Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
В степи он посадил ханом своего ставленника, Койричак-оглана, вскоре, однако, погибшего при невыясненных обстоятельствах (по-видимому, он был отравлен).
Два года спустя к Тимуру прибыли из Белой Орды послы Темир-Кут-луга и Ид игу (Едигея) с просьбою принять их повелителей в подданство. Тимур "внял их просьбе", поставив ханом Джучиева улуса Темир-Кут-луга, внука Урус-хана, при условии "покорности и подчинения".
Тохтамыш все еще пробовал сопротивляться. В 1396 году осадил было Кафу, но был отбит. Когда на выручку Кафы подошел Темир-Кутлуг, Тохтамыш убежал в Киев, где заключил союз с Витовтом… Но все это было потом. Теперь же, осенью 1395 года, двадцать шестого числа августа месяца Тимур поворачивает от сожженного Ельца на юг. Было ли ему какое видение? Да и полно: замысливал ли он вообще поход на Москву?
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
То, что великое государство Тохтамыша перестало существовать, было осознано на Москве далеко не сразу. Тем паче что вскорости в степи появился новый хозяин, смещавший и ставивший ханов по своему изволению — Едигей (Идигу), оказавшийся, по времени, в чем-то и пострашнее Тохтамыша. И понять, что это все равно конец, что корень дерева подрублен властным Тимуром, что степная держава отныне будет лишь рассыпаться все более и более, понять это было трудно. Хотя и то скажем, что новые московские политики уже не заглядывали в рот ордынским ханам, ловя каждое их похотение, и ордынскую дань временами вовсе переставали давать, но все же почти на столетье хватило степной грозы, и только еще полстолетья спустя, при Грозном, со взятием Казани, можно стало сказать, что Русь окончательно справилась с Ордою, а точнее — вобрала ее в себя вместе со всем улусом Джучиевым, доплеснув вскоре, в стремлении на Восток, до Тихого океана и границ Китая, создавши русско-татарское государство, небывалое в истории, наследовавшее монголам, а до них гуннам, а еще ранее — скифам, за тысячу лет до Христа начертавшим границы этой евразийской целостности.
На Москве о тех дальних далях грядущих и минувших времен, разумеется, никто и не помышлял. Иные, более близкие заботы тревожили умы великокняжеских бояр и молодого великого князя Василия. Заботы эти, притушенные на время несовершившимся нашествием Железного Хромца, вновь начинали блазнить и требовать своего разрешения.
Война с Новым Городом была, по существу, проиграна. То, чего добивался Василий — подчинения Господина Нова Города власти великого князя Московского, — не произошло. И Василий нимало не обманывался полученною данью и черным бором. Споры с вольным городом еще предстояли, и исход их был не ясен никому.
Нижний Новгород пока оставался в великокняжеских руках. Но Семен с Кирдяпою продолжали находиться в Орде, и тоже неясно было: не сумеют ли бывшие суздальские князья в днешней трудноте найти себе сильного покровителя, не дай Бог, самого Темерь-Аксака, и с его помощью воротить себе отцовский удел. "С его помощью могут и великого княжения потребовать!" — домолвливал сам себе Василий. Тверь пока молчала, старый тверской князь и в нынешней новгородской замятие хранил мир с Москвою. В ответ Василий не влезал в кашинские дела, предоставив их на волю князя Михайлы.
Но была иная, незаживающая язва — Литва. Когда прошедшей зимой литвины напали на Рязанское княжество, Василий не подал помощи Олегу. Нынче, кажется, для Москвы наступала расплата за измену. Помогли бы тогда, глядишь, нынче Олег и сам справился бы с Витовтом!
Снова и снова восставал роковой вопрос о сопоставимости политики с моралью, и совершенно строгий, бескомпромиссный ответ гласил, что мораль, порядочность, честь, верность слову — выше политики, а политика, освобожденная от морали, тотчас становится игралищем дьявольских сил.
Не сегодня завтра Витовт разобьет Олега, а там уже зримо подступает черед Смоленского княжества, и приходилось что-то решать.
Василий сидел в избранном им для себя покое, ожидая прихода Федора Кошки, и думал. Когда он был один, без Сони, голова работала яснее и строже, и он понимал тогда, что почти попал в расставленный Витовтом капкан.
При добрых, дельных боярах ему не приходило нужды, как некогда родителю, самому объезжать волостки, строжить волостелей и ключников, собирать дани-выходы. Все это делали избранные бояре, и делали хорошо. Для него же оставалось главное. То, чего Дума не могла и не имела права решать, то, в чем бояре обязаны были исполнять его, Васильеву, великокняжескую волю, а он — волю Божью, ежели правда, что несть власти, аще не от Бога, и он, венчанный на стол государей московских, тем самым становит верховным хранителем княжества. И это главное дело государя было (что от первого боярина до последнего черного смерда знали все!) — береженье и приращиванье Русской земли.
Когда-то прадедушка, князь Данило, оказавшись на крохотном тогда московском уделе, обнаружил, что его земля кругом заперта: выход к Оке и всю торговлю с Волгою держала рязанская Коломна, на Тверской дороге стоял Дмитров, на Смоленской — Можайск, на Серегерском пути — новгородский пригород, Волок-Дамской.
Пределы княжества с той поры раздвинулись несказанно. Но оказалось теперь, что путь по Волге оседлал Нижний Новгород, что на западных рубежах стоит, подпираемый Литвою, Смоленск, что Новгород Великий упрямо числит своими и Волок-Дамской, и Торжок, и лишить его, по закону, этих городов, временно занятых московскою ратью, пока не удается, что тяжелая война с Тверью, выигранная родителем, тоже пока не привела ни к чему, разве что великое княжение Владимирское осталось за Москвою, что и Ростов Великий не вполне еще принадлежит московским князьям, что и северные и южные примыслы государей московских — те же Устюг, Белоозеро, Тула — переслоены и отрезаны от основного удела чужими владениями… А главное, на западе неодолимо растет Литва, придвигаясь все ближе и ближе к рубежам княжества, и вот еще почему не можно поступить с Новгородом слишком круто: возьмет да и откачнет к Витовту альбо к Ордену!
Василий сидел пригорбясь, уронив руки на тяжелую столешницу, покрытую тканною на восемь подножек камчатною скатертью. Одинокий серебряный кувшин с медом и две позолоченные чарки, затейливо изузоренные, с вправленными в их донца рубинами, стояли перед ним и прикрытое круглою горбатою крышкою блюдо с заедками — ожидали гостя. Расстегнутый холщовый летник свисал у него с плеч, касаясь пола, белополотняная рубаха, богато вышитая по груди, была вправлена в прорези рукавов летника и схвачена у запястий шитыми жемчугом наручами. Он сидел неподвижно, слегка постукивая по полу востроносым тимовым, зеленой кожи сапогом, и думал.
Да, у Руси было два внешних супостата — Орда и Литва, Восток и Запад. Собственно, Орда была хозяином русского улуса и зачастую помогала Руси отбиваться от тех или иных западных находников. Орды теперь нет, и разом не стало защиты от Литвы, стремящейся охапить в руку свою все русские волости, давно уже захватившей Киев, Подолию, Червонную, Белую и Черную Русь и теперь все ближе придвигающейся к сердцу Московии, заглатывая одно за другим Северские княжества. И есть к тому же любимая женщина, жена, рожающая ему сыновей-наследников, дочь литвина Витовта, влюбленная в своего, как она считает, великого родителя…
И он, Василий, глава Владимирской Руси, призванный к тому, чтобы защищать, приращивать, но никому и никогда не отдавать землю, прадедами освоенную, русскою кровью политую, мирволит Витовту, совершая тем самым непростимый грех: измену родине своей! "Веду себя стойно византийским василевсам, что во взаимных которах изгубили империю Костянтина Великого!" — подумалось с горечью.
За окном барабанил сентябрьский дождь. Горница была жарко натоплена, тепло шло из открытых отдушников. Печи топились по-черному, но устья печей выходили туда, на холопскую половину, поэтому здесь было недымно и чисто. Стены покоя обиты рисунчатою голубою тафтой с восточными травами и птицами в кругах узора. Печи покрыты многоцветными изразцами. В прежнем тереме были одноцветные, краснолощеные. А Соне и всего того мало! Просит и просит каменные палаты, как в краковском Вавеле, да и на-поди!
Давеча был Киприан, хлопотал о том, чтобы на месте Сретения чудотворной иконы владимирской поставить церковь, а при церкви устроить монастырь и установить ежегодный праздник двадцать шестого числа августа месяца во славу и честь Пресвятыя Владычицы нашея, Богородицы и приснодевы Марии. От князя требовалось серебро и мастера каменного и иконного дела. Василий приказал выдать митрополиту и то, и другое. Он начинал все более понимать Киприанову кипучую деятельность с его стремлением возродить византийские церковные традиции на Руси и тем охотнее помогал владыке в его неустанном церковном зиждительстве, касалось ли то иконного письма, книг, руги монастырям, или, как теперь, каменного зодчества. А каменный терем в Кремнике построил пока себе один Владимир Андреич, и объяснить Соне, что надобно так, что лишнего серебра в княжеской казне нету, что налоги с крестьян он увеличивать никогда не станет, иначе не стоять земле, что, наконец, в рубленых теремах и теплее и суше, нету той промозглой сыри, что бывает зимой даже и на Западе, в каменных рыцарских замках, — объяснить все это Соне было чрезвычайно трудно!
