врезается в бурлящую толщу вод. Каравелла разбивает пенные гребни. Летит снежная бахрома, кружево, белая слюна дикой кобылицы, что мчится во весь опор.
Адмирал выходит из рубки, и дерзкий ветер треплет, как хочет, его волосы.
Соленые капли-гиганты. Нити жидкого серебра.
Дрожат бакштаги и фалы. Надувшаяся парусина отважно дергает за бушприт. Упрямый мул, скачущий сквозь непогоду, только уши плотно прижаты под дождем и ветром.
Мокрые фалы, сдерживая паруса, становятся будто выжатыми. От трения о битенги и уключины от них идет пар. Поводья обезумевшего коня.
Протяжные стоны у оснований мачт — фока, грота и бизани, работающих из последних сил. В жестоком празднестве бури они превращаются в хрупкие стебли.
Глухие удары моря о судно-скорлупку.
— Эй! Эй! Эй! — кричит Адмирал. Он спускается из рубки на палубу. Созывает людей, которые ведут себя так, будто ничего не происходит. Слоняются без дела. Лениво переругиваются. Мрачные, скучающие. — Давай! Давай! Все, все! Подтягивай шкоты! Поднимай! Поднимай! — Он сам хватается за леер фок-мачты.
Корабль дрожит. Молодая кобылица в ожидании жеребенка. Скрипка в миг бурного allegro.
Теперь хриплым голосом поет ветер, проникая в люки и отсеки трюма. Леера, бакштаги — струны арфы, отдавшейся музыке.
Стонет, стонет ветер.
Адмирал кричит, приказывает. Как хотелось бы ему иметь хлыст, чтобы встряхнуть нерадивых. Проклятые.
Поднимается на площадку и получает благословение неистовых волн. Холодная пена падает на лицо, на грудь. Он стоит, простирая вперед руки. Он — корабль! Кричит:
— Эвоэ! Эвоэ! Эвоэ! Аллилуйя! Подтягивай шкоты! Еще! Давай: нижний прямой парус. Поднять марсель!
Сумасшедшая скачка по морским просторам. Восторг. Праздник. Экстаз. Слияние с пространством.
Весь промокший, он возвращается в рубку и по дороге видит их: они усмехаются, перемигиваются, считают его сумасшедшим. Большинство развалилось на мешках. Ковыряют в зубах. Мечтают о собственном огороде либо о том, как в императорском дворце украдут большие жемчужины у местного идола.
Священное благоразумье.
Пространство и Время. 13 сентября. Возвращение с Земли на Небо должно осуществиться тем же путем, каким шел в постыдное, но заслуженное изгнание Адам.
Мир, в котором мы живем (или нам кажется, что живем), есть письмена, и читать их следует наоборот, отраженными в зеркале.
Пространство и Время — имена карающих ангелов, изгнавших нас из Эдема. И надо будет зорко следить за ними. Ведь только они смогут указать нам дорогу для возвращения к заветным вратам.
(Так вот чего ты хочешь, Адам! Измерить? Соизмерить? Иметь больше, чем тебе дано? Узнать о Добре и Зле? Упрямый измеритель! Вот оно Пространство, а вот — Время! Уймись, глупец! Они тебя раздавят! Сотрут в порошок, выпотрошат. Ты станешь как та покойница — спаси ее Господи — Фелипа Мониз де Перестрелло. Ведь она превратилась в плоскую картинку, и безбожный супруг повесил ее в столовой, Адам! Ты хочешь навеки запутаться в эту сеть? Хочешь стать изгнанником? Только взвесь все как следует!)
Но придет некто, потомок Исайи, и поведет за собой всех! И никогда еще люди, много людей не были обязаны стольким одному человеку! Герою!
Он спасет их от небывалого страдания.
Христос был всего лишь демиургом. Он мог бы сделать гораздо больше. Например, даровать спасение и плоти. Спасение на земле. В скорбях земных. А он указал лишь путь обращения души.
Но сие объясняется его небесным происхождением: его тело было проформой. Девственник, рожденный от девственницы. Его плоть безрадостна, пресна. Христос не умел даже потеть. (Адмирал с величайшим почтением записывает это. Он признает, что именно в образе Христа иудейский бог с наибольшим успехом мог распространиться по миру.)
Море все так же сурово. Крепкий ветер. Погода готова измениться. То и дело набегают облака, начинает моросить. Люди пробуют языком кожу на руках, запотевшую бронзу. Смотрят на лезвия ножей.
Обед. Общее оживление вокруг очага. Юнги разливают вино по кувшинам.
Капитан, лоцман, нотариус, инспектор Короны за отдельным столом. Матросы устроились кто где: у перегородки штурвала, на связке канатов. У каждого уже имеется свое излюбленное место, свое пространство. И этим они похожи на кошек.
Юнга обходит корабль с колокольчиком (будто кто-то мог замешкаться!):
— К столу! К столу! Сеньор капитан, сеньор боцман и вся корабельная команда! Стол накрыт, еда стынет! Слава Кастильским Королям — и на море и на суше!
Веселье. Взрывы хохота. Всегдашняя обеденная суета. Шутки.
Нынче день хороший: баранина с чечевицей, рисовый суп и рыба. Жареный перец. Большие галеты.
Крепкое, еще без горечи, вино.
Жадно обгладываются кости. До последней капли вычищается хлебом жир.
Сушеный инжир.
А потом: кому карты, кому сиеста, кому вахта.
14 сентября. Огненная ветвь в море. Ближе к вечеру небо расчистилось. Наступила ночь — столь звеЗдная, какой давно не видали.
