Фердинанд Оссендовский - Ленин
Тем временем расколотая и почти уничтоженная партия не могла обеспечивать своего вождя и пророка денежными средствами.
Приходящих из России мелких сумм было недостаточно для содержания Ленина, Крупской, Зиновьева и Каменева, а большая часть помощи тем временем шла на печатание газеты «Социал-демократ», в которой выдвигались лозунги надежды и призывы к бдительности, чтобы не упустить подходящий для поднятия красного знамени момент.
Это были годы голода и крайней нужды.
Ленин, питаясь черным кофе и хлебом, целые дни проводил в Национальной библиотеке и работал над рядом книг, которые впоследствии должны были стать библией новой секты революционного пролетариата.
Он не обращал уже никакого внимания на нападки социалистов из других лагерей, на их насмешки и оскорбления. Он работал, не павший духом, не сломленный в своей вере в грядущий рассвет новой революции.
Откуда эта вера и уверенность, что придут другие времена, когда слои трудящихся устремятся к своей цели — не раз спрашивал его Каменев.
Такой же вопрос читал Ленин в глазах Крупской и Зиновьева.
Он поднимал голову, прислушивался, внимательный и хищный.
Казалось, что это дикий зверь принюхивается и поджидает, чуя приближающуюся добычу.
Он щурил раскосые глаза, потирал руки и проникновенно шептал:
— Великая война неизбежна… Я ощущаю ее всеми фибрами души. Слышу ее тяжелую поступь, а с каждым днем шаги ее все громче, все ближе и тверже. Наступает наше время. Час окончательной схватки и победы!
Больше он не говорил. Больной, бледный, голодный, в порванной одежде он бежал в библиотеку, читал, писал, как будто опасался, что не успеет вовремя закончить работу, потому что с минуты на минуту надо будет приступать к действиям, к борьбе, для которой он — нищий, убогий эмигрант — скупо собирал, систематизировал и оживлял лозунги, составлял «священную книгу» новой веры, боевое оружие и орудие уничтожения вражеской крепости.
После тяжких лет притеснений начала просыпаться совесть угнетенного российского народа. На далекой сибирской Лене эксплуатация и издевательства капитала довели до восстания рабочих в золотых рудниках.
Эхо жандармских выстрелов по беззащитным людям понесло угрюмую, дразнящую весть над безбрежными российскими равнинами.
Ответом на нее стало брожение в фабричной среде, в кругах интеллигенции, в Государственной Думе, в российской и заграничной прессе.
Правительство испугалось, и революционная стихия немедленно заняла новые позиции. В Петербурге и Москве появились легальные, хотя и радикальные, издания — «Звезда», «Правда» и «Мысль».
Ленин выплеснул целый поток своих статей.
Он поднимал в товарищах угасающую веру в возможность социальной революции, пробуждал отвращение к парламентаризму, приводил новые обвинения, осуждающие противников, и утверждал, что западный социализм прогнил вместе с легализмом социал-демократов.
Он дерзко бросал в лицо всему миру перчатку, заявляя, что только российский революционный пролетариат обладает силой, чтобы разрушить устаревшее, тонущее в маразме общество и вывести человечество на путь настоящего прогресса, идя во главе трудящихся всех рас и народов.
В этот период оживления партия потребовала от Ленина, чтобы он поселился вблизи российской границы. Ей постоянно нужны были его советы и указания.
Немедленно покинув Париж, он переехал пока что в Прагу.
Сюда ежедневно прибывали товарищи из Петербурга и Москвы. С этого момента его связь с Россией не прерывалась. Ленин вновь объединил и увеличил ряды партии, руководил газетой «Правда», в которой размещал статьи, откликавшиеся на все события, он готовил также речи для наиболее отважного депутата Государственной Думы товарища Малиновского.
Ленин помолодел. Из него выплескивался неисчерпаемый запас сил. Он не ел и не спал, советуясь с гостями, работая за письменным столом, рассылая личные письма, циркуляры и коммюнике.
Он вновь становился вождем.
Товарищи думали, что он руководит партией исходя из настоящих потребностей. Однако Ленин готовил партию для великих свершений, твердо веря и чувствуя, что давно ожидаемый момент приближается стремительно и неумолимо.
В это время Ленин созвал в чешской Праге съезд партии, чтобы обсудить на нем тактику действий на текущий политический момент.
Перед началом заседания он получил зашифрованное письмо. Прочитал его и загадочно улыбнулся.
На съезде к нему подошел незнакомец и, присмотревшись к нему с подозрением, произнес:
— Я счастлив познакомиться с вами, товарищ! Я делегат от социалистических левых в Государственной Думе. Я выступал с написанными вами речами…
— Малиновский? — перебил его Ленин.
— Да! — подтвердил незнакомец.
— Думаю, что мы должны переговорить с вами наедине… — шепнул Ленин.
— Действительно… Я хотел… — начал Малиновский.
— Не здесь! — покачал головой Ленин. — Придите ко мне сегодня же вечером. Мы будем одни… С глазу на глаз беседовать лучше. Правда?
— Конечно, лучше! — согласился тот. — Я приду к вам Владимир Ильич.
Около полуночи он появился в комнате Ленина и неспокойным взглядом шарил по всем углам.
— Вижу, что вы хотите мне сказать что-то важное! — усмехнулся Ленин. — Говорите смело, нас никто не подслушает.
Они сели и наклонили друг к другу головы, как два заговорщика.
— Произошла неприятная вещь… — неуверенным, дрожащим голосом начал Малиновский. — Товарищи утверждают, что у них есть доказательства… доказательства…
— Что вы работаете на два фронта: на революцию и полицию! — закончил вместо него Ленин.
— Так вы уже знаете? — спросил гость, глядя с недоумением и тревогой в пронзающие зрачки Владимира.
Тот молча кивнул головой и ждал, не спуская взгляда с беспокойных, бегающих глаз пришедшего.
— Это клевета! Обидно мне, Владимир Ильич! — воскликнул он, ударяя себя в грудь. — Вы же знаете, что я был меньшевиком, но постепенно, после долгих наблюдений и раздумий, перешел к большевикам и выполню в точности ваши указания, товарищ!
— Хватит! — прошипел Ленин. — Больше ни слова! Мне все известно, «товарищ Роман». Все! Начиная с вашей первой, обычной кражи и последней — со взломом, за что вас приговорили к тюрьме, — до тайных бесед с шефом жандармов Куриловым и с Белецким из департамента полиции!
Малиновский вскочил и полез в карман.
Ленин издевательски засмеялся.
— Оставьте в покое револьвер! Вам ничего не грозит со стороны нашей партии… пока… — прошептал он. — Вы нужны нам, потому что только вы… с позволения департамента полиции можете безнаказанно выступить с тем, что мы вам продиктуем. Партии безразлично, кто провозглашает наши мысли: честный социалист или подлый провокатор. Нам необходимо только, чтобы Россия слышала, о чем мы думаем и к чему стремимся.
«Товарищ Роман» молчал, с недоумением и недоверием глядя на Ленина, который любезно улыбался ему и продолжал:
— Мы будем защищать вас от всех обвинений на протяжении всего периода вашего с нами сотрудничества. Если же вы станете уклоняться…
Владимир встал и подошел к Малиновскому. Коснулся его кармана и произнес:
— Вас, товарищ, не спасет ни револьвер, ни даже весь жандармский корпус. Погибнете в тот же день, в который Центральный комитет партии вынесет вам смертный приговор. А пока будьте спокойны! Абсолютно спокойны!
Они расстались, сильно пожимая друг другу руки и доброжелательно разговаривая.
Едва за провокатором закрылась дверь, из шкафа выскользнул Зиновьев, а из-под кровати выполз старый партийный рабочий Mуралов.
Они тихонько смеялись и говорили Ленину:
— Ну и забили вы ему, Ильич, гвоздь в голову! Ха-ха-ха!
Владимир сжал губы и прошептал:
— Это вредитель и последний мерзавец, но для партии он более полезен, чем опасен. Мы должны защищать его всеми средствами. А в свое время он споет все, о чем нам надо будет знать, а затем наступит… ликвидация…
— Смерть? — спросил Зиновьев.
— Такие не должны жить долго, — с мягкой улыбкой ответил Ленин. — Только хорошенько запомните сегодняшний день, быть может, вам придется подтвердить содержание моего разговора с провокатором и с вами.
Они молча кивнули.
— Я хочу ввести Малиновского в Центральный комитет партии; обеспечьте его единогласное принятие на завтрашнем конгрессе! — добавил Владимир.
Кивками они опять подтвердили приказ вождя.
У них не было никаких колебаний и тени сомнения.
Ведь они шли к цели партии.
За нее они готовы были отдать жизнь… свою, чужие, даже если пришлось бы уничтожить полчеловечества.
Для них — светлый идеал, для врагов — страшное преступление.
