Возвращение в Дамаск - Цвейг Арнольд

Молодая женщина открыла сама. С прислугой в Палестине издавна обстояло непросто; девушки-репатриантки — их называли халуцот — предпочитали городским домам сельское хозяйство; убирать грязь за бургоним, то бишь за горожанами, говорили они, нет уж, покорнейше благодарим. Поэтому в отсутствие мужа госпожа Юдифь обходилась помощью приходящей уборщицы-сефардки.

Закрыв дверь, Эли Заамен заключил в объятия смуглую девичью фигурку.

— Не так бурно! — шутливо оборонялась она, отбрасывая назад черные волосы и сверкая белыми зубками. — С каких пор даму навещают в такое время? Это не домашняя пижама, а самая настоящая одежда для сна, я только что встала. Заходите, Эли Абрамович. — Госпожа Юдифь тоже родилась в России.

— Не заставляй меня терять голову, — попросил он, — я должен немедля выехать в Хайфу, и ты поедешь со мной. Здесь наверняка будут беспорядки; что творилось вчера, ты уже знаешь. И что в Тель-Авиве шесть тысяч молодых людей протестовали против решения по Храмовой площади, тоже. Сегодня они устраивают обычное для девятого ава шествие к Стене Плача, в пять часов, когда арабский Сук кишит покупателями и прохожими. Добром это не кончится. Надо благодарить Бога, если не прольется кровь.

Юдифь нахмурила прямые брови. Она сидела, сложив руки на коленях, обдумывала положение. Сук — это базарные улицы между Яффскими воротами и Храмовой площадью, западной границей которой была Стена Плача. Протискиваясь по этим узким улочкам, демонстрация оттеснит всех, кто к ней не относится, под арки, в подъезды домов, в боковые переулки. Взвинченные обитатели арабского Старого города нипочем такого не потерпят — блеск кинжалов, свист палок…

— И никто не может прекратить эту нелепость?

— Поговори с Людвигом фон Маршалковичем, с господином журналистом. Он тебе объяснит, что расе господ положено пространство и сброд наверняка попрячется. Парни хотят развлечься, а англичане вмешиваться не станут. Fair play [48], понимаешь ли. Они, разумеется, выставят полицейских, но мне здесь что-то стало неуютно, а ваш Тальпиот расположен довольно уединенно.

Что правда, то правда. Тальпиот располагался на внешней окраине зоны новой застройки Иерусалима, в добрых десяти минутах езды на автобусе от города, за долиной Хином и долиной Кедрона с их вспыльчивым арабским населением.

— Я бы и не подумал уезжать, — сказал он, решительно глядя на нее (так трудно не схватить в объятия это прелестное существо!), — если бы здесь были мои рабочие и ребята из Политехнического. Но здесь я пока что почти чужой, должен сперва себя показать. Зато в Хайфе меня знают и пойдут за мной хоть в ад. И если здесь пустят в ход револьверы, эхо прокатится по всей стране — подстрекательства последних месяцев свое дело сделали, а кроме того, все обезумели от этой треклятой жары. Я невысокого мнения о провокациях, — добавил он. — И остался бы равнодушен, если б этого юнца Маршалковича на ближайшие дни засадили под замок. Но коль скоро начнется заваруха и придется делать выбор «или — или», без меня, конечно, не обойтись.

— У вас есть оружие? — спросила она, с удивлением глядя на него.

— Где взять его здесь, я не знаю, а вот в Хайфе знаю очень даже хорошо. Ты девочка расторопная, двадцати минут тебе на сборы хватит. Мне надо еще предупредить Клопфера. Ему здесь нечего делать. Благородный малый, но в бою… — Он пожал плечами. — Пусть едет в Мигдаль к сестре, ей понадобится мужская защита.

— И она ее получит, — вставила госпожа Юдифь. — Кстати, какого вы мнения обо мне? Нет такой опасности, чтобы я очертя голову бежала отсюда, как растрепанная девчонка, не приведя себя в порядок. Мне нужен по меньшей мере час. И где я буду жить в Хайфе?

Он восхитился ее хладнокровием.

— Где-нибудь, в безопасности и без помех. Мы займем Кармель, и город будет под нашим контролем. У нас достаточно оружия и рабочих из порта, с маслобойни, цементной фабрики, мыловарни и, конечно, со строительства.

— А что будет потом? — спросила она, ведь, как всякая женщина, думала о будущем. — Нам же опять придется жить с «ними».

Он мрачно кивнул.

— Кто больше меня желает, чтобы все миновало благополучно! Разумеется, нам придется жить бок о бок с «ними». И будем жить, они и мы вместе — это и есть страна. Но сперва им надо это понять.

— Как и многим из наших, — докончила она.

— Умница! — Он встал, взял ее лицо в ладони, поцеловал, направился к двери. — Кстати, надо призанять денег у Клопфера. — Он опять оглянулся. — Без денег в кармане никак нельзя.

— У меня есть немножко, — крикнула она ему вдогонку. — Через сорок пять минут!

Приват-доцент доктор Генрих Клопфер как раз собирался ехать в библиотеку, которая находилась в конце полукружия гор, на Скопусе. Наморщив лоб, он выслушал сообщения своего гостя. Жаль так быстро его потерять, он-то рассчитывал на более продолжительные беседы. В Мигдаль он пока не поедет. Его сестра — взрослый человек; в случае чего она его вызовет. По телефону можно в течение нескольких минут связаться с любой точкой маленькой страны. Дороги могут стать ненадежными? Шофер-еврей уж как-нибудь проедет. Ни под каким видом он, Клопфер, не покинет город без крайней необходимости. Именно сейчас очень нужны люди, готовые и способные напрячь все силы души и ума, рискнуть жизнью ради взаимопонимания. Кто будет сдерживать студентов, несмотря на каникулы, когда преподаватели заняты своей личной жизнью? И вообще, Генрих Клопфер пока что не верил тревожным слухам. Прямо сейчас расспросит кой-кого, кто, без сомнения, настроен благожелательно и знает, что к чему. Заамен может спокойно присесть на минутку, выкурить сигарету, послушать.

Генрих Клопфер полистал записную книжечку, снял трубку, назвал на иврите номер. Телефонистка вдруг перестала понимать иврит. Ответила по-английски, попросила повторить номер на английском. Клопфер снисходительно усмехнулся; его лицо хорошеет, когда на нем написано такое превосходство, отметил Заамен, глянув на часы. Клопфер повторил номер по-английски. Ему ответили. Клопфер назвал свое имя и должность в университете, попросил связать его с капитаном Эрмином. На лице его отразилось замешательство. О, как жаль, сказал он. А когда мистер Эрмин вернется? Неизвестно? Очень жаль. Нет, спасибо, он хотел поговорить именно с мистером Эрмином и перезвонит еще раз.

Неудачно. Офицер полиции, которому он звонил, уехал из города по служебным делам. Он бы сумел предотвратить многое, к его предостережениям власти наверняка бы прислушались. Теперь придется наводить порядок без его посредничества. Он, Генрих Клопфер, немедля отправится к одному из лидеров умеренных и просвещенных арабских граждан, к врачу, доктору Барлааму. Горячим головам надо противостоять сообща и энергично. Неудивительно, что инженер Заамен в ответ на телеграмму своего предприятия прервал отпуск. Деньги? Конечно. Двадцати фунтов достаточно?

Эли Заамен поблагодарил, двадцати фунтов даже более чем достаточно. Он положил банкноты в нагрудный карман, теперь пора быстренько собрать чемодан. Он еще увидит Клопфера перед отъездом? Может, подвезти его на машине?

Но Генрих Клопфер считал, что каждая минута на счету. Если выйдет не откладывая, он успеет на автобус и уже через четверть часа будет у арабского лидера. Так что до свидания.

Двое мужчин, такие разные, пожали друг другу руки, с симпатией посмотрели друг на друга.

— Judaea expects every man to do his duty [49], — сказал Генрих Клопфер, повторяя знаменитый трафальгарский сигнал Нельсона.

— Каждый по-своему, — серьезно ответил Эли Заамен. В разговоре с Юдифью он был несправедлив к этому человеку. Хорошо, что хладнокровные умы, как он, присутствуют именно там, где грозят бои.

Шофер, который вез из Тальпиот в центр господина и даму, чемоданчик и чемодан, был не готов ехать в Хайфу. Но его фирма этот рейс конечно же упустить не должна. Собственно, не фирма, а товарищество шоферов; через пять минут пассажиров заберет более вместительная и подходящая машина — красивый длинный американский автомобиль. Багаж ждал на тротуаре, есть время купить кое-что из еды. Шоферы торговались; на этом месте сходились три дороги, люди и экипажи кишмя кишели; зеваки изучали киноафиши. Несколько бедуинов мрачно смотрели на толпу. Они держались посреди улицы, чтобы не задеть приезжих чужаков. Для них это были русские; помимо прочих скверностей они привезли с собой холода минувшей зимы, когда в Иерусалиме выпал снег — снег! Эти люди в кожаных куртках, в кепках, с манерами господ, все сплошь русские, сторонники евреев. Сами евреи выглядели по-другому. На висках у них локоны, как у женщин, ходят с опаской, молятся, с этакими противниками можно справиться играючи.