Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб

— Это другие совершили ошибку, а Ан-Наххас расплачивается за них, неся на себе всё бремя последствий. Но он, без сомнения, спас положение, трон и всю страну. Но хорошо то, что хорошо кончается. Если англичане вспомнят о том, что он сделал после войны, то об ультиматуме четвёртого февраля никто и не вспомнит!

Исмаил усмехнулся и хлопнул в ладоши, чтобы принесли ещё угля для кальяна:

— Если англичане вспомнят о том, что он сделал! Так я прямо сейчас тебе готов сказать, что они ещё раньше отправят его в отставку!

Рияд убеждённо сказал:

— Этот человек выступил вперёд, чтобы взять на себя самую большую ответственность в тяжелейших обстоятельствах…

Камаль улыбнулся:

— Как выступишь и ты, чтобы взять на себя самую большую ответственность в твоей жизни!..

Рияд засмеялся, затем встал и извинился: «С вашего позволения», и направился в уборную. В этот момент Исмаил наклонился к Камалю и, улыбаясь, сказал:

— На прошлой неделе моя матушка посетила одну «группу», и я не сомневаюсь, что ты их помнишь!

Камаль удивлённо поглядел на него и спросил:

— Кого же?

Его друг, всё так же многозначительно улыбаясь, сказал:

— Аиду!

Это имя произвело на Камаля странное действие, вызывав все эмоции, которое только могло вызвать. Казалось, это имя исходило из недр его собственной души, а не сорвалось только что с языка друга. Он мог ожидать чего угодно, но только не этого. Прошло несколько мгновений, но Камаль не выразил никакой реакции на это имя. Кто такая Аида? Какая Аида? То была далёкая история! Сколько лет прошло с тех пор, как он слышал это имя? В 1926 или 1927 году? Целых шестнадцать лет, то есть достаточное время для юноши, чтобы достичь расцвета молодости, а может быть, также влюбиться и даже потерпеть неудачу в любви! Он и правда достиг немалого возраста. Аида?! Интересно, какое впечатление произведёт на него это воспоминание? Никакого! Разве что сентиментальный интерес, смешанный с некоторыми переживаниями, наподобие руки, что прикасается к тому месту, где делали операцию, которое уже давно зажило, и вспоминает то давно прошедшее критическое состояние. Он пробормотал:

— Аида?!

— Да. Аида Шаддад. Ты разве её не помнишь? Сестра Хусейна Шаддада!

Камаль почувствовал неловкость под пристальным взглядом Исмаила, и уклончиво ответил:

— Хусейн! Интересно, что о нём слышно?

— Кто знает?

Он почувствовал, какой нелепой и смешной была его уклончивость, но что он мог поделать, ощутив, как всё лицо его горит, несмотря на сильную февральскую стужу? Любовь вызывала у него несколько странную ассоциацию с… едой!

«Ты хорошо ощущаешь её присутствие, когда она перед тобой на столе, а вслед за тем оказывается у тебя в желудке, и переваривается уже в кишечнике. И наконец она поступает в твою кровь и превращается в клетки, которые со временем обновляются, и никакого следа от неё уже не остаётся, кроме, разве что, отголоска в глубине души — то, что мы зовём забвением. И тут вдруг неожиданно человек может столкнуться с тем самым „голосом“ из прошлого, что выталкивает забвение ближе, на уровень сознания, и он уже слышит этот отголосок». Если это не так, то откуда у него всё это волнение? Или это тоска по Аиде, но не потому, что она — та, которую он когда-то любил, и чувства к которой исчезли безвозвратно, а из-за того, что она являла собой символ любви, из-за отсутствия которой он ощущал себя одиноким на протяжении стольких лет. Она была для него всего-навсего символом, вроде покинутых всеми руин, вызывающих воспоминания о славной истории.

Тут Исмаил снова заговорил:

— Мы долго разговаривали: я, моя мать, Аида, моя жена. И Аида рассказала нам, как они с мужем и другими дипломатами бежали от немецких войск, пока не нашли убежища в Испании, и в конце концов перебрались в Ирак. Затем мы вернулись к событиям далёкого прошло и много смеялись…

Какова бы ни была любовь, что умерла в нём, сердце его ожило в томительном упоении. Глубинные, давно разорванные струны его души зазвучали тихим грустным аккордом. Он спросил:

— Какая она теперь?

— Наверное, ей лет сорок. Нет, я старше её на два года. Аиде тридцать семь. Она стала немного полнее, чем раньше, хотя по-прежнему сохраняет стройность. Лицо такое же, за исключением взгляда, что теперь намного серьёзнее и невозмутимее. Она сказала, что у неё есть сын четырнадцати лет и дочь десяти.

Значит, это Аида. Она не была ни его мечтой, ни частью его прошлого. Были такие моменты, когда это прошлое, казалось, и вовсе не существовало. Она жена и мать, вспоминает то, что было, и много смеётся. Но как выглядит она теперь на самом деле? И что осталось от этого образа в памяти? Впечатления сильно изменились, пока хранились в памяти. Ему бы хотелось хорошенько рассмотреть это человеческое существо — может быть, тогда он сможет раскрыть секрет того огромного влияния, что она произвела на него.

Тут Рияд вернулся на своё место, и Камаль испугался, что Исмаил прервёт свой рассказ, однако тот продолжал:

— И они ещё спрашивали о тебе!

Рияд посмотрел на обоих друзей, и понял, что у них личный разговор, и перевёл внимание на кальян. Камаль же понял, что фраза «они спрашивали о тебе» способна нанести по его иммунитету такой же разрушительный удар, как вирус. Приложив все силы, которые только имелись у него, чтобы выглядеть естественно, он спросил:

— Почему?

— Они спрашивали то об одном старинном знакомом, то о другом, и наконец о тебе. Я ответил, что ты работаешь учителем в начальной школе Силахдар и ещё ты великий философ, публикующий статьи, которые я не понимаю, в журнале «Аль-Фикр», который я даже не раскрываю. Тогда они засмеялись и спросили: «Он женился?» И я сказал, что нет…

Камаль обнаружил, что сам спрашивает его:

— И что они ответили:

— Я не помню, что именно, но что-то, что перевело нас на другую тему.

Сидящий глубоко внутри него недуг грозил прорваться наружу. Тот, кто долгое время болел туберкулёзом, должен остерегаться холода. А фраза «они спрашивали о тебе» напоминала ему детскую песенку, имевшую самый простой смысл, но в то же время сильно проникавшую в душу. Могли вновь появиться угасшие обстоятельства, при которых душа снова проходила через все прошлые эмоциональные потрясения, а потом исчезнуть, словно дождь, пошедший не во-время. Таким образом, он почувствовал в этот краткий миг, что превратился в прежнего влюблённого юношу, страдающего от любви и переживающего все её радостные и грустные моменты. Но ему не грозила серьёзная опасность, ведь он был сейчас словно спящий, что сокрушается во сне, но чувствует успокоение от того, что всё, что он видит — всего лишь сон, но не явь. В этот момент ему так хотелось, чтобы небеса сотворили чудо, и он встретил её хотя бы на несколько минут, и тогда она бы призналась ему, что питала взаимные чувства к нему хотя бы один день или даже того меньше, но разница в возрасте или что-то иное разлучило их! Если бы это чудо свершилось, то утолило бы все его прошлые и нынешние муки, и он мог бы считать себя счастливейшим из людей, а свою жизнь — прошедшей не зря. Но это всё ложное представление, как представление о смерти. Лучше ему довольствоваться забвением — в том и будет его победа, пусть даже она и таит в себе поражение. И пусть утешением ему служит то, что он не один в этом мире, кто познал неудачу в жизни. Он спросил:

— Когда они уезжают в Ирак?

— Они должны были уехать вчера, так, по крайней мере, она сказала мне во время нашего визита…

— А как она восприняла трагедию её семьи?

— Она, естественно, избегала говорить об этом, и не упоминала о ней!

Тут Рияд Калдас, указав прямо перед собой, воскликнул: «Смотрите!», и они поглядели в левую сторону балкона, где увидели странную женщину. Ей было лет семьдесят: худая, босая, в длинном джильбабе из тех, что носят мужчины, а на голове у неё была шапочка-тюбетейка, из-под которой не виден был ни один волос — она была либо лысой, либо больной. Лицо же её казалось необычным из-за толстого слоя косметики, что делало его смешным и отвратительным одновременно. У неё не было ни одного переднего зуба, но глаза её с ласковой и заискивающей улыбкой глядели во все стороны. Рияд с интересом спросил: