Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Стихотворения.

Он сам, своею охотой,
Терзаемый жаждой и голодом,
Бредет пустыни дорогами;
И шепчет слова прощения
Пустынникам и отшельникам,
Внимательно слушать готовым.
И выпи он крики ловит
С разрушенных стен дворцовых,
Она отвечает дружески,
А он в разговор вовлекает
Еще пеликаниху,
Отшельницу набожную.
На проповедь василиски
К нему стекаются быстро
В панцирях живописных
И страшных, словно их жала,
С дракона глазами-искрами;
На кожаных крыльях летучие мыши
И старые вещи, слепые и выброшенные,
Ничтожные, приползают.
За ним они следуют всюду,
Один из бродяг, простодушный,
Все ребра как будто снаружи
Сквозь рваную шкуру,
И шаг еле слышен, глотка огнедышит,
Невинности сотворение — козел отпущения:
Все сорок дней и ночей
Шагал за богом как тень.
И верная гвардия вслед за ним.
А слезы — это возлюбленной гимн.

Страна моего выбора — это дикая местность
С крутою и мрачной горою, землею опустошенно-обширной.
Редко получишь в этих владеньях голоса весть ты,
Разве услышишь журчанье воды, пробегающей мимо
По скалам, по вереску, всюду растущему дико.
И птицы-певуньи молчат, и мышь не бежит по степи
Из страха пред хищником, рисующим в небе круги.

Он в выси парит, навис, тени от скал на крыльях,
Обширный приход свой обшаривает внимательным глазом,
Хватает пичужек дрожащих, не спрятаться им — невинным,
На части их рвет и бросает с неба на землю;
И чужды сердцу всегда нежность и жалость
Там, где жизнь это лишь простая вода и скалы,
Рискованное приключение, полное страха провала.

Время не путешествует по этой земле затерянной,
Ягоды на болоте, вереск растут без срока,
И выступают скалы, потоки поют и пенятся
На каждой руке беззаботно в любое время года;
То серое, то голубое, небо над головою бродит;
Зима вдруг откроется режущим снегом,
Если июнь не одолжит себе доспехи на смену.

И все же моя то страна, лучшая и восставшая
Первая в этом мире из Потопа и Хаоса,
Не для покоя и лени долины свои воспитавшая,
Босая на землю ступающая, без крови ее покоряющая.
Вечная это страна, и горы ее поднимаются
Замками полубогов, по шару земному идущих
И горожанам, жирным, внизу, ужас несущих.

Совы громко ржут в ночи,
     Мышь летит зигзагом,
Схоронилася в тени
     Разбойничья засада.

Старые привыкли боги
     К тишине в лесу
И крадутся, чтоб устроить
     Ночью западню.

Вверх взгляни, и глаз утонет
     В море темноты;
Меж деревьями находишь
     Неба лишь следы.

Вверх взгляни — и заблудился
     В той ты западне,
Где паук их притаился,
     Ждет, как человек.

И хотя пропала вера
     И лежит в пыли,
Эти боги страсти, гнева
     Жизни так верны —

Боги умерли почти уж,
     Но долги те ждут:
Кровь, вино, огонь, соль, юность,
     Музе барабаны бьют.

Лесу отданные, лунам,
     Привидения они,
И пред ними страшным утром
     Ниц падут все короли:

С неба ясного, как буря,
     Деве, воину, жрецу
Поклоняясь и беснуясь,
     На восток они пройдут —

Боги гордые, что были
     Пугалом, вампиром, сном,
Прошлогодним снегом синим
     Или умершим грибом.

Кит Логан в замок привела
     Дитя недолгой страсти,
Элен же сына родила,
     Не зная сей напасти.

Кит помнит радость огневую,
     А леди — гнев и стыд,
Когда легла в постель чужую
     На волю злых обид.

— Куда ты мужа, Кит, девала?
     (Конца насмешкам нет!)
Молчала Кит, Элен молчала,
     Забыв про белый свет.

Души б не пожалели обе
     На месте быть другой,
Из грязи Кит глядит во злобе
     На бархат дорогой.

Но что Элен ее обноски,
     Позор и нищета!
Отдать готова кольца, брошки,
     Травою быть сыта.

Стоят — и зависти нет боле,
     Обеим свет не мил.
Виновен сквайр в их горькой доле,
     Он сердце им разбил.

Надежды нет совсем, когда снимает шляпу
Влюбленный птицелов пред дочкой сквайра-папы,
Но лучше б птиц своих он отпустил на волю,
Чтоб звонко пелось им над милой головою.

Простой букет цветов! И стоит ли он слова?
(Все так же надоедлива зима, и редко где увидишь почку).
Ее любил больной он, заросла к решению дорога.
«А где-то, — говорит она, — под ветром расцветает роща!»
И кажется, что дама моя плачет, а тролль клянется
Небесами, что ненавидит слезы: печаль ее он вылечит опять.
Когда один цветок просила, он восемьдесят ей принес бы,
Охапку, китайскую императрицу достойную лишь изумлять.

Розу бледную, волшебно белую, и золотую Лилию, тумана вестницу,
Заколдовал он, в сосуд их положил прозрачный
С Резедою вместе, блеклой и невзрачной,
И получил, как мимолетные мечты, неясное соцветье.
А она?
            Вся трепетна.
                                 Слезам покорна,
                                                               Безумна,
                                                                                 Все же —
Кто знает? — все же, взволнована подарком скромным.

Глаза его так горе оживило,
Что каждый миг травы, листа ли мимо
Него уж пройдет; он может
Все видеть через каменную стену,
Иль наблюдать, как отлетает дух нетленный
От человека, что на смертном ложе.
В двух округах он все умеет слышать,
Поймать слова, что вы сказали прежде.
Мокрицы иль личинки нежный
Звук ему на ухо громко дышит,
И шум так легок, что перегоняет
Веру — и трав всех голоса вбирая,
Болтает червь, звонит, а моль седая,
Открывши пасть, одежды все съедает;
Он слышит вздохи муравьев
Стенающих — их жребий плох,
(Они устали, и не без причины),
Легко паук ткет паутину;
Бормочут что-то, мучаются, бьются
Созданья Божьи, мошки вьются.
     Глаза мужчины горе оживило —
И стал он богом иль воришкою счастливым,
Что возродить пытается, украсть опять и вновь
Утраченную некогда, погибшую любовь.