Алла Кроун - Перелетные птицы
— А где папа? — Надя схватила Сергея за руку. — Где он?
— Наденька, дорогая, папа умер. — Сергей обнял ее и крепко прижал к себе. — Он не мучился. Слышишь, совсем не мучился.
Надя вырвалась из его рук и отступила.
— Умер? Нет!.. Боже милосердный, нет!
Эсфирь подошла к подруге сзади и положила руки ей на плечи. Надя тихо произнесла:
— Как? Ты видел… Ты видел, как это случилось?
Сергей покачал головой.
— Нет. Мы опоздали. Мы с Вадимом бежали всю дорогу и все равно опоздали.
— А где Вадим? Куда он пошел? Опять за сахаром?
Сергей подвел Надю к креслу и усадил. Потом повернулся к Эсфири.
— Принеси воды. — Он подождал, пока жена наполнила стакан из графина на кухонном столе, и повернулся к Наде, которая дрожала всем телом.
— Наденька. Возьми себя в руки. Не только папа погиб. Вадима тоже не стало.
— Не стало? Что значит… не стало?
— Его застрелили, когда он пытался меня защитить. Там были солдаты, один целился в меня, а Вадим хотел отвести ружье. Мы упали, и они решили, что мы оба мертвы. Мне пришлось уйти самому. Я не смог вынести тела.
Тела. Вот чем они теперь стали! Наде показалось, что стены комнаты сдвинулись, вытеснив из нее воздух. Она начала задыхаться.
— Нет… Нет… — без голоса, одним дыханием произнесла она. И голова, и руки ее задрожали. Папа. Вадим. Оба сразу. Нет! Боже, нет! Этого не может быть! Мертвы… Убиты… Отец. Муж. Мертвы.
Потолок, стены давили на нее, она погружалась все ниже и ниже, в черную яму, но потом разум смилостивился над ней и затуманился.
Пришла в себя Надя уже на кровати. Открыв глаза, она увидела лица Эсфири и Сергея. Они то расплывались, то снова становились четкими.
Она попыталась подняться, но Сергей удержал ее.
— Полежи немного, Надя. На вот, выпей валерьянки. Это поможет.
Надя не хотела лежать. Лежа ей было еще хуже. Она оттолкнула лекарство и села на кровати.
— Расскажи, как это произошло?
— Зачем мучить себя, Наденька? — произнесла Эсфирь, нежно гладя ее по волосам. — Это их не вернет.
— Я хочу знать, как это произошло! — вскричала Надя. — Вы не понимаете? Я должна знать! Если ты не расскажешь, я сама начну представлять и мучить себя! Расскажи, слышишь? — В ее голосе появились истерические нотки, но она не могла успокоиться.
Эсфирь положила ладонь на руку Сергея.
— Наверное, лучше будет рассказать. Ей нужно это знать. — Видя, что Сергей колеблется, она добавила: — Разве ты не понимаешь — она должна знать.
Сергей сбивчиво рассказал сестре, как они нашли тела Антона Степановича и Персиянцевых и как умер Вадим. Надя слушала, спрятав лицо в ладонях и твердо уперев ноги в пол. Папа умер быстро и без мук, от одного выстрела. И Вадим умер быстро, но не так безболезненно. И до последней минуты он сжимал в руке сахар, который нес своей беременной жене. «Царство небесное вам, дорогие. — Она машинально перекрестилась. — Покойтесь с миром. Боже мой, они, наверное, все еще лежат там, на полу, а может, их грубо оттащили в сторону. Безвольные руки и ноги, свисающие головы… Господи, нет! Нет!»
— Сережа, мы должны… Нужно забрать… — Она не могла заставить себя произнести слово «тела». — Нужно забрать оттуда папу и Вадима и похоронить их рядом с мамой.
Сергей не пошевелился, и Надя крикнула:
— Ты слышишь?! Попроси Облевича помочь. Солдаты, рабочие должны знать его. Наймите телегу. — Представив себе телегу и громыхающие в ней гробы, Надя расплакалась. — Сережа, я не хочу, чтобы они остались там, как… как… — Она покачала головой и зарыдала еще сильнее.
Сергей опустился на колени рядом с ней.
— Наденька, послушай! Мы не можем пойти туда. Там выставили посты, и теперь солдаты охраняют дворец. Если мы попробуем, то можем сами погибнуть.
— Ты не понимаешь? Мой отец и мой муж лежат там, брошенные…
Сергей поднялся. На щеке его дернулся мускул.
— Надя, будь благоразумна. Если что-нибудь случится со мной, то не только вы с Эсфирью останетесь без защиты, но и ребенок тоже.
Надя перестала плакать. Она медленно подняла голову и посмотрела на брата. Вадим умер для того, чтобы Сергей жил. Если бы случилось наоборот, было бы ей легче? Нет! Она закрыла глаза и попыталась унять горючие слезы. Больше она не увидит милого лица Вадима, но брат еще жив, и она не имеет права подвергать опасности его жизнь. И все же, как можно оставить там Вадима и папу, не обмыть, не похоронить? Папа… Наде был уже двадцать один год, и она сама скоро должна была стать матерью, но в ту минуту женщина почувствовала себя осиротевшей маленькой девочкой.
Сирота. Персиянцевы тоже были мертвы. Еще одно звено цепочки, соединявшей ее с Алексеем: они потеряли своих близких в одно и то же время, в одном и том же месте. Она еще должна радоваться: Сергей, любимый брат, жив. И Эсфирь. Ее семья. Дорогие ей люди. И ребенок, который скоро родится, эта частичка Вадима, которую она будет любить вечно.
А Алексей? У него никого не осталось. Он был единственным сыном в семье. Правда, еще был дядя, граф Евгений, который жил где-то в Париже. Но он давным-давно не приезжал в Россию, и она не слышала, чтобы Алексей когда-нибудь о нем упоминал. Может быть, стоило написать Алексею? Сказать, что есть человек, который скорбит вместе с ним. Нужно будет подумать об этом. Но сейчас Надя больше всего хотела, чтобы папа и Вадим оказались дома.
— Сережа, если ты не пойдешь, попроси Облевича. Он со Шляпиными сможет уговорить солдат разрешить забрать папу и Вадима. Пожалуйста, поспеши, пока они их не убрали.
— Надя, любого, кто будет спрашивать о телах, сразу начнут подозревать, а это очень опасно. Я не могу просить кого-то рисковать жизнью вместо себя.
Эсфирь с заплаканным лицом встала между братом и сестрой.
— Сергей, я понимаю, что чувствует Надя. Со мной случилось то же самое. Мне не позволили вернуться и похоронить родителей. И я до сих пор не могу этого забыть. — Она опустила голову. — Я так и не узнала, что сделали с папой и мамой.
— Ты думаешь, мне не больно?! — вскричал Сергей дрожащим голосом. — Я был там. Я видел их… — Голос его сорвался, он закашлялся, потом продолжил: — Мне так же хочется их забрать, как и вам, но нельзя же терять голову. Все, что мы можем для них сделать, — это помнить и ценить то, чем они пожертвовали ради нас. — Он грохнул по столу кулаком. — Черт возьми, мы не можем вернуть их к жизни. Мы должны думать о живых! — Он со злостью показал на живот Нади. — Подумай о новой жизни!
Надя медленно встала и обвила руками шею брата. Кровь на его рубашке засохла и потемнела. Она прижалась головой к его щеке. Конечно, он был прав. Разум соглашался с ним, но сердце продолжало саднить. И вдруг — так неожиданно, что она охнула и вскрикнула, — Надя почувствовала острую боль внизу спины. Резь была такой пронзительной, такой внезапной, что она с большим трудом устояла на ногах.
Надя схватилась за поясницу рукой, и в тот же миг сильнейший спазм сжал низ ее живота. Второй рукой она взялась за живот и посмотрела на брата полными ужаса глазами.
— Боже мой! Не может быть! Мне же еще месяц…
Могло быть. И она знала это. Надя слышала о том, что такое бывает при сильных переживаниях. Это называлось преждевременными родами.
Сергей обнял ее за талию.
— Наденька, не волнуйся. Не так уж и рано. Хорошо, что ты дома. Идем со мной, устроим тебя поудобнее, а потом я позову коллегу. Он примет роды. Он совсем рядом живет.
Брат провел ее в рабочий кабинет отца и бережно помог ей лечь на стол. Надя ахала и стонала. Боль заставила ее позабыть о горе. Сергей ненадолго ушел, а когда вернулся, Надя услышала, как он дает Эсфири быстрые, четкие указания. Сергей склонился над сестрой.
— Коллеги нет дома, и я не хочу тратить время на поиски кого-то другого. Придется мне самому принимать роды. — Он повернулся к Эсфири. — Принеси полотенец и поднос с инструментами.
Наде казалось, что кто-то разрывает ей спину пополам и выкручивает внутренности. Где же эти чередующиеся схватки, о которых она слышала? Все ее тело как будто избивали и ломали.
— Давай, Надя! Тужься!
Голос Сергея долетел откуда-то издалека. Он дал ей лауданум, Надя выпила, и теперь для нее главным делом стало избавиться от боли. Она, держась за руку Эсфири, стала тужиться, но не выдержала и закричала. Как долго это продолжалось? Сколько часов? Ей показалось, что время остановилось и боль никогда не закончится. А потом, словно по мановению волшебной палочки, агония прекратилась. Облегчение было таким мощным, что она откинулась на подушки. Мышцы расслабились, тело обмякло, и вдруг раздался самый милый, самый прекрасный из всех на земле звуков — пронзительный крик новорожденного ребенка. Ее ребенка.
— Надя, у тебя девочка! О, слава Богу, здоровенькая малышка Катя!