Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век
Отыскал князь степняков быстро. Молва народная вела его кратчайшим путем к Ворксле. Там стали половцы станом, оберегая полон и телеги, нагруженные награбленным добром. Было их сотни три-четыре. Зная, что князь переяславский ушел с дружиной на север, вели себя половцы вольготно, дозоров не выставляя, стана не укрепляя. Переяславцы скрытно подобрались почти к самым сторожевым кострам, а как забрезжил рассвет, навалились с трех сторон на поганых, тесня их к реке. Не многим удалось уйти с места сечи, ибо не знали переяславцы жалости к степнякам.
Возвращались, в радости великой пребывая: и степняков наказали, и полон освободили. Шли налегке, сложив оружие и доспехи на телеги, только конная дружина была при оружии. Но уже под самим Переяславлем случилась беда: словно буря, налетела половецкая конница, оставляя за собой лишь бездыханные тела дружинников, переяславских мужиков и баб, захваченных ранее и освобожденных у Воркслы. Недолго сражалась и конная дружина. Защищая своего князя, они все сложили головы. Только Владимира, отличив его ото всех по богатой одежде, сорвали с лошади арканом и увезли с собой.
3
Насады и лодки шли друг за другом гуськом. Мимо медленно проплывали берега Клязьмы, поросшие лесом. Деревья так близко стояли от воды, что своими ветвями закрывали полнеба. Река петляла, извивалась, словно хотела укрыть за своими изгибами златоглавый город Владимир. Но стольный град остался там, за лесами, где извещали округу малиновым перезвоном колокола церквей и соборов, что в город вступил великий князь Константин. Опальный же князь сидел на носу большой лодки и размышлял о превратностях судьбы. Напротив него на медвежьих шкурах возлежал епископ Симон.
– О чем задумался, князь? Посмотри, красота-то какая, – повел он рукой вдоль берега. – Нигде, ни в каких землях нет такого боголепия…
– Не до лепоты мне, отче, – стряхнув оцепенение, отозвался Юрий. – Тревога точит: как-то с Ярославом дело обернется? Не простит ему Мстислав Новгорода, а коли простит, так новгородцы не позволят. Уж больно они сердиты на Ярослава. Как ты думаешь, что ждет брата?
– Не ведаю, князь. На все Божья воля, – уклонился от ответа епископ Симон. – Тебе же, князь, ноне надобно о себе подумать, о княгине, о княжичах. Городец что Переяславль Южный. Там – половцы, здесь – булгары. Покоя нет. А сколь жить в Радилове придется, одному Богу известно.
Юрий потянулся, зевнул и, подминая себе под бок медвежью шкуру, сказал:
– Вот придем в Городец, тогда и думать будем, как жить, а пока я сосну. Разморило.
Плыли не спеша и потому только на третий день вышли к Оке. Полноводная река встретила их ветром, волной, чайками и стайками уток, вспархивающих в затонах и озерках, коих было немало на пологом левом берегу. Правый же берег, поросший лесом, был высок, глинист, гребешками молодой поросли сползал к воде. Кое-где на мелководье встречались колья, торчащие из воды, меж которыми поблескивала верхней бечевой натянутая сеть.
– Снасть стоит, а хозяев нет, – заметил кто-то из сидящих на веслах гридей.
– То мордва промышляет рыбой, – пояснил воевода Дорофей Федорович. Его по солидности возраста Юрий убеждал остаться во Владимире и не плыть с ним в Городец, но боярин остался верен ему и последовал за своим князем в изгнание. – А не видно… так попрятались, поди, нас увидевши. Мордва – народ пугливый, смирный, живет по лесам, бьет зверя, собирает грибы, ягоды, бортничает. Еще увидим народец тот в низовье реки, там, где Ока вливается в Волгу. Напротив Дятловых гор – песчаная коса, вот мордва там торг и учинила. Заходят туда новгородские, рязанские купцы, булгары, прежде чем прийти во Владимир, останавливаются, торгуют по-малому.
– А скоро ли у Дятловых гор будем? – не утерпел с вопросом один из гридей.
– Скоро. Гребите дружнее, – и, уже обращаясь к кормчему, крикнул: – На стремнину правь! Пусть река нас сама на своем горбу несет. Да парус ставить надобно. Пора сидящим на веслах роздых дать.
Вскоре на окском просторе запестрели, затрепетали крылья парусов. Лодки, насады пошли веселее, разрезая водную гладь носами, на которых скалили зубы разрисованные головы чудищ.
Вечер. Ветер стих, и паруса опали. Гриди и ратники вновь сели на весла. Юрий невольно залюбовался гладью реки и отражающимися в ней берегами.
– Чудно! Будто в зеркале, а облака розовой каемкой обведены, – восторженно выдохнул князь. – Сколь жил на земле володимирской, а не замечал красоты ее. Все дела, заботы, а как отправился в изгнание, словно прозрел. И не токмо увидел вот это, – широко развел князь руки, – но будто какая-то сила подняла меня над землей, с высоты птичьего полета я дела свои обозрел и ужаснулся. Только сейчас я понял, почему отец отдал Мстиславу Новгород, не захотел наказать торопецкого князя за дерзость. Да! Дорогую цену заплатил я за свое прозрение. Липица всегда стоять перед глазами моими будет, и тяжко мне от того.
– А ты Господу нашему молись. Он милостив, простит, и народ володимирский отходчив – тоже простит, – тихо проговорил епископ Симон. – Но ты, князь, не казни себя строго. На все Божья воля. И Липица тебе дадена в предостережение. Ибо не столько князь силен дружиной своей, сколь своим народом, и беречь его надобно, яко око свое. Бремя власти тяжело еще и потому, что князю Богом дано право владеть жизнями людскими, а жизнь – это самый ценный дар Божий. Всегда надобно помнить о том.
– Солнце садится. Пора о ночлеге подумать, – уходя от нравоучений, перевел разговор Юрий и, поманив рукой боярина Дорофея Федоровича, спросил: – Ну, где твои Дятловы горы?
– Так вот же они, государь, – показал воевода на высокий правый берег реки. – Скоро выйдем к Волге. Там на косе и заночуем.
– А почто их называют Дятловыми? Дятлов, что ли, много на горах? – поинтересовался Юрий.
– Дятлов тоже немало, – улыбнулся в бороду Дорофей Федорович. – Но народная молва гласит об ином. В стародавние времена на том месте проживал мордвин Скворец, друг и помощник Соловья-разбойника, побежденного Ильей Муромцем. Здесь он женился на восемнадцати женах, и было у Скворца семьдесят сыновей. Все они жили вместе, скот разводили, пасли стада на горах, а по вечерам гоняли их оврагами на водопой к Оке-реке. Тут же, в ущельях горы, обитал чародей Дятел, бывший некогда также не в ладах с Соловьем-разбойником. Вот раз пришел Скворец к Дятлу и спросил его о будущей судьбе своих сыновей. И отвечал Дятел, что ежели дети будут жить мирно и согласно друг с другом, то долго им владеть здешними местами, а коли поссорятся, то будут покорены русскими, которые построят в устье Оки град камен и крепок зело, и не одолеют его силы вражеские… Долго толковали они. Под конец разговора Дятел просил Скворца о честном ему погребении. Тот обещал. Время шло. Умер чародей Дятел, и похоронил его Скворец на горе при устье Оки-реки. И прозвалось то место Дятловы горы. Умер за ним и Скворец. Перед смертью завещал он детям своим взаимное согласие и единодушие, но потомки их, перессорившись, стали враждовать между собой, и тогда дядька твой, Андрей Боголюбский, изгнал их с устья Оки. А место на горах Дятловых знатное, на пути речном из жарких стран в страны холодные. Сам увидишь, уже близко.
– Да разве мне о новом граде помышлять? – усмехнулся Юрий, догадавшись, к чему клонит воевода. – Может, в Городце век вековать.
– Чтобы и дум таких у тебя не было! – возвысил голос епископ Симон. – Именем своим ты еще возвеличишь землю володимирскую. Я в то верю, и ты, князь, верь!
К песчаной косе подплыли, когда уже смеркалось, а княжеский шатер ставили при свете костров. Разбили его подальше от воды, чтобы речная прохлада не коснулась дыхания четырехмесячного Владимира. Дружинники, гриди княжеские, бояре и сам князь расположились у костров, на которых очень скоро в котлах забулькало аппетитное варево. И хотя остерегаться вроде бы было некого, тем не менее воевода выставил дозорных вокруг временного лагеря и у лодок.
Вокруг слышались разговоры.
– Отходит народ потихоньку от Липицы, – заметил воевода Дорофей Федорович, обращая внимание князя на доносившийся от костров смех. – Значит, горе отступает.
– Этим-то что, – кивнул князь на гридей. – Живы, и ладно. Молоды, службой заняты, а вот чем нас встретит Городец? Видно, молва о битве при Липице еще не докатилась до городчан, и нам предстоит рассказать им об этом. Ты посмотри, как воевода городецкий Устин Микулич изводится, места себе не находит, – кивнул Юрий в сторону бредущего между кострами княжеского наместника Городца-Радилова. – Сколь осталось воев-городчан?
– С полусотни, может, поболе.
– Вот то-то и оно. Пять десятков, а было сколько…
– Чего сейчас-то говорить об этом. Что сделано, то сделано, былого не вернуть. Но жить-то надо, – тихо проговорил Дорофей Федорович.
4
