Марк Полыковский - Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне)
Кужело выслушал нашего старого друга Абдукаххара с волнением.
— Так вы думаете, что Халходжа соединяет свои силы с Курширматом для нового выступления?
— Да. Шер-Магомет уже объявил себя «амир лашкар баши».
— Больше ничего не сказал этот молодой басмач? — снова поинтересовался комбриг.
— Он говорил еще о каком-то госте. Но люди не поняли его… — Абдукаххар провел рукой по своей холеной бороде, будто нащупывал редкие серебристые сединки. — Умирающие не словоохотливы. Его не успели донести до кишлака.
— Жаль, — думая о своем, произнес Кужело.
— Конечно, жаль. Человек рождается, чтобы жить…
— За что же басмачи убили своего человека?
— Видимо, он перестал быть своим, — покачал головой Абдукаххар.
— Возможно…
Все, что рассказал друг наш, казалось обычным — мало ли находили мы в те дни убитых людей! Но Абдукаххар придавал факту особое значение. Молодой басмач, подобранный дехканами на берегу, был гонцом. Он нес какую-то тайну и не достиг цели. А тайна была важной. Абдукаххар пытался всякими умозаключениями разгадать ее, и мы всячески помогали ему. Однако, кроме смутных домыслов, наши совместные усилия ничего не рождали. Предположения касались главным образом возможных налетов банд на определенные пункты. Всему мешал «гость», упомянутый Абдукаххаром. Кто он? Почему его ждут оба курбаши? О гостях из-за кордона нам было известно. Через свою агентуру англичане вели переговоры с Мадамин-беком. После его перехода на сторону Созетской власти щупальца британской разведки нацелились на Курширма-та. Это был наиболее сильный из басмаческих главарей и наиболее враждебно настроенный против новой власти. Контакт с ним уже установлен. Советники Шер-Магомета — белогвардейские офицеры — встречались с английскими резидентами и получали от них директивы. Возможно, теперь ожидается приезд самого «посланника» королевства в ставку Курширмата.
Гость! Как же перехватить его, прервать нить, которая тянется из Афганистана и Персии к басмачам? Не дать новоиспеченному «амир лашкар баши» укрепиться, раздуть пламя гражданской войны, которая ужке начала гаснуть. Пока мы ломали голову, разгадывали тайну убитого гонца и расшифровывали слово «гость», события приняли самый неожиданный поворот. И поворот трагический.
ВУАДИЛЬ — ЧИСТОЕ СЕРДЦЕ
Мадамин-бек получил письмо от Курширмата. Привез его басмач с черной бородкой и шрамом на лбу. Приехал прямо в Ташлак, где стояли верные беку части, и попросил пропустить его к главному хозяину. На левой руке его алела красная повязка — знак того, что он свой человек, признавший Советскую власть.
Письмо гласило:
«Бисмилля ар-рахман ар-рахим (то есть во имя бога милостивого и милосердного), — писал Курширмат, — Мухамед Амин-беку, другу бедных, покровителю сирот, гази непобедимому, воителю за веру от Шер-Магомета салам — привет! Ваша доблесть известна далеко за пределами Ферганы — в Бухаре, Ширабаде и Кабуле. Слышно, что вы, Мадамин-бек, пребываете в мире и спокойствии на службе у Советской власти, собирая воедино все мусульманские отряды. Просим приехать к нам в Гарбуа для совместного совета и присоединения моих овец к общему стаду. Ожидаем вас и вашего русского советника.
Шер-Магомет Кул.
Составлено 3 числа, месяца шавбана, 1928 года хиджры».
Кишлак Гарбуа, расположенный всего в восьми верстах от Старого Маргилана, среди трудно проходимых песчаных дюн, был его ставкой и являлся много раз ареной кровопролитных сражений.
Курширмат вместе с Иргаш-чулаком (хромым) и Хал-ходжой был организатором контрреволюционного басмачества в Ферганской долине и состоял- одно время помощником Мадамин-бека, имел титул «лашкар баши», то есть командующий войсками. Настоящее его имя Шер-Магомет, сокращенно Ширмат. На печати его еще было прибавлено «гази», что значит «воитель за веру». В народе его звали «кёр» — «кривой». Он был действительно кривой на один глаз, которого лишился в далекие дореволюционные времена, когда дехкане поймали его при краже коней.
Чернобородый ждал ответа. Ему нужно было обязательно услышать слова Мадамина. Но тот молчал. Он, как всегда, не торопился с решением сложных вопросов я не обнадеживал собеседника торопливым обещанием или отказом. Даже на лице нельзя было прочесть отклика.
— Если конь ваш устал, пусть отдохнет. — сказал он посланцу Курширмата. — Если свеж, поезжайте и передайте своему хозяину, что письмо вручили Мухамед Амин-беку.
Чернобородый помялся, переступил с ноги на ногу, но вынужден был все же откланяться. Конь его мог без отдыха проделать обратный путь.
Мадамин показал письмо своему комиссару Сергею Сухову. Со дня переименования отряда бека в «мусульманскую бригаду» Сухов неотлучно находился в Ташлаке к вместе с Мадамином занимался переформированием басмаческих частей. Место многочисленных советников в разных чинах и званиях, прежде окружавших бека, занял теперь один человек. По виду он был сравнительно молод, хотя и прошел германскую войну и имел два «георгия». Новый советник, как именовали Сухова аскеры, за недолгое время показал себя с самой лучшей стороны. Он не навязывал своего мнения командиру, не донимал бывшего басмаческого главаря мелочной опекой. Поэтому опасения, что комиссар окажется стражником, сразу же отпали. Бек увидел в Сергее Сухове внимательного друга и умного помощника, с которым было легко начинать новую для «амир лашкар баши» жизнь, новое дело.
— Вы верите Курширмату? — спросил комиссар, ознакомившись с посланием.
Мадамина озадачил прямой вопрос:
— Имеет ли это значение?
— Конечно.
— Хочется верить. Его вынуждают к миру события. Другого выхода нет.
Сухов посмотрел своими живыми внимательными глазами на командира, пытаясь уяснить, искренен ли он.
— Значит, Курширмат. становится нашим другом по-неволе?
— Да.
— Трудно решать, в таком случае, вопрос, — заключил
комиссар. — Можно ведь ошибиться. А от нашего шага зависит многое — мир или продолжение войны в Фергане. Посоветуемся со Скобелевым.
— Пожалуй.
Телефонный разговор со Скобелевым устранил неясность. «Поездка в Гарбуа желательна, — заявили в штабе. — Выход Курширмата из войны приведет к полному и скорому умиротворению басмаческих отрядов».
Сухов передал трубку Мадамину:
— Просят вас.
Бек с минуту слушал голос из Скобелева, потом утвердительно кивнул:
— Я готов.
Его о чем-то спросили. Пришлось подумать.
— Я человек военный. Будет сделано.
И еще добавил:
— Приказа не нужно. Еду добровольно.
Он повесил трубку, повернулся к комиссару:
— Пусть готовят лошадей, утром выезжаем в Гарбуа.
Эти два письма, уже пожелтевшие от времени, мне передал спустя много лет бывший партизан Ошского отряда. Передал как реликвию. Он хранил их в память о своем друге и командире Сергее Лукьяновиче Сухове. Они вместе бились под Андижаном с басмачами в сентябре 199 года. Со своей сотней курсантов Ташкентского военного училища Сергей атаковал и захватил тогда железнодорожный мост через Сай и отрезал противнику путь из города. За этот подвиг он был награжден орденом Красного Знамени. Награду Сергею вручил сам Куйбышев.
— Возьми эти письма, — сказал партизан. — Они вроде частицы Сергея.
Пересказать чужое письмо трудно. Да и нужно ли пересказывать. Тот, кто в порыве отчаяния выразил свое чувство, не заботился о красоте слов, не искал одобрения или укора. Он просто делился постигшим его горем.
Писала Шурочка Белова, жена комиссара Сухова:
«Милая моя мамочка! Я не хотела, может быть, не должна была так жестоко огорчать тебя, но нет сил молчать…
Помнишь, я писала тебе, что Сережу из Андижана перевели сюда, в Ташлак, военным руководителем к Мадамин-беку на формирование бригады из сдавшихся басмачей, их называют «мирные басмачи». Мы прожили с Сереженькой здесь более месяца.
Вчера утром он выехал вместе с Мадамином на свидание с Курширматом — главарем незамирившихся басмачей. И с тех пор ни о Сереженьке, ни о Мадамине нет никаких вестей. Самое ужасное, как могла я отпустить его. Ведь мы даже не простились, не сказали друг другу ни слова. Он поднялся до рассвета, когда я спала, и неслышно вышел. Зачем он все это сделал!
Я, как только узнала об отъезде, побежала в штаб. У меня было предчувствие нехорошее. Но в штабе успокоили, сказали, что к обеду они оба вернутся: кишлак Гарбуа недалеко. Днем уже порешили — приедут к вечеру. Весь день я проплакала у себя в комнате. Вечером не выдержала, потребовала, чтобы в штабе сказали мне правду. Только они ничего не знали сами. Просили успокоиться. Но как успокоиться, когда Сережи нет,
А сегодня утром сказали — Сереженька, Мадамин и весь отряд пропали без вести. Разведка донесла, что в Гарбуа их нет и не было. Как это. случилось, мама… Как я могла потерять его? Что теперь будет? Слезы не утешают. Стою у дороги и жду. Жду Сережу. Ведь я не одна, мамочка. У нас должен быть ребенок. Сережин малыш. Страшно подумать… Прости, не могу писать…»
