Вольдемар Балязин - За полвека до Бородина
А это и был народ, оставивший соху и взявший ружье, русский народ и все иные народы и племена, что вошли сами или были включены силой в Российскую империю, в единое государство, в котором судьбой истории предопределено было жить всем им вместе долгие времена…
А если теперь выйдем мы хотя бы немного за рамки «кутузовской» хронологии, то, продолжая нашу беседу, увидим среди тех, кто прославил Россию, и сына пленной турчанки Жуковского, и внучку эфиопа Ганнибала «прекрасную креолку» — Пушкину, мать русского гения. И если взять одну лишь немецкую поросль, то здесь окажутся и знаменитый художник Орест Кипренский, сын Адама Карловича Швальбе, и основатель национальной русской школы живописи Карл Брюллов, дополнивший свою фамилию буквой «в» по «высочайшему повелению», и драматург фон Визин, и великие мореплаватели Крузенштерн и Беллинсгаузен, и мало ли кого еще здесь не будет…
И все же, признавая сказанное, мы всегда должны помнить главное — сад, возникший на русской земле, посажен, взращен и ухожен миллионами тех, кто здесь родился. Тысячами стоят исконные российские дерева в огромном этом саду, и иноземные диковинки не только ничуть не портят его, но, напротив, придают то очарование, которое лучше всего определяется французским словом «шарм».
— А что, папенька, не было ли и у нас в роду каких иноземцев? — спросил Миша, ожидая услышать от отца то, чего он не знал.
Ларион Матвеевич чуть смутился:
— Не столь я в нашем родословии силен, чтоб сказать тебе о том наверное. Но сколько знаю: род наш искони русский и никакие чужеземцы в родне и свойственниках у Голенищевых — Кутузовых не значатся. Но впрочем, вопрос твой почитаю я сурьезным и небесполезным — всякий благородный человек должен собственное родословие знать. А посему почитаю я важной для себя обязанностью вопрос сей прояснить и после о том тебе сказать: ты — старший мой сын, и кому, как не тебе, надлежит о сем знать всю правду безо всякой утайки?
5
Ларион Матвеевич сызмальства был приучен никакое дело в долгий ящик не откладывать. И потому сразу же стал задуманное предприятие обдумывать, или, как любил он говаривать, «обмозговывать».
Дело было для Лариона Матвеевича новое, и он, хотя и прожил уже немало и во многих предприятиях был отменно сноровист и грамотен, в дела гисторические, однако ж, глубоко не проникал и потому обратился в Герольдию с прошением.
Через месяц пришел ответ, что просителю надлежит явиться в Герольдию и, уплатив пошлину, ждать исполнения. Ларион Матвеевич деньги с человеком своим отослал, но работа отчего–то не свершалась.
Тогда к нерадивым чернильным людишкам поехал он сам, и когда потребовал честного ответа о подлинных причинах сей бумажной волокиты, то коллежские регистраторы и губернские секретари — мелкая приказная сошка, — убоявшись праведного его гнева, вынуждены были повиниться, что задача сия оказалась им не по плечу и что никаких сведений, кроме содержащихся в «Бархатной книге», они не отыскали. Однако ж деньги не вернули, отговорившись потратою на ничтожные свои изыскания.
Ларион Матвеевич привез домой лишь один листочек бумаги, содержавший обрывок его родословной, из чего следовало, что «в главе Осьмнадцатой «Бархатной книги» под нумером 178‑м значатся дворяне Кутузовы, а под 179‑м — Голенищевы — Кутузовы, показанные относящимися к роду Жостовых — Русалкиных. В родстве и свойстве и в одном с ними роде по сей же книге состоят: дворяне Плещеевы, Игнатьевы, Жеребцовы, Свибловы, Пушкины, Мусины — Пушкины и Бобрищевы — Пушкины, Бутурлины, Каменские, Челяднины, Воронцовы, Аксаковы, Вельяминовы, Исленьевы и иные знатные дворянские роды.
Все сии ветви написаны в главы 15–19‑ю и имеют нумера со 149 по 183‑й».
Ларион Матвеевич листок положил в бюро, но начатого дела не бросил: через неделю, поговорив со знающими людьми, отправился он с визитом к большому, как его уверили, знатоку российских древностей, поручику лейб–гвардии Семеновского полка, князю Михаилу Михайловичу Щербатову.
Однако, прежде чем познакомимся мы с новым нашим героем, нелишне будет узнать тебе, любезный читатель, о том, чего не знал Ларион Матвеевич — о генеалогии, сиречь родословии, которая изучает происхождение и родственные связи лиц, родов и фамилий…
Лекция 1. О генеалогии
Если бы матушку небезызвестного тебе недоросля Митрофана Простакова спросили: «А бывают ли науки дворянские?» — то, возможно, эта интеллектуалка, четко знавшая, что география таковой не является, поразила бы нас и другим, проявив осведомленность в том, что несомненною дворянскою наукой является родословие, ибо оно занято исключительно рыцарскими сюжетами родства и свойства тех, кого издавна называли «белой костью» и «голубой кровью».
И даже жрецы сей науки отличались от прочих ученых истинным аристократизмом, хорошими манерами и изысканностью вкусов.
Разве можно было сравнить немногочисленных благородных генеалогов, раздушенных и напомаженных, с толпами тех же доморощенных географов — по сути дела, обыкновенных бродяг, — просоленных всякими там морскими пассатами и бризами, провонявшими порохом и потом, покрытыми с ног до головы пылью и грязью бесконечных скитаний?
Конечно же, сердце дворянки Простаковой, в девичестве урожденной Скотининой, в силу несомненного благородства происхождения, о чем свидетельствовали и обе принадлежащие ей фамилии, безусловно, было бы на стороне генеалогов — напомаженных щеголей из отставных кавалергардов и пажей, благородство которых подтверждалось не токмо «Бархатной книгой», но зачастую и «Государевым родословцем». И потому среди столпов генеалогии значатся князья М. М. Щербатов и уже знакомые нам П. В. Долгоруков и А. Б. Лобанов — Ростовский, столбовые дворяне Савеловы, Власьевы, Лихачевы и Барсуковы. Однако, как ни парадоксально, в дворянском государстве, науку эту процветающей назвать было никак нельзя.
Не расцвела она и после того, как дворянского государства не стало.
И в многотысячной армии книг по русской истории несколько фолиантов по генеалогии, роскошно, правда, изданных, напоминали и числом и своими сафьяновыми переплетами кучку гвардейских офицеров, затесавшихся в толпу пугачевских мятежников, волжских бурлаков или обыкновенных мужиков–лапотников.
А теперь немного о ветвях и деревьях. Так как всякий отдельный род, семью или фамилию генеалоги изображали в виде дерева с отходящими от основного ствола ветвями, где каждая ветвь соответствовала отдельной семейной поросли, то такие схемы стали называть «генеалогическим древом». А большую купу генеалогических дерев — дворянские фамилии, например, Франции или Англии, Грузии или Кастилии — мы могли бы назвать «генеалогическим лесом».
Так вот, если говорить о русском генеалогическом лесе, то здесь давно уже буйно растет трава забвения, а меж деревами запущенной этой чащобы бродят жалкие одинокие генеалоги–энтузиасты, напоминающие Робинзона и Пятницу на необитаемом острове.
И лишь несколько деревьев в этом заброшенном лесу еще сохраняют следы человеческой заботливости. Это фамильные дерева Пушкиных, Радищевых, Лермонтовых, Аксаковых… Да пожалуй, и все.
Могучее древо Голенищевых — Кутузовых стоит далеко от избранных. Оно находится в неухоженной чащобе, кою можно сравнить и с заброшенным кладбищем, за обвалившуюся ограду которого давно уже никто не заходит, и трава забвения проросла на старых могилах, будто нет на этом погосте родных могил, а все чужие…
Судьба русской генеалогии удивительна — в самодержавном дворянском государстве она была уделом избранных одиночек, и единственный систематический курс лекций по этой научной дисциплине был опубликован лишь в 1909 году, а его автор Л. М. Савелов скончался на восьмидесятом году жизни за океаном, как бы символизируя и мимолетный взлет той науки, которой он служил, и тихую, почти никем не замеченную ее кончину.
А между тем начало русской генеалогии было многообещающим. Она возникла как наука практическая и ставила перед собою чисто прикладные, утилитарные задачи: правильно определенное родство позволяло занять соответствующее «породе» место в обществе, получить свою долю наследства, отыскать могущественного покровителя — четвероюродного дядюшку или хотя и сомнительного, но все же четко зафиксированного в родословцах полулегендарного пращура, общего с каким–нибудь вельможей, в ком и искал покровительства бедный дворянчик.
Был в появлении интереса к генеалогии и другой мотив, ничего общего не имеющий с корыстью и карьеризмом, — интерес возвышенный и чистый, сродни увлеченности родной историей: хотелось определить место своей фамилии в истории отечества, узнать, как переплелась участь твоих прадедов и прабабок с судьбами родины. И вдруг обнаружить — к радости и счастью, с гордостью за них и за себя самого, — что их участь была и частью истории страны (посмотри–ка, как близки по смыслу слова «участь» и «участие») — и из родословцев получить подтверждение активнейшего их участия в делах отечества.
