Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине
— Но в нашем обществе никто никому не подчиняется, — сказал Куприянов. — Каждый в своих делах и поступках совершенно свободен. Мы можем только предлагать.
— Это теперь у вас так, пока вы не выросли в партию. Партия не сможет действовать успешно, если она не подчинит своей воле ее членов. А я не вынесу никакого подчинения. Стихийная натура. Что не хочу делать, к тому меня не приневолит никакая сила. Стрелять, например, меня никто не заставит.
— Но я вижу у вас оружие, — сказал Куприянов, кивнув в сторону углового столика, на котором лежали четыре револьвера.
— Купил просто так, поскольку оружием торгуют в моем доме. Кому-нибудь понадобятся. Хотите, подарю пару револьверов?
— Мы за револьверы не беремся, — сказал Кропоткин.
— Придет время — возьметесь. Может быть, оно не так уж далеко. Берите, будете защищаться, когда вас станут брать. Посмотрите, какие совершенные механизмы.
Подошли к столику.
— Это кольт, — показал Веймар пальцем на один из револьверов, не прикоснувшись к нему. — Это лефоше, это смит-вессон, это тоже смит-вессон.
Механизмы убийства покойно лежали на зеленом сукне. Никто из троих к ним не притрагивался. Револьверы блестели иссиня-черной вороненой сталью и полированной мелкорубчатой чешуей рукоятей. Они были изящны, но не могли очаровать ни Кропоткина, ни Куприянова.
— Ладно, пригодятся другим, кто порешительнее вас, — сказал Веймар (если б знал он, какие события таил в себе один из его револьверов!).
— Покажите нам наше оружие, Орест Эдуардович, — сказал Куприянов.
— Опасаетесь, в сохранности ли дошло? Пойдемте досмотрим.
Они спустились в первый этаж.
Все хозяйство лечебницы вела медицинская сестра — помощница и подруга доктора.
— Познакомьтесь, Виктория Ивановна, — сказал ей Веймар, войдя в приемную. — Это мои друзья. Социалисты. Мы с вами устраняем искривления человеческих тел, а они хотят устранить искривления социального устройства. Покажите им их чудодейственную машину.
— Я могу показать только ящики, — улыбнулась Виктория Ивановна.
Она взяла со стола лампу, провела в другую комнату и показала рукой в угол, где стояли дощатые заколоченные ящики.
— Сейчас мы их откроем, — сказал Куприянов и снял с себя пиджак.
— Послушайте, Миша, зачем их открывать? — сказал Кропоткин. — Не станем же мы здесь собирать станок. Подыщем для типографии подходящее место, перевезем все, тогда и посмотрим.
— Да мне не терпится показать. Прекрасная машина. Американка. Снабжена русским шрифтом, как будто для нас и приготовленным. Давайте хоть шрифт посмотрим.
Куприянов осмотрел столы с ортопедическими аппаратами и на одном из них нашел какой-то металлический инструмент, похожий на долото. Потом вытащил на середину комнаты небольшой, но тяжелый ящик, содрал с него крышку, набрал в горсть литер и, подойдя ближе к свету лампы, показал эти крохотные сияющие брусочки.
— Вот оно, наше оружие, — сказал он.
ГЛАВА 13
Итак, общество имело теперь оружие. Вернее, орудие. Тяжелое, крепостное орудие. Оно могло бить только из крепости, и таковую взялся построить артиллерийский поручик Сергей Кравчинский. В начале августа он ушел с Рогачевым косить хлеба в Новоторжский уезд и еще не вернулся: узнал, что куплена типография, и принялся рубить для нее сруб и рыть большой погреб в доме хозяина-нанимателя, тоже артиллерийского поручика, дворянина Ярцева, которого он, работая с ним на полях, успел за месяц обратить в социалиста. С Ярцевым Сергея свел Попов. Ленечка несколько месяцев учительствовал в Торжке, затем приехал в Петербург и познакомил Синегуба с каменщиками, земляками Ярцева, строившими дома у Московской заставы и у Измайловского моста. Синегуб читал каменщикам роман Чернышевского и «Историю одного крестьянина» Эркмана-Шатриана. Потом передал слушателей товарищам, а сам, сблизившись о фабричными и заводскими рабочими за Нарвской заставой, окопался с Ларисой (они вернулись из Губина Угла уже не фиктивными супругами) на Шлиссельбургском тракте, где разворачивалось их главное дело. Рядом с ними сняла квартиру Соня Перовская, решившая организовать здесь рабочий кружок. В центре городка, на Выборгской стороне, на Петербургской, на Васильевском острове наступали (как сказал бы Сердюков) Чарушин, Клеменц, Куприянов, сестры Корниловы, Кувшинская. Чайковский налаживал связь с провинциями. Сеть этой связи с узлами в больших городах распростиралась уже по многим губерниям. Общество росло и готовилось к великому походу в народ. Готовилась к нему и вся революционная молодежь столицы — земляческие группы — оренбуржцы, самарцы, уфимцы, казанцы, киевляне, бакунинские кружки Ковалика и Лермонтова. Готовились и долгушинцы, перебравшиеся в Москву и распространявшие бунтарские прокламации в окрестных уездах. Все «народники» весной должны были двинуться в деревни и села. И Кропоткин должен был наметить пути и цели этого похода. Он решил представить обществу программную записку в двух частях: в первой очертить идеал будущего социального строя, во второй рассмотреть возможности его осуществления. Начинать надо было с теории.
В философии он склонялся к позитивизму, но теперь ни Конт, ни Спенсер, ни Милль не могли быть опорой в его работе, ибо они отрицали революционную перестройку человеческого мира. Лассаля, добивавшегося всеобщего избирательного права, чтобы этим способом преобразовать капиталистическое государство в народное, он отвергал, как отвергал и социалиста-реформатора Луи Блана. Не признавал и Бланки, теоретика революционного заговора. Маркса, проницательного исследователя капитала, он оставлял Европе, не находя ему места в России, где пролетариат еще не вырос. С Прудоном он познакомился еще в Сибири и тогда вполне с ним соглашался, а ныне уже не верил в его идею чудодейственного народного банка, беспроцентного капитала и мирного переустройства буржуазного социального порядка в социалистическое. Бакунин пленял его, как и многих молодых русских революционеров, яростной силой, обрушенной на государство поработителей. Этот богатырь, размышлял он, призывает к всемирному бунту и выдвигает прекрасную идею будущего — федерацию свободных самоуправляемых общин. Но способы борьбы за это будущее, предлагаемые Бакуниным, все же сомнительны. Он уверяет, что даже для самой большой страны достаточны две-три сотни сильных и преданных революционеров, чтобы поднять победное восстание. Нет, никакие революционеры не могут совершить революцию, если народ ее не хочет и не готов к ней. В организации восстания Михаил Александрович полагается на крепко сплоченную группу выдающихся борцов.
Бакунин осуждал тех теоретиков, кто пытался определить формы будущего общественного устройства. Кропоткин, однако, взялся начертать идеал будущего общества. Конечно же, размышлял он, социальный строй, основанный на принципах справедливости и полного равенства всех людей, должен быть безгосударственным, каким его представляет Бакунин. И не только Бакунин. Идея безвластия выношена самими народами. Потом она проникла в умы мыслителей. Один из первых обдумывал ее философ-стоик Зенон, мечтавший не о «идеальном» государстве Платона, а о свободной общине. Через двадцать столетий Вильям Годвин обнажил все зло современных ему государственных учреждений и законов и пытался доказать, что человек, по природе склонный к справедливости и взаимопониманию, вполне может обойтись без этих ужасных административных нагромождений. Вслед за Годвином Прудон разработал подробный план построения безвластного социального строя, назвав его анархией.
Но он предлагал мирный путь общественного развития. Бакунин хорошо понимает ошибку своего предшественника и призывает силой оружия уничтожить государство, чтоб народ смог основать жизнь без всяких привилегий, монополий и законов. Полное равенство людей и свобода для всех. Прекрасно. И все-таки идеал безгосударственного общества остается не совсем ясным. Современное развитие наук требует именно научного обоснования идеи. Разумеется, нельзя обойти и теоретиков прошлого — ни Зенона, ни Годвина, ни Оуэна, ни Фурье, ни Прудона. Надо многое перечитать, восстановить в памяти их учения. Внимательно изучить и Штирнера, чтобы противопоставить его индивидуализму и безграничному праву личности коммунистический принцип анархии. Надо прочесть еще раз «Государственность и анархию» Бакунина. Книга подоспела ко времени. Спасибо Куприянову. Бакунина не принимает, а книгу привез. За работу.
Недели две он готовил материал для программной записки. Наконец сел писать. И тут вдруг забежал к нему Клеменц.
— Что, географию в сторону? — сказал он, подойдя к письменному столу. — Вижу, совсем другая оснастка. Осторожнее, крамолу на виду не держи. Скверная весть. В Москве арестованы долгушинцы и трое наших.
