Юзеф Крашевский - Сфинкс
— От кого?
— Как от кого? От себя. Кроме того, у меня письмо к г. Баччиарелли.
— Дайте мне письмо.
— Я должен вручить его лично. Когда я могу его видеть?
— Господина можно видеть на минуту и то, если есть важное дело, между четырьмя и пятью дня.
С этими словами лакей опять запер двери перед носом. Ян вернулся в назначенное время, но Баччиарелли не было; он писал портрет пани Грабовской. Ян прождал до пяти и, наконец, перехватил возвратившегося художника, усталого и в кислом настроении.
Итальянец принял его, потирая руки и поглядывая искоса, в передней, не снимая шубы.
Ян с поклоном молча подал письмо.
Баччиарелли начал читать, сделал гримасу, смерил глазами пришельца, покачал головой и начал что-то говорить скверным французским языком. Ян ответил по-польски. Тот пожал плечами и таким же скверным польским языком воскликнул:
— Ну, чего же хочешь?
— Хочу иметь счастье пользоваться вашими уроками.
Баччиарелли подобрел и засмеялся.
— Я не даю уроков, — сказал он, — у меня есть ученики, но я им плачу, а не они мне. Воеводин С. хочет, чтоб я вам помог и усиленно просит. Пойдемте.
Он ввел его в большую мастерскую; стены были покрыты снизу до потолка картинами, большей частью портретами во весь рост, бюстами и т. п. Портреты Станислава Августа, которого ежегодно писали и делали с них гравюры, были здесь представлены больше всего, в различных мундирах, костюмах, видах: чаще всего они изображали короля в синем генеральском мундире, с пером за ухом, у стола, на котором была чернильница и лист бумаги. Красивые королевские руки, полные, белые, обе были на виду; на лице, может быть, невольно рисовалось выражение усталости и принужденного веселья. Несколько других картин изображало почти голых женщин, какие-то Венеры Каллипигос [9], писанные с куртизанок, с улыбающимися губками и томными глазами. Других работ было мало.
Несколько учеников постоянно копировали портреты его величества, дописывали детали, портьеры, кружева и т. п.
Ян осмотрелся кругом, но кроме нескольких рук и ног не увидел никаких гипсов, никаких статуй и очень удивился. Манекен в генеральском мундире сидел в кресле с поднятыми ногами.
— Где вы были? — спросил Баччиарелли, внимательно глядя на Яна.
— В Вильно у Батрани.
— Кто это Батрани? А! А! Итальянец, флорентинец. — Он сделал гримасу. — Что знаете? Писали с натуры? Рисовали с натуры? Красками?
— Немного, — ответил скромно Ян.
— Я хотел бы сделать что-нибудь для воеводица, — промолвил Баччиарелли, — …но у меня уже столько в мастерской… Возьмите мел, — добавил нехотя, — нарисуйте, что хотите, вот на этом полотне.
С этими словами он остановился и с любопытством стал смотреть.
Ян, несмотря на смущение, несколькими смелыми штрихами набросал голову старца (вроде св. Иеронима), обозначил грудь и сложенные руки, потом главные линии торса.
— Недурно, — сказал, кусая губы, Баччиарелли. — Но можешь ли писать красками? Долго ты писал?
— Год.
— А! Только год!
И ревнивый итальянец, который удивлялся смелому рисунку Яна, снова сделал презрительное лицо. Яну стало стыдно, и он печально подумал: "Я ему не пригожусь!"
— Если позволите, — добавил он, — я прошу только разрешения иногда приходить и делать, что прикажете. Никакого вознаграждения я не прошу. А если бы мне угол и кусок хлеба…
— Все мои ученики, за исключением одного, живут в городе. Дам вам на это деньги, но… — бросил он небрежно, — у меня мало времени, уже темнеет, покажи, как пишешь красками? Умеешь обращаться с кистью?
Во время разговора несколько молодых людей подошли из другой комнаты и стали кругом, с любопытством рассматривая новичка. Баччиарелли кивнул, чтобы принести кисти и палитру, Приказание было исполнено моментально, но понятно, нарочно подсунули самые скверные кисти. Ян стал у полотна, чувствуя) что здесь, может быть, решается его судьба. Не знал он, что ревнивый Баччиарелли отталкивал все крупные таланты, что присылаемые из Рима (так утверждают) картины Смуглевича нарочно портил, чтобы короля настроить против него.
Голова старца, уже набросанная на полотне, мгновенно оттенилась, стала выпуклой и чудесно оживилась. Выражение ее, колорит, полутень, в которой она была вся, кроме части чела и одной щеки, свидетельствовали о большом и оригинальном таланте. Абрисы, может быть, были слишком резки, слишком ясны, но в общем в ней нельзя было ничего отбросить. Скорость исполнения, уверенность руки поражали присутствующих учеников. Баччиарелли то бледнел, то краснел.
— Дьявол! — бросил он сквозь зубы, — очень недурно, очень! Беру вас на таких условиях, как остальных. Будешь работать под моим руководством, для меня и больше ни для кого.
— Как так? — спросил робко Ян.
— Так, — ответил художник, — что сделаешь, будет мое, а работы у меня хватит. Делаю это ради воеводица. С завтрашнего дня прошу быть на месте. В восемь часов все приходят и работают до обеда, иногда и после, но теперь короткие дни. Об остальном расскажут товарищи.
Кончив, он повернулся и ушел, но в дверях сказал ученику:
— Стереть эту голову, полотно мне нужно на завтра.
И тотчас же мокрая тряпка со скипидаром безжалостно проехалась по прелестному эскизу Яна. Голова исчезла, как сновидение. Яна окружили его будущие товарищи: молодежь веселая, шутливая, которая наверное набросилась бы на него, как на жертву, если бы он не представил образчик такого таланта, что наиболее едкие почувствовали себя приниженными и — что хуже — растроганными.
— Как тебя зовут, коллега? Откуда ты? — спросил один.
Ян лишь после этого вопроса посмотрел на окружающих. Их было пять человек. Одетые в зеленые блузы, разного роста и различной осанки, они с любопытством стояли кругом. Тот, кто спросил, высокий, черноокий, красивый и совсем уже мужчина, с бледным лицом и благородными чертами, показался самым симпатичным. В его глазах блистал огонь; движения, осанка, все говорило о благородстве, о гордой, но чистой душе. Стоящий за ним небольшого роста блондин со вздернутым носом и голубыми глазами облокотился на мальшток одной рукой, а другой взялся за бок. Третий был тоже низкого роста, немного горбатый, серьезный, с темными спутанными волосами; руки у него были длинные и сильные, чело хмурое, брови нахмурены, рот впалый; на нем видны были следы болезни, страданий и невзгод. Четвертый, тонкий, стройный красавец ангельского типа, чертами и выражением лица напоминавший Рафаэля, в бархатном берете, с длинными светлыми волосами, был изящно одет; широкий откидной воротник рубашки придавал ему детско-женственный вид. Это был любимец Баччиарелли; а люди по-разному толковали об этом отношении к нему маэстро. Последний, высокий мужчина с обыкновенными чертами лица, ничем не выделялся, смотрел равнодушно, без любопытства и интереса, машинально двигал кистью по палитре, которую держал в руках. Мысль его, очевидно, блуждала в ином месте.
На вопрос первого из них Ян ответил:
— Я литвин, учился в Вильно, имел рекомендацию от воеводица С. Хочу учиться. Я беден, но люблю искусство. Вас, господа и будущие товарищи, усиленно прошу быть друзьями, а сам постараюсь заслужить это.
Эти несколько слов, простых, сказанных прерывистым, волнующимся голосом, произвели хорошее впечатление. Последний из учеников, равнодушный, и фаворит Баччиарелли в бархатном берете сейчас же ушли в соседнюю комнату, торопясь, вероятно, работать. Ян остался с тремя, с этим весельчаком, с первым, который его спросил, и с горбатым с печальным выражением лица.
— Дай тебе Бог счастья, мой жмудин, мой литвин, — сказал весельчак, — но знаешь, что тебя ожидает? Всему миру известно, что Литва до сих пор пребывает в язычестве и почитает жаб и ужей, поэтому мы должны прежде всего тебя крестить.
— Оставь его в покое, — перебил мрачно горбун, — видишь, что это бедняк, брось это крещение и помазание. Может быть, он явился сюда с последними деньгами, торопясь, как в порт спасения.
— Значит, не на что даже устроить для товарищей крестины, — спросил юноша.
— Найду, — ответил Ян, — но будут ли вкусны тебе, коллега, деньги бедняка, если бы даже ты их превратил в лучшее вино?!
— За такой ответ дай я тебя обниму! — воскликнул радостно юноша. — Подарим тебе крестины. Доказано, что тебя крестил при Владиславе Ягелло епископ Доброгост, а крещение не повторяется. Dixi! [10]
Он обнял его за шею и сердечно поцеловал. Первый, который спрашивал Яна, и горбун подошли к нему, пожали руку и почти одновременно шепнули: "Подожди, пойдем вместе".
Неосмотрительно симпатична юность; нет у нее тайн, которые бы она не рискнула доверить; пожатие руки, дружеская улыбка, сердечное словцо всю ее покоряет и подкупает. Минуту спустя Ян медленно спускался по лестнице, слыша за собой торопливые шаги товарищей, шептавших ему, чтобы подождал их.
