Владислав Бахревский - Тишайший (сборник)
Собрать втайне войско можно, но воевать втайне нельзя. Пришлось созвать сейм. Сейм вынудил короля распустить войска. Приданое Марии Мантуанской пошло прахом.
Владислав IV смирился с приговором магнатов и шляхты. Ему оставили тысячу двести человек милиции – смирился и с этим. Не потому, что был немощен, – тот, у кого большое войско, может заставить прислушаться к своему мнению, – но Владислав мечтал о короне Польши для своего единственного сына. Он уступил сейму. А сын скоропостижно умер.
…Король сказал все слова, какие только можно было сказать послу чужеземной страны, но долго еще и печально глядел на Стрешнева, не отпуская его от постели. Может быть, жалел, что не кинул Польши ради таких вот прекрасных бородачей, которые даже к имени своего царя требуют величайшего почтения.
– Я ни в чем не виноват, – сказал вдруг король и, утонув головой в подушках, закрыл глаза.
Василий Иванович Стрешнев закивал королю в ответ, хотя не понял, о чем это, но ему дали знак, что аудиенция закончена. Уходил из королевской спальни Стрешнев на цыпочках: он был доволен объяснением короля.
Едва двери спальни затворились, канцлер Оссолинский объявил:
– Московского посла ждет ее величество королева Мария.
Василия Ивановича опять кинуло в испарину: «Мать честная! Королева зовет. Вот ведь как у них, в заграницах-то, простодушно. Совсем по другому чину. Неблаголепно!»
Василий Иванович привык к тому, что царицу не то чтобы видеть, но и подумать о том, чтоб увидеть, – наказуемое непочтение и страшный грех. А ну как сглазишь! Может, и не по умыслу, ненароком. У людей такой глаз бывает сколько угодно: зыркнет иной на ребенка, а тот потом три ночи кряду орет, рта не закрывает. А царица, глядишь, на сносях. Стало быть, царским деткам вред. Народит царица ублюдков да недоносков – всему народу христианскому печаль. Потому, когда в церковь царица идет, ее от людей суконными покрывалами загораживают, в церкви она стоит за занавеской. Послы приезжают – в тайное окошко встречей любуется, и сама, и весь Терем. Даже дохтуру на царицу глядеть не дозволено. Лежит царица за занавесками, руку подает – ущупать, как сердце стучит, – в кисее.
Василий Иванович Стрешнев царицу Евдокию Лукьяновну, мать царя Алексея, и видел, и бывал у нее в Тереме – родственник, а вот новую царицу, коли царь надумает жениться, разве что на свадебном пиру поглядишь в первый да в последний раз.
6Королева Мария приняла московского посла в Тронной зале. Спрашивала о здоровье Алексея Михайловича царица стоя и стоянием этим пролила на сердце русского посла бальзам умиротворения и удовольствия.
Принимая подарки, королева зарделась от удовольствия, ей до того пришелся по сердцу резной бивень моржа, а чего на нем настругано, доброму человеку и не понять, стругали да царапали дикие люди, живущие в вечной тьме, в нетающих снегах.
Блестя прекрасными глазами, королева перебирала подарки, дивилась красоте каждого и все чаще и внимательней поглядывала на русского боярина.
Боярин был высок, статен, русая борода лежала на груди мягко, черные брови вразлет, глаза небольшие, но синие, как в мартовской проруби вода.
Наглядевшись на подарки, королева села на витой золоченый стул, стоявший у стены в зале, ручкой поманила к себе Стрешнева и его толмача.
– Мой король и я испытываем ко всем русским людям самые добрые чувства. Народу Московии и народу Речи Посполитой нужно быть в мире, в союзе. Тогда бы мы огнем и мечом не только укротили бы неверных крымцев и турок, но спасли бы эти народы от несчастного заблуждения и тьмы, каким является мусульманство. – Королева поднялась. – Я хочу, чтобы ваш государь знал об этом.
В тот же день начались переговоры с польскими комиссарами. Стрешнев первым делом потребовал смертной казни для всех, кто в грамотах на имя царя допускает ошибки в титулах и наносит царю обиду.
Комиссары ответили: грамоты пишут дьячки, которые русскую речь знают плохо. Ошибки происходят не из хитрости, а от невежества, но король, заботясь о чести московского царя, приказал вызвать виновных на следующий сейм. Без сейма король не может покарать не только шляхтича, но и простого человека.
Тогда Стрешнев представил послам королевскую грамоту, в которой в титуле царя вместо «самодержцу» было написано «самодержцы».
– «Самодержцу» и «самодержцы» по-польски одно и то же слово, – заявили комиссары.
– Как же вам, паны радные, не стыдно этакое говорить! – вскричал Стрешнев. – Написать «самодержцу» – это значит к одному лицу, «самодержцы» – ко многим лицам. Во всех великих государствах Российского царства самодержец един! Другого нет и впредь не будет.
– Клянемся! – вскочили комиссары. – Клянемся, что на польском языке «самодержцы» и «самодержцу» – одно и то же слово. И чтоб впредь не было раздоров, грамоты царю и ссылочные листы из порубежных городов следует писать на польском языке. Тогда и ошибок не будет.
– Королевские грамоты сыздавна пишутся белорусским письмом. От обычаев отказаться нельзя, – возразил Стрешнев. – По-польски грамоты писать царю не годится. У порубежных воевод переводчиков нет.
Поляки стали упрашивать московского посла оставить дело об умалении царского титула. Все ошибки совершены в грамотах прежнему царю Михаилу. Новых ошибок к новому царю Алексею не найдено, не лучше ли приступить к решению новых важных дел?
Стрешнев заупрямился. Дела делами, да на первом месте царская честь.
Только на третий день переговоров был поднят вопрос о совместном выступлении двух государств против общего врага – крымского хана. Боярин Стрешнев зачитал полякам грамоту.
– «Ведомо великому государю нашему учинилось, – читал Василий Иванович, – что на общего христианского неприятеля и гонителя, на турского султана Ибрагима, учинился упадок большой от венециан ратным его людям, разоренье и теснота. Людей его осадили в Критском острове немцы, и те осадные люди помирают голодом и безводицею, из Царя-града помощи послать им нельзя. Ибрагим-султан велел сделать сто каторг новых и начал думать, какими пленными гребцами наполнить эти каторги, и послал крымскому царю гонца с грамотою, чтоб шел без всякого мешканья на Московское, Польское и Литовское государства и набрал полону на новые каторги: так теперь время великим государям христианским на крымского поганца для обороны веры христианской восстать. Теперь время благополучное. Наш великий государь сильно думает о соединении с вашим великим государем на поганых агарян. Он послал для оберегания своих украйн большое войско под начальством бояр, князя Никиты Ивановича Одоевского и Василия Петровича Шереметева. Если же татары пойдут на королевские украйны, то великий государь, для братской дружбы и любви к королю, велел воеводам своим помогать ратным людям королевским. И вы бы, паны радные, сами о том думали и короля на то наводили, чтоб его королевское величество для избавы христианской в нынешнее благополучное время велел отпереть Днепр и позволил днепровским казакам с донскими казаками вместе крымские улусы воевать, а к гетману своему послал бы приказ, чтоб он со своими ратными людьми на Украине был готов с царскими воеводами обо всяких воинских делах ссылаться, как им против крымских татар стоять, в какие места сходиться».
На эту прекрасную речь паны радные ответили весьма прохладно. Союз против Крыма – дело нужное и важное, но говорить об этом союзе будут особые послы, которые приедут в Москву следом за Стрешневым.
И паны радные повели разговоры о крепостях путивльской оборонительной линии, которые поляки должны были вернуть Москве, утверждая, что теперь, когда ожидается набег крымцев, вернуть крепостей нельзя, а Стрешнев говорил, что царское величество путивльских городищ и земель в королевскую сторону никогда не уступит и за свое прямое будет стоять.
На это требование польские комиссары ответили своим требованием. Из Литвы на русские земли перебегают многие крестьяне. Крестьян этих нужно возвращать, но московские воеводы укрывают беглецов.
Наконец после многих дней препирательств, тупого упрямства, хитростей перешли к разбору статей Поляновского договора. Договор подтвердили.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ1Мартовское тепло проточило в небе синюю промоину да и хлынуло поутру, едва зарозовело небо, – так хлынуло, что снег в поле присел, ощетинился, как цепной пес, а шуба-то – клочьями. Лес гудел, деревья закружились, хмелея от влажного ветра, пошевелили каждой веточкой – стряхнуть коросту зимы.
– Марковна, до тепла дожили! – сказал Аввакум, останавливаясь, оглядывая землю окрест. – Слышь, Иван Аввакумов, весна нам встретилась.
Аввакум присел на корточки возле санок и разворошил куклешку шалей, в которые кутали сынишку.
