Дмитрий Балашов - Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Уже назавтра, под звон колоколов всего города, люди молились в церквах, ожидая чуда и заставляя себя поверить в чудо.
Сия бо избавляет вся христианы
От глада и от пагубы,
От труса и потопа,
От огня и меча,
И от нахождения поганых,
И от нападения иноплеменник,
И от межиусобныя рати,
И от напрасный смерти,
И от всякого зла, находящего на нас,
Но точию с верою призовем Имя Бя на помощь.
И со усердием помолимся Ей,
И не погрешим прошения нашего! —
это говорил Киприан с амвона Успенской церкви плотно набившемуся в храм и обступившему его снаружи народу.
Вся площадь перед соборами была полна. Иван Федоров стоял в стороже, сдерживая посадских, не подавили бы друг друга невзначай, а губы сами шептали слова молитвы вослед другим. Побывавши в Орде, он более других понимал, что может грозить городу и волости, ежели Тимур перейдет Оку. Молился сурово, как редко молился когда, и знал, что в этот же миг государыня-мать, стоя на коленях в новорубленой горнице, тоже молит Господа: да не попустит гибели чад своих! И молят о том тысячи и тысячи, и Киприан выходит на паперть, как бы осиянный светом, и уже в этот миг отпадают все обиды и злобы, что имеет на него владычный даныцик Иван Федоров. Киприан сейчас — духовный глава земли, он заменяет и усопшего Алексия, и самого Сергия Радонежского должен заменить! Господь да умилосердит над Русскою землею! Точно так два столетья спустя стояли и молились в храме Троицкой обители, осажденной полками, перед тем, как взяться за оружие и в сотый раз неустрашимо выйти на стены, спасая Русь.
Гремит хор, и хору подпевает вся площадь, а посланные от князя и владыки, с избранными боярами во главе, уже скачут по Владимирской дороге с приказом доставить святыню в Москву, не умедливая ни мгновения.
Во Владимире творится свое действо. Собираются священники всех владимирских церквей, с пением служат перед иконою канон Богородице. Икону бережно вынимают из киота. Ее понесут на руках, сменяясь, передавая образ друг другу. Икону провожает из града Владимира в самый праздник Успения весь город. Мужи и жены, иные с грудными младенцами на руках, отроковицы и вьюноши, кто еще не выступил с полками к московскому рубежу, молясь и плача идут вослед шествию многие версты, и звучит согласное пение, и люди падают на колени, целуя образ, прежде чем воротиться домой.
Под Москвой шествие встречают новые, множайшие толпы. Встречает митрополит с причтом, с крестами, в золоте риз, епископы и архимандриты, игумены, иереи всех степеней, монахи пригородных обителей и безбрежное море посадских, поверивших в защиту Пречистой и теперь, теснясь, рвущихся к иконе. Иноки и инокини перемешиваются с лабазниками и ремесленным людом, старцы, нищие, убогие, иные без ног, почти ползком вылезшие встречь, слепцы со своими поводырями — и эти хоть прикоснуться, хоть поцеловать край дорогой доски… Малые отроки шныряют под ногами, тоже пробираются вперед, с глазами, расширенными от восторга. При виде несомой иконы московляне рядами падают на колени, молятся, не сдерживая слез, и поют, поют…
Киприан подымается на самодельный амвон, выстроенный час назад посреди поля. Он едва ли не впервые служит не в храме, говорит не с прихожанами или князем, а со всем народом московским. В этот час он даже забывает о себе, о своем всегдашнем хотении земной славы:
— О всесвятая владычице Богородице! Избави нас от нахождения безбожных агарян, хвалящихся достояние твое разорити!
Защити князя и люди твоя от всякого зла, заступи град сей и иные грады и страну, в них же прославляется имя Сына Твоего и Бога нашего!
Избави нас от нахождения иноплеменник, от поганых пленения, от огня и меча их и от напрасного убиения!
Избави от обдержащая нас скорби, и от печали, и от настоящего гнева!
Беды и нужа премени, от всех сих предлежащих нам искушений пришествием своим к нам и благоприятными молитвами к Сыну своему и Богу нашему свободи!
О пресвятая госпоже, владычице Богородице, умилосердися на нищиа и убогыя и скорбящия люди твоя, на тя, бо, надеющеся, не погибнем, но избудем тобою от враг наших!
Не предай же нас, заступнице наша и надежда ненавидящим нас, но советы их раззори и козни их разруши, и во время скорби сия, нашедшая на нас, буди нам теплая заступница и скорая помощница и предстательница, да избывше от всех злых, находящих на нас, благодарив ти возопием: "Радуйся, заступнице християном и покрове граду нашему!"
И тысячеусто повторяет площадь окрест:
— Радуйся!
Икону приносят наконец в соборную церковь Успения и помещают на правой стороне ("где она стоит и до сих пор", — прибавляет летописец). Город молится, город ждет чуда.
Ночью Софья посовывается к мужу, трется щекою о рукав его сорочки, спрашивает, наконец, тихонько:
— Ты веришь?
— Во что? — не понимая со сна, вопрошает Василий.
— В избавление!
— Верю. Верую! — твердо отвечает он, просыпаясь совсем. — Все иное, что мог я содеять как князь, уже сделано!
Ему в сей час открывается суровая истина восточного православного христианства, мудрость, ведомая любому крестьянину во время ежегодной страды: человек должен приложить к деянию все, и последние, силы, досуха выжать себя, и тогда — но только тогда! — ему и поможет Господь.
И Софья молится, впервые, кажется, сердцем уверовав в спасительную силу православных молитв. Молится, потом, прижимаясь к Василию, пряча лицо у него на груди, говорит тихонько:
— Я, кажется, вновь понесла. И опять, по приметам, знахарки говорят, тяжела мальчиком!
Он медлит. Погружает пальцы в ее разметанные волосы. "Родная моя!" — думает он со сладким восторгом и уже не говорит, что ей надобно уезжать в Кострому. Выстанем, спасемся вместе!
Позднее доходит слух, подтвержденный, еще через сутки, скорым гонцом, что в тот же день, двадцать шестого августа, в день Сретения иконы на Москве, Тамерлан повернул свои рати и ушел на юг, так и не тронувши ни Рязанского княжества, ни Москвы.
В преданиях существует легенда, что ему явился в виденьи чуть ли не сам святой Сергий, что Тимура постиг мгновенный ужас, воспретивший ему двигаться дальше к северу… Мы не знаем.
Можно напомнить и иное: кончался август. Орда была еще далеко не одолена. От Ельца до Москвы путь не близок. Сохранившиеся части Тохтамышевых войск отступили в Крым и на Северный Кавказ. Появись во главе их дельный полководец, вроде того же Идигу, и Тимур, отрезанный от своих баз, попал бы в очень затруднительное положение. Рисковать новою войною не стоило.
Говорилось и то, что Тимуру донесли о якобы неисчислимом урусутском воинстве. Мы не знаем, повторю, мы не знаем! Но дата его ухода к югу совпала с датою Сретения чудотворной иконы Богоматери на Москве день в день. Этого Киприан — во всяком случае, как бы ни жаждал того — ни выдумать, ни устроить не мог.
И еще одно чудо произошло того же двадцать шестого августа 1395 года. Турки подходили под Царьград с царем Колочаном, сыном Андроника, и Мануил сумел отбиться от них. Господь не допустил в этот раз полной гибели христианской святыни.
Тимур сидел на кошме в походном шатре. Болела нога. Не в отдалении от шатра дымились развалины разгромленного Ельца, русского города, в арабских хрониках названного Кара-Су (ежели "Карасу" не Чернигов!). Ему привели русскую пленницу, раздетую донага. Он хмуро оглядел трепещущую красавицу, отметил плескавшийся дикий ужас в ее глазах, задумался, совсем занавеся взор густыми бровями. (К старости все чаще в минуты усталости его веки непроизвольно сами упадали, закрывая глаза.) Наконец махнул рукою, веля увести девушку прочь и вернуть ее сорванную долгую рубаху. "Быть может, потом…" — подумал скользом, без вожделения. Иные заботы угнетали его теперь. Неодоленный Крым, еще не разгромленные тумены Актау и У турку на Северном Кавказе, близящаяся осень и зима, как говорят, в урусутском краю необычайно суровая.
В "Книге побед" Шераф-ад-Дина Йезди, придворного летописца Шахруха, говорится о разгроме русских городов, чуть ли не самой Москвы, об огромной добыче: рудном золоте и чистом серебре, затмевавшем лунный свет, холсте и антиохийских домотканых тканях, блестящих бобрах и несметном числе черных соболей, горностаев, рысьих, лисьих и беличьих мехах, необъезженных жеребцах, несметных сокровищах, о захваченных Тимуром схожих с пери русских красавицах, "подобных розам, набитым в русский холст".
Шераф-ад-Дин явно дал волю своему воображению. Не было разгрома многих русских городов, был один уничтоженный Елец, после чего Тимур повернул к низовьям Дона, взял и разрушил Азов, разгромил черкесов на Северном Кавказе, проделав трудный путь по выжженной степи, всюду уничтожая "неверных", превращая войну с Ордою в истребительный религиозный джихад, и уже зимой, возвращаясь назад (в войсках свирепствовал голод: за тощего барана, за миску муки отдавали горы серебра), Тимур, дабы не уморить своих гулямов, взял Сарай и Хаджи-Тархан, предоставив воинам их разграбить, после чего сжег оба города, разметав развалины мечетей, медресе и дворцов.
