Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб
— Она — злой бич, на который обрекли и твоего брата, и отца, и мать…
А затем уже более резким, визжащим голосом:
— Сам Иблис не мог сотворить такого, что сделала она, и даже ты сам, потомок великого Ан-Наджи, платишь отчисления оборванцам, которые служили ещё твоему отцу и деду…
Бикр сказал сам себе:
— Это и впрямь проклятие, нависшее над всеми нами…
Колесо дней крутилось без остановки, как и прежде. Старик Ас-Самари, отец Санийи, умер, и она получила от него в наследство неплохой капитал. Часть его выпросил себе Бикр, дабы увеличить собственный капитал, и она не стала ему препятствовать. Он пошёл по не знающему границ пути обогащения. От своих забот он избавлялся тем, что погружался в работу, влезая как в успешные авантюры, так и в рискованные спекуляции, пока жажда наживы не овладела им настолько, что подошла к грани безумия. Он копил деньги, словно строил крепость для защиты от смерти, скорби и своего потерянного рая. Он бросался в бой из затопленного укрытия посреди всех печалей и забот, бросая вызов боли и неизвестности. Бикр не отличался ни щедростью, ни жадностью. Вне родных стен он не тратил ни гроша, если тот не приносил ему прибыли, но дома он был словно море изобилия: преподносил в дар Ридване столько драгоценностей, что по весу они были равны её собственному, обновил мебель и обстановку в доме, приобрёл разные диковинки, отчего дом стал похож на музей. С тоской, что грызла его сердце, он говорил:
— О если бы можно было купить счастье за деньги!
Наступил день, когда Ридван Аш-Шубакши — отец Ридваны — был объявлен банкротом. Человеком он был расточительным, страстно увлекавшимся развлечениями, песнями, ночами, полными забав, потерял чувство умеренности в делах и скатился. Бикру выпал шанс доказать супруге-бунтовщице свою любовь и щедрость. Поэтому когда дом Аш-Шубакши был выставлен на продажу через аукцион, он приобрёл его за просто неприличную сумму, чтобы помочь тестю выплатить долги. Он устроил к себе в магазин Ибрахима Аш-Шубакши, младшего брата Ридваны, и сделал его своим помощником и поверенным в делах. Однако Ридван Аш-Шубакши так и не смог вынести такого удара и умер от сердечного приступа. Бикр проводил его как подобает его положению, устроив ему похороны, длившиеся три дня, надеясь, что после этого Ридвана изменит своё поведение или исправит нрав, однако она осталась такой же упрямой, и ничуть не смягчилась. Скорбь лишь усилила её вялость и антипатию, пока Бикр однажды не сказал самому себе:
— И день страшного суда её не изменит…
Тьма покрыла дом и весь переулок, когда его мать, Санийя, исчезла. Эту катастрофу он не мог отстранить. Вскоре ему стало известно, что она забрала все свои деньги и сбежала с молодым водоносом, за которого вышла замуж. Из-за подлинной катастрофы он опустил голову, умывая на этом руки, даже не удосужившись узнать, где она теперь, и скрывшись от всего своими реестрами и командировками.
Атрис, главарь клана, пришёл к нему и сказал:
— Я к вашим услугам, если вам что-то потребуется…
Ему был ненавистен один только его вид, но он замаскировал это признательной улыбкой и ответил:
— Спасибо вам, мастер, но пусть она делает, что захочет, Бог с ней…
Весь мир казался ему пепельно-серым, постепенно превращаясь в алый. Он задавался вопросом, почему мы так любим эту жизнь и так охотно за неё хватаемся, почему подчиняемся её резкой, суровой воле? Вправе ли земляные черви господствовать над нами? Да будет проклята фальшивая мистика Ашура Ан-Наджи! Да будут прокляты эти безумные дервиши, которые только и делают, что поют! Он также спрашивал себя:
— Была допущена одна огромнейшая ошибка, вот только где она?
В тот же вечер Сулейман Ан-Наджи послал за ним. Он вспомнил, что вот уже несколько месяцев не навещал его, и устыдился. С того момента, как его разбил паралич, прошло уже десять лет, и вот уже год он не вставал с постели. Фатхийя самоотверженно ухаживала за ним. Он отправился к отцу, поцеловал его руку, сел подле его ложа, извиняясь за то, что совсем забросил его из-за своих дел и забот. Сулейман сказал:
— Приблизился мой конец, Бикр.
Тот пожелал ему долгих лет жизни и хорошего здоровья. Сулейман ответил:
— Я три раза подряд видел во сне твоего деда, Шамс Ад-Дина Ан-Наджи, в течение трёх последних ночей…
— Это не значит ровным счётом ничего плохого, отец.
— Это значит всё. Он сказал мне, что эта жизнь ничего не стоит, даже если человек отдаст ей всю свою душу…
— Да помилует его Аллах, отец…
Сулейман с сожалением сказал:
— Что прошло, то прошло. Однако я должен спросить тебя: кто из твоих сыновей годится?
Тот понял, что отец имеет в виду главенство над кланом, и скрывая улыбку, ответил:
— Они уже не маленькие, но никогда не будут пригодны…
— А как насчёт сыновей твоих сводных сестёр?
— Не знаю, отец…
— Это потому, что тебе ничего о них не известно…
Он глубоко вздохнул и ответил:
— Я покидаю этот мир как узник… И оставляю тебя на попечение Того, Кто вечно Жив…
Той же ночью дух Сулеймана Шамс Ад-Дина Ашура Ан-Наджи покинул тело. И несмотря на его длительную изоляцию, на похоронах присутствовали все жители переулка, даже Атрис и его люди. Захоронен он был рядом с Шамс Ад-Дином. Скорбь заняла своё место в сердцах родных Ан-Наджи и харафишей. Переполненные сожалением воспоминания нахлынули на них.
Неожиданно поднялся всплеск новой, непривычной активности, нарушив потоки рутинных событий и гармонии, словно метеор, пронзивший тусклое небо.
Ридвана в изумлении задавалась вопросом: «Что делает этот человек?»
Нехарактерным жестом Бикр взял её за руку и повёл обследовать все углы их большого дома, этаж за этажом. На лице его лежала печать серьёзности и озабоченности, даже большей, чем можно было представить, словно он готовился к предстоящей поездке или важной деловой сделке…
— Что ты делаешь, ради Бога?…
Он не ответил и не улыбнулся, ведя её из комнаты в комнату, из гостиной в гостиную, из залы в залу, обходя по кругу редкостную мебель, предметы искусства, ковры, коврики, занавески, канделябры, светильники и украшения, заходя в спальни Ридвана, Сафии и Самахи.
Она раздражённо пробормотала:
— Я устала…
Он указал на зеркало, занимающее целую стену, обрамлённое в рамку из настоящего золота, и сказал:
— Оно не имеет себе равных во всей стране…
Затем указал на высоко подвешенную люстру огромных размеров, инкрустированную звёздами:
— Это одна из трёх, которые есть во всём нашем большом городе…
Следующим он указал на стеклянный купол в нише потолка, сиявший всеми цветами радуги:
— Его изготовляли и декорировали ровно год, и стоило это столько же, как обмундировать целую армию!
Потом он простёр ладонь в направлении гигантского ковра, покрывавшего пол в большой гостиной:
— А это доставили специально для меня из Персии!
Он с ещё большей похвалой отзывался о каждом шкафе, не упуская ни одной драгоценности, и пел им дифирамбы.
Тут Ридвана с вызовом выдернув запястье из его руки, спросила:
— Что случилось?
Он сложил руки на груди, пристально смотря на неё каким-то загадочным, странным взором, и сказал:
— Дело в том, что меня любит судьба.
— Что ты имеешь в виду?
— Судьба обожает меня, не оставляя меня ни днём, ни ночью, не давая сомкнуть глаз…
— Ты кажешься мне таким странным…
— Погляди на меня хорошенько, всмотрись в меня и изучай так долго, настолько сможешь. Я — целый мир, не больше, не меньше…
— Нервы мои больше не в силах это вынести…
Он впервые улыбнулся и сказал:
— Правда в том, моя дорогая, горячо любимая, избалованная, непокорная Ридвана, что Бикр Сулейман Шамс Ад-Дин Ашур Ан-Наджи — банкрот!
