Андрэ Шварц-Барт - Последний из праведников
— Ты вспотел, — услышал он голос.
— Ты вспотел, — жалобно настаивал Яков.
Эрни раздраженно посмотрел на него.
— Ничуть я не вспотел! — категорически заявил он и тут же понял, что неприятная тяжесть, которую он чувствует на лице, — просто пот.
Желтый свет, медленно заливавший улицу, ударил ему в глаза, и сквозь влажную пелену он ясно увидел обычную картину: вот несется велосипедист, две кумушки куда-то торопятся, в руках у них корзинки, краснолицый молодой человек расстегивает ворот, свет дрожит над домами и синей дымкой испарений поднимается вверх… Эрни повернулся к Якову и сказал:
— Жарко.
Яков помолчал, а потом вкрадчиво возразил:
— Нет, это ты от страха вспотел.
Эрни в ярости обернулся к Якову, но увидел, что лицо у того обмякло.
Двое детей остановились посреди тротуара.
И тут полные слез глаза Якова, скривившийся рот, кулачок, которым он нещадно трет нос, смешная головка под нелепой клетчатой фуражкой, дрожащая пухленькая грудь под белой рубашечкой, растерянный вид, широко расставленные ноги и опущенные руки — вся эта картина мигом вошла в расширенные зрачки Эрни Леви. Немедленно исчез страх, он забыл, что вспотел, и уже представлял себе группу юных гитлеровцев… Сапоги, каски, длинные кинжалы с черными костяными рукоятками… Они с гиканьем гонятся за Яковом, тот не знает, куда спрятаться, куда деться… А он, Эрни Леви, он — рыцарь. Он бросается на злодеев и разбивает им головы, а маленький Яков, целый и невредимый, тем временем убегает далеко, далеко… “Пусть только появятся, я брошусь на них”, — острым кинжалом пронзило его. Он прикоснулся дрожащей рукой к мокрой щеке Якова, и решительные слова сами собой сорвались с губ:
— Ничего, Яков, если они появятся, я брошусь на них.
Яков оторопело посмотрел на старшего брата, смерил его глазами с ног до головы и расхохотался.
— Ты? Да если даже я тебя толкну, ты полетишь как перышко, — проговорил он сквозь смех и действительно толкнул Эрни.
Шея у Эрни напряглась, и он прокричал сквозь зубы:
— А я тебе говорю, что брошусь на них!
Но Яков продолжал улыбаться, отрицательно качая головой. С какой-то насмешливой снисходительностью доверил он свою руку брату. Успокоенный, сияющий от удовольствия. он шел мягким шагом рядом с Эрни, весело размахивая свободной рукой и время от времени иронически посмеиваясь.
Эрни тяжело дышал. Левая ладонь безжизненно лежала в руке Якова. Он все еще продолжал мысленно твердить: “Я брошусь на них, брошусь на них, брошусь…” — но эта мысль перестала вселять в него уверенность. Тогда он взглянул на вещи более трезво и решил, что если просто броситься, как собачонка, гитлеровцам под ноги, Яков все равно успеет убежать. Наконец, в отчаянии он понял, что бессилен сделать что бы то ни было, и, подняв глаза к небу, под которым он чувствовал себя бесконечно маленьким. спокойно посмотрел в него. Когда-то он легко воображал себя героем: с мечом в руке или с обнаженной грудью и с прекрасными словами еврейской молитвы на устах… Но теперь мечты — дело прошлое; у него было горькое чувство, что если и представится случай проявить благородство, он не сдвинется с места. И не потому, что он такой маленький, а потому, что отваги в нем не больше, чем росту. Что он такое? Ничего. Ровным счетом ничего. Крупица не поймешь чего. Он просто не существует.
Тоненький голос Якова вывел его из задумчивости.
— Ну что, бросишься на них? — спросил тот и: вдруг заорал во все горло: — Осел! Мы уже пришли! Он оттолкнул руку своего защитника и помчался вдоль домов — веселый комочек, выпущенный в пространство.
Действительно, метрах в пятидесяти от перекрестка Эрни, к своему удивлению, различил над веселыми немецкими крышами серый трухлявый купол синагоги и мощеный двор в глубине, а в следующую минуту — силует Муттер Юдифь: он возвышался над евреями, стоявшими у входа во двор синагоги. Радость охватила его. Веселый комочек докатился туда и слился со всеми. Эрни тоже неудержимо захотелось побежать, но он взял себя в руки, ссутулился и сонно покачал головой, как делал дед. Прикрыв горящие глаза, он степенно шел тяжелым размеренным шагом, как и подобает настоящему еврею, равнодушному перед лицом смерти.
Муттер Юдифь встретила его так, как если бы он вернулся с прогулки.
— Не опоздал, — проворчала она. — Подходи ближе. А чего это ты так важно выступаешь? Прямо министр!
Эрни покраснел и склонил голову набок.
— И подарок мой потерял! — вскипела толстуха.
Эрни в смущении вытащил из штанов сиреневый квадрат платочка и меланхолично запихал его в нагрудный карман.
— Поторапливайтесь, поторапливайтесь, — спокойно произнес дед, как если бы не произошло ничего, что заслуживает внимания еврея, — начинается молитва.
— Я не могу, — важно заявил Мориц. — Дежурю у входа, — добавил он, указывая подбородком на опасную улицу.
Двор синагоги заполнялся людьми, мужчины и женщины, как положено, расходились в разные стороны. Эрни проскользнул вслед за дедом. Неожиданно рука деда теплым прикосновением нежности обхватила его шею. Эрни на миг закрыл глаза от удовольствия. Всего на один миг, потому что гигантская ручища тут же убралась восвояси, и громадный “слон” вошел под свод. Неожиданно для себя Эрни ринулся к выходу на улицу. Там стояли трое мальчиков, чья очередь была дежурить на этой неделе. Защищая глаза от солнца, они приставили ладони козырьком ко лбу и внимательно всматривались в улицу — только поблескивали глаза из-под ладоней. Эрни ткнул указательным пальцем Морица в локоть. Тот вздрогнул.
— Я останусь с тобой, — сказал ему Эрни серьезно.
2— Теперь “они” уже не придут, — сказал Паулюс Вишняк.
— Конечно, — сказал Мориц. — Им же не послали приглашения, так что “они” постесняются…
Носком ботинка он рассеянно вычерчивал шестиконечную звезду возле тумбы, на которую уселся верхом. Остальные дежурные сидели на корточках в тени двух других тумб. Из-за высокой стены сюда неслись обрывки молитвы на иврите. Молитва могла заглушить другие звуки и помешать дежурным вовремя заметить опасность, но Эрни казалось, что. таинственно сливаясь в высшую гармонию с голубым небом, с яркой желтизной залитых солнцем фасадов, с тенистой листвой, она охраняет грезящий под солнцем мир. Словно здесь, у входа в тупик, не настороженные мальчишки, посвистывающие иногда от беспокойства, а сам Бог заботится о молящихся.
Паулюс Вишняк утер со лба пот и начал снова:
— Если бы эти скоты задумали прийти, они давно были бы уже здесь. Чего им ждать! Если уж они решили сделать это сегодня… Не торчи хотя бы на тумбе! — огрызнулся он на Морица, который продолжал старательно вычерчивать шестиконечные звезды. — Тебя же с улицы видно!
Тяжелое лицо Морица передернулось, и он холодно процедил: –
— Ну и что? Они видят нас, мы видим их, прячемся во двор, как крысы, — все это идиотизм, особенно эта затея сторожить вход.
Он яростно сплюнул и вдруг заметил Эрни, который стоял как вкопанный за его тумбой с самого начала дежурства.
— Ты все еще здесь, малявка? — скривился Мориц. — Надо же! Еще один герой! Эрни посмотрел на перекошенное лицо брата.
— Сегодня все герои, — ехидно заметил Паулюс. — Ты же знаешь, что всем зачтется перед Богом сегодняшний день: рабби поклялся, что зачтется.
— А я вам клянусь, что это идиотизм, — ответил Мориц устало. — Зачем упорствовать, когда мы больше не имеем права даже запереть синагогу? Ну и разошлись бы молиться по домам. Как же! Разве такое простое решение достойно еврея? Дорогие братья, — прошепелявил он, надув щеки и стараясь подражать раввину. — Преследования усиливаются, но наши сердца не ослабевают. Прогнать нас из божьего дома они могут, но пусть не ждут, чтобы мы из него ушли сами.
— Теперь не до шуток, — вмешался самый старший из дежурных, почти юноша, который все время посасывал мокрый от пота кончик уса. — С малышами и женщинами может получиться, как в Берлине.
— Как в Берлине? — пронзительным от волнения голосом закричал Эрни, обводя взглядом дежурных, которые вдруг стали отводить глаза в сторону. — А что с ними было в Берлине?
— Нет, ничего, — успокоил его Мориц, но тут же, к удивлению Эрни, яростно спрыгнул с тумбы.
Воинственное лицо пылало гневом. Широко расставив ноги в роскошных штанах из синей саржи, он хлопнул кулаком по раскрытой ладони и заорал:
— Дали бы мне только пистолет! Паф — и готово!
— А мне, — хитро прищурив глаза, сказал Паулюс Вишняк, — пусть дадут миллиард, всего один миллиардик, понимаешь?
Приподняв очки, он наслаждался выжидательным молчанием слушателей, но вдруг, побагровев, согнулся пополам.
— Я их куплю! — едва выговорил он. — Всех до единого куплю!
— Ловко придумано, — проговорил старший и отвернулся. — Дети! Что с ними разговаривать!
